Неточные совпадения
Городничий (хватаясь за голову).Ах, боже
мой, боже
мой! Ступай скорее на улицу, или нет — беги прежде в
комнату, слышь! и принеси оттуда шпагу и новую шляпу. Ну, Петр Иванович, поедем!
Г-жа Простакова. Ах,
мой батюшка! Все готово. Сама для тебя
комнату убирала.
Г-жа Простакова. Милость Божия к нам, что удалось. Ничего так не желаю, как отеческой его милости к Митрофанушке. Софьюшка, душа
моя! не изволишь ли посмотреть дядюшкиной
комнаты?
— Ну что,
мой друг, снесли оливковую ветвь? — спросила графиня Лидия Ивановна, только что вошла в
комнату.
— Ну, разумеется, — быстро прервала Долли, как будто она говорила то, что не раз думала, — иначе бы это не было прощение. Если простить, то совсем, совсем. Ну, пойдем, я тебя проведу в твою
комнату, — сказала она вставая, и по дороге Долли обняла Анну. — Милая
моя, как я рада, что ты приехала. Мне легче, гораздо легче стало.
Но дым, наполнивший
комнату, помешал
моему противнику найти шашку, лежавшую возле него.
Мой муж долго ходил по
комнате; я не знаю, что он мне говорил, не помню, что я ему отвечала… верно, я ему сказала, что я тебя люблю…
В глазах у меня потемнело, голова закружилась, я сжал ее в
моих объятиях со всею силою юношеской страсти, но она, как змея, скользнула между
моими руками, шепнув мне на ухо: «Нынче ночью, как все уснут, выходи на берег», — и стрелою выскочила из
комнаты.
За неимением
комнаты для проезжающих на станции, нам отвели ночлег в дымной сакле. Я пригласил своего спутника выпить вместе стакан чая, ибо со мной был чугунный чайник — единственная отрада
моя в путешествиях по Кавказу.
Через минуту я был уже в своей
комнате, разделся и лег. Едва
мой лакей запер дверь на замок, как ко мне начали стучаться Грушницкий и капитан.
— В таком случае позвольте мне вас попросить в
мой кабинет, — сказал Манилов и повел в небольшую
комнату, обращенную окном на синевший лес. — Вот
мой уголок, — сказал Манилов.
Она другой рукой берет меня за шею, и пальчики ее быстро шевелятся и щекотят меня. В
комнате тихо, полутемно; нервы
мои возбуждены щекоткой и пробуждением; мамаша сидит подле самого меня; она трогает меня; я слышу ее запах и голос. Все это заставляет меня вскочить, обвить руками ее шею, прижать голову к ее груди и, задыхаясь, сказать...
Всегда она бывала чем-нибудь занята: или вязала чулок, или рылась в сундуках, которыми была наполнена ее
комната, или записывала белье и, слушая всякий вздор, который я говорил, «как, когда я буду генералом, я женюсь на чудесной красавице, куплю себе рыжую лошадь, построю стеклянный дом и выпишу родных Карла Иваныча из Саксонии» и т. д., она приговаривала: «Да,
мой батюшка, да».
Накануне погребения, после обеда, мне захотелось спать, и я пошел в
комнату Натальи Савишны, рассчитывая поместиться на ее постели, на мягком пуховике, под теплым стеганым одеялом. Когда я вошел, Наталья Савишна лежала на своей постели и, должно быть, спала; услыхав шум
моих шагов, она приподнялась, откинула шерстяной платок, которым от мух была покрыта ее голова, и, поправляя чепец, уселась на край кровати.
— Да уж три раза приходила. Впервой я ее увидал в самый день похорон, час спустя после кладбища. Это было накануне
моего отъезда сюда. Второй раз третьего дня, в дороге, на рассвете, на станции Малой Вишере; а в третий раз, два часа тому назад, на квартире, где я стою, в
комнате; я был один.
Софья Ивановна, — продолжал он, обращаясь прямо к чрезвычайно удивленной и уже заранее испуганной Соне, — со стола
моего, в
комнате друга
моего, Андрея Семеновича Лебезятникова, тотчас же вслед за посещением вашим, исчез принадлежавший мне государственный кредитный билет сторублевого достоинства.
А сама-то весь-то день сегодня
моет, чистит, чинит, корыто сама, с своею слабенькою-то силой, в
комнату втащила, запыхалась, так и упала на постель; а то мы в ряды еще с ней утром ходили, башмачки Полечке и Лене купить, потому у них все развалились, только у нас денег-то и недостало по расчету, очень много недостало, а она такие миленькие ботиночки выбрала, потому у ней вкус есть, вы не знаете…
Стала все прибирать в квартире и готовиться к встрече, стала отделывать назначавшуюся ему
комнату (свою собственную), отчищать мебель,
мыть и надевать новые занавески и прочее.
Они стали взбираться на лестницу, и у Разумихина мелькнула мысль, что Зосимов-то, может быть, прав. «Эх! Расстроил я его
моей болтовней!» — пробормотал он про себя. Вдруг, подходя к двери, они услышали в
комнате голоса.
Теперь взгляните сюда, я вам покажу
мои главные документы: из
моей спальни эта вот дверь ведет в совершенно пустые две
комнаты, которые отдаются внаем.
— Я иногда слишком уж от сердца говорю, так что Дуня меня поправляет… Но, боже
мой, в какой он каморке живет! Проснулся ли он, однако? И эта женщина, хозяйка его, считает это за
комнату? Послушайте, вы говорите, он не любит сердца выказывать, так что я, может быть, ему и надоем
моими… слабостями?.. Не научите ли вы меня, Дмитрий Прокофьич? Как мне с ним? Я, знаете, совсем как потерянная хожу.
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в
комнате моейПишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса.
Отец
мой потупил голову: всякое слово, напоминающее мнимое преступление сына, было ему тягостно и казалось колким упреком. «Поезжай, матушка! — сказал он ей со вздохом. — Мы твоему счастию помехи сделать не хотим. Дай бог тебе в женихи доброго человека, не ошельмованного изменника». Он встал и вышел из
комнаты.
Сердце
мое заныло, когда очутились мы в давно знакомой
комнате, где на стене висел еще диплом покойного коменданта, как печальная эпитафия [Эпитафия — надгробная, надмогильная надпись.] прошедшему времени.
Марья Ивановна быстро взглянула на него и догадалась, что перед нею убийца ее родителей. Она закрыла лицо обеими руками и упала без чувств. Я кинулся к ней, но в эту минуту очень смело в
комнату втерлась
моя старинная знакомая Палаша и стала ухаживать за своею барышнею. Пугачев вышел из светлицы, и мы трое сошли в гостиную.
Генерал ходил взад и вперед по
комнате, куря свою пенковую трубку. Увидя меня, он остановился. Вероятно, вид
мой поразил его; он заботливо осведомился о причине
моего поспешного прихода.
Я бросился на крыльцо. Караульные не думали меня удерживать, и я прямо вбежал в
комнату, где человек шесть гусарских офицеров играли в банк. [Банк — карточная азартная игра.] Майор метал. Каково было
мое изумление, когда, взглянув на него, узнал я Ивана Ивановича Зурина, некогда обыгравшего меня в симбирском трактире!
Она! она сама!
Ах! голова горит, вся кровь
моя в волненьи.
Явилась! нет ее! неу́жели в виденьи?
Не впрямь ли я сошел с ума?
К необычайности я точно приготовлен;
Но не виденье тут, свиданья час условлен.
К чему обманывать себя мне самого?
Звала Молчалина, вот
комната его.
«Приятельское, — мысленно усмехнулся Клим, шагая по
комнате и глядя на часы. — Сколько времени сидел этот человек: десять минут, полчаса? Наглое и глупое предложение его не оскорбило меня, потому что не могу же я подозревать себя способным на поступок против
моей чести…»
—
Мое имя — Айно, можно говорить Анна Алексеевна. Та, — она указала на дверь в
комнату отца, — сестра, Христина.
Стоя среди
комнаты, он курил, смотрел под ноги себе, в розоватое пятно света, и вдруг вспомнил восточную притчу о человеке, который, сидя под солнцем на скрещении двух дорог, горько плакал, а когда прохожий спросил: о чем он льет слезы? — ответил: «От меня скрылась
моя тень, а только она знала, куда мне идти».
«Именно этим и объясняется
мое равнодушие к проповеди Кутузова, — решил Клим, снова шагая по
комнате. — Это не подсказано мне, я сам и давно понимал это…»
Макаров не ввел, а почти внес его в
комнаты, втолкнул в уборную, быстро раздел по пояс и начал
мыть. Трудно было нагнуть шею Маракуева над раковиной умывальника, веселый студент, отталкивая Макарова плечом, упрямо не хотел согнуться, упруго выпрямлял спину и мычал...
— Самгин, земляк
мой и друг детства! — вскричала она, вводя Клима в пустоватую
комнату с крашеным и покосившимся к окнам полом. Из дыма поднялся небольшой человек, торопливо схватил руку Самгина и, дергая ее в разные стороны, тихо, виновато сказал...
— Меня? Разве я за настроения
моего поверенного ответственна? Я говорю в твоих интересах. И — вот что, — сказала она, натягивая перчатку на пальцы левой руки, — ты возьми-ка себе Мишку, он тебе и
комнаты приберет и книги будет в порядке держать, — не хочешь обедать с Валентином — обед подаст. Да заставил бы его и бумаги переписывать, — почерк у него — хороший. А мальчишка он — скромный, мечтатель только.
«Да, эта бабища внесла в
мою жизнь какую-то темную путаницу. Более того — едва не погубила меня. Вот если б можно было ввести Бердникова… Да, написать повесть об этом убийстве — интересное дело. Писать надобно очень тонко, обдуманно, вот в такой тишине, в такой уютной, теплой
комнате, среди вещей, приятных для глаз».
— Имею основание, — отозвался Дьякон и, гулко крякнув, поискал пальцами около уха остриженную бороду. — Не хотел рассказывать вам, но — расскажу, — обратился он к Маракуеву, сердито шагавшему по
комнате. — Вы не смотрите на него, что он такой якобы ничтожный, он — вредный, ибо хотя и слабодушен, однако — может влиять. И — вообще… Через подобного ему… комара сын
мой излишне потерпел.
Пока Захар и Анисья не были женаты, каждый из них занимался своею частью и не входил в чужую, то есть Анисья знала рынок и кухню и участвовала в убирании
комнат только раз в год, когда
мыла полы.
Он взял фуражку и побежал по всему дому, хлопая дверями, заглядывая во все углы. Веры не было, ни в ее
комнате, ни в старом доме, ни в поле не видать ее, ни в огородах. Он даже поглядел на задний двор, но там только Улита
мыла какую-то кадку, да в сарае Прохор лежал на спине плашмя и спал под тулупом, с наивным лицом и открытым ртом.
— Да, сказала бы, бабушке на ушко, и потом спрятала бы голову под подушку на целый день. А здесь… одни — Боже
мой! — досказала она, кидая взгляд ужаса на небо. — Я боюсь теперь показаться в
комнату; какое у меня лицо — бабушка сейчас заметит.
— Ах, Борис, и ты не понимаешь! — почти с отчаянием произнес Козлов, хватаясь за голову и ходя по
комнате. — Боже
мой! Твердят, что я болен, сострадают мне, водят лекарей, сидят по ночам у постели — и все-таки не угадывают
моей болезни и лекарства, какое нужно, а лекарство одно…
— Бабушка, — просила Марфенька, — мне цветничок и садик, да
мою зеленую
комнату, да вот эти саксонские чашки с пастушком, да салфетку с Дианой…
Везде
комнаты, как васинская, и даже гораздо хуже, а цены огромные, то есть не по
моему расчету.
Прогнать служанку было невозможно, и все время, пока Фекла накладывала дров и раздувала огонь, я все ходил большими шагами по
моей маленькой
комнате, не начиная разговора и даже стараясь не глядеть на Лизу.
Я замолчал, потому что опомнился. Мне унизительно стало как бы объяснять ей
мои новые цели. Она же выслушала меня без удивления и без волнения, но последовал опять молчок. Вдруг она встала, подошла к дверям и выглянула в соседнюю
комнату. Убедившись, что там нет никого и что мы одни, она преспокойно воротилась и села на прежнее место.
— Я уже сказал тебе, что люблю твои восклицания, милый, — улыбнулся он опять на
мое наивное восклицание и, встав с кресла, начал, не примечая того, ходить взад и вперед по
комнате. Я тоже привстал. Он продолжал говорить своим странным языком, но с глубочайшим проникновением мыслью.
— Ах Боже
мой! Ох, тошно мне! — закружилась и заметалась она по
комнате. — И они там с ним распоряжаются! Эх, грозы-то нет на дураков! И с самого с утра? Ай да Анна Андреевна! Ай да монашенка! А ведь та-то, Милитриса-то, ничего-то ведь и не ведает!
Яркое предвечернее солнце льет косые свои лучи в нашу классную
комнату, а у меня, в
моей маленькой комнатке налево, куда Тушар отвел меня еще год назад от «графских и сенаторских детей», сидит гостья.
Было ровно двенадцать часов; я прошел в следующую
комнату, подумал, сообразил о новом плане и, воротясь, разменял у банка
мои кредитки на полуимпериалы.