Похищение

Александр Арсаньев

Итак, снова здравствуйте. Позвольте представиться – Александр Арсаньев, ваш покорный слуга. И снова хочу представить на ваш суд очередной «шедевр» литературного творчества моей пра-, пра-, пра-… тетушки по отцовской линии – Екатерины Алексеевны Арсаньевой. На данный момент вышло уже четыре тома, в которых моя дорогая tante расследует различные преступления. Сейчас на ваш суд я представляю пятое произведение.

Глава вторая

На следующий день, в половине третьего пополудни, в мою дверь позвонили. Я подумала, что это, должно быть, Натали и велела Алене проводить гостью в гостиную, а заодно распорядится насчет чаю.

День нынче выдался ярким и солнечным, я выглянула в окно и подумала о том, что, пожалуй, было бы неплохо прогуляться. Кутаясь в легкую шаль с кистями, я села на диван и приготовилась принять госпожу Лопатину. Однако вместо Натали в гостиную влетел раскрасневшийся от мороза Николай Валерьевич, а следом за ним появилась и Елизавета Михайловна. Мальчик бросился ко мне, я ласково его обняла:

— Добрый день, Ника, — сказала я. — Здравствуйте, Елизавета Михайловна.

— Доблый день, Екателина Алексеевна, — старательно выговорил мальчуган, ему еще не давалась буква «р».

Ника отошел от меня и начал разглядывать изразцы на печи. Елизавета Михайловна подошла ко мне, я поднялась, и мы слегка пожали друг другу руки.

— Садитесь, пожалуйста, — пригласила я ее.

— Mersi, — кивнула она и, улыбнувшись, села на диван рядом со мной. — Вы уж извините, милая Екатерина Алексеевна, — слегка смутившись, проговорила она, — что мы так, запросто, к вам пожаловали… Ника после вчерашнего вашего подарка буквально влюблен в вас. — Ника снова подошел ко мне и сел рядом. — Мы поехали прогуляться и, проезжая мимо вашего особняка, я имела неосторожность сказать ему, что он — ваш. Ника тут же начал проситься к вам в гости, и мы с Глашей никак не могли его утихомирить. Пришлось сдаться… Извините нас? — она с нежностью посмотрела на Нику.

— О, конечно же! — ответила я. — Вы ведь знаете, что я всегда рада вас видеть. Приходите всегда так, запросто, мои двери открыты и для вас, и для ваших деток…

— Вот видишь, maman, — оживленно заговорил Ника, — она совсем не плотив!

В комнате появилась Алена с подносом, и я предложила Николаю Валерьевичу посмотреть комнаты вместе с моей горничной и Глашей, которая осталась на кухне. Насколько я успела узнать Глафиру, она была девушка скромная и никогда не появлялась в господских комнатах без особого приглашения.

— А после, — сказала я малышу, — мы будем пить чай.

Алена взяла его за ручку и Ника, улыбнувшись нам на прощание совершенно счастливой улыбкой, отправился на осмотр моих скромных владений. Мы же с Елизаветой Михайловной сели к столу и завели беседу о вчерашнем вечере. Разговор вскользь коснулся Лопатиных.

— Кстати, вы знаете, — сказала я, — что Натали сегодня должна быть у меня. По-моему, она славная девушка, и мне захотелось познакомиться с ней поближе.

— Пожалуй, вы правы, — кивнула Елизавета Михайловна, — они оба очень приятные люди. Я, признаюсь, тоже хотела бы завести с ней знакомство, ведь здесь у меня больше нет подруг, кроме вас, разумеется. — Мы обменялись улыбками.

— Ну что ж, тогда вам предоставляется такая возможность. Дождитесь ее, она, должно быть, будет очень скоро. К тому же, мне кажется, что и Натали нужны подруги, она ведь в городе совсем недавно и знакомств, как я поняла, еще не успела завести. Девушка осталась без родителей, а в столь нежном возрасте всегда желательно иметь подругу старше и опытней. Вы согласны?

Елизавета Михайловна только успела кивнуть мне в ответ, как раздался звонок.

— А, это, должно быть, Натали.

В комнату вошел лакей и сказал, что прибыли господа Лопатины с визитом. Я велела их просить и, спустя несколько минут, в комнату вошли Сергей Александрович с сестрицею. Лопатин при дневном свете показался мне чудо как хорош. Я, помимо своей воли, залюбовалась его стройной фигурой и красивым лицом. Одет он был в серый камлотовый сюртук, серые брюки на штрипках, белую рубашку, черный жилет и черный же галстук с сапфировой булавкой. Он сверкнул своими дикими глазами и галантно поклонился.

Натали была бледна и по всему заметно, что нервничала. На ней было темно-синее закрытое муаровое платье, которое облегало ее стройный стан и гармонировало с ее глубокими черными глазами. На лифе платья была прикреплена чудесная небольшая брошь с бриллиантами и изумрудом.

— Здравствуйте, — поздоровался Лопатин и по очереди поцеловал нам с Селезневой руки. — Вот, как и обещал, Екатерина Алексеевна, привез к вам Натали.

Натали сделала легкий книксен и тоже поздоровалась. Мы с Елизаветой Михайловной ответили на приветствие, и я пригласила гостей присоединиться к нашему столу. Натали робела и прятала глаза, усиленно изучая узор на расшитой цветами скатерти, зато ее брат был оживлен и принялся рассказывать о том, как продвигаются хлопоты относительно предстоящего открытия банка.

Его глаза горели, и я невольно подумала о том, что он, пожалуй, если захочет, может кого угодно уговорить, убедить и вообще, как это говорится, заразить своими идеями. Словом, поддаться влиянию его магнетического взгляда было очень даже просто. Мы слушали его не отрываясь. По всему выходило, что человек он в коммерческих делах сведущий, рассказчик великолепный, а уж мужчина… Просто обворожительный.

Сергей Александрович принес с собой свежий номер «Губернских новостей», в которых было помещено объявление об открытии банка и еще одну газету, называющуюся «Городские новости», купленную им на водах, где рассказывалось о точно таком же банке, который существует уже третий год и приносит его вкладчикам стабильную и, надо сказать, немалую прибыль.

В целом, получалось, что новый банк сулит не только неплохие дивиденды, но к тому же, выступает попечителем многих богоугодных дел — приютов для детей и стариков и больниц для неимущих. Все так, как и рассказывали мне Поздняков и Щербатов. Признаюсь, мне было приятно, что в нашем городе появился такой человек, способный хотя бы отчасти встряхнуть нашу сонную общественность, употребив свои таланты на действительно добрые дела.

Мы задавали Сергею Александровичу разные вопросы, и он охотно на них отвечал, все это касалось только дел и будущих планов и прожектов, о личном же, само собой, не было сказано ни слова. Натали по большей части отмалчивалась, хотя мы с Елизаветой Михайловной пытались время от времени ее разговорить.

— Скажите, Сергей Александрович… — хотела спросить его о чем-то я, но в этот момент дверь открылась и в комнату вошли обе горничные и Ника.

Мальчик, увидев незнакомых людей, ведь Лопатины появились на приеме у Селезневых одними из последних, несколько стушевался, но, перехватив взгляд Елизаветы Михайловны, поздоровался, пролепетав:

— Здластвуйте, — и подбежал к маменьке.

Я смотрела на малыша, когда услышала этот звук. Поначалу я даже не поняла, что именно случилось, но потом, глядя в расширенные глаза мальчика, сообразила, что что-то страшное. Я перевела взгляд на Лопатиных и даже растерялась. Лицо Натали было неестественно бледным, на щеках выступили ярко-красные пятна, глаза буквально впились в мальчика. Она задрожала, судорожно вцепившись в скатерть, затем она снова издала этот звук — глухой, сдавленный стон, закатила глаза и завалилась набок, падая вместе со стулом. Сергей Александрович тоже побледнел, подхватил ее, а когда ее тело начали сотрясать судороги, крикнул, обращаясь ко мне:

— Уведите ребенка! Разве вы не видите, что ей плохо?! Куда ее можно положить?!

Мы с Елизаветой Михайловной вышли из оцепенения, в которое впали, обе, не сговариваясь, подскочили, Ника захныкал, перепугавшись вида Натали, изо рта которой уже пошла пена. Я велела Алене проводить Лопатиных в комнату для гостей, Сергей Александрович поднял сестру на руки и спешно последовал за горничной.

Елизавета Михайловна принялась утешать Нику, он плакал пуще прежнего и только твердил:

— Домой, хочу домой! Домой, к papa! Домой!

— Да, да, конечно, mon bébé! Tout de suite! Мы сейчас же едем домой! Екатерина Алексеевна, Глаша, дорогие мои, помогите мне его успокоить, — обратилась она к нам со слезами на глазах. Николай Валерьевич никак не хотел успокаиваться.

Мы втроем принялись уговаривать малыша снова и снова, но он ничего не хотел слушать и только плакал. Наконец, мы кое-как одели его и, уже в дверях я принялась извиняться. Как бы там ни было, skandale произошел в моем доме. Елизавета Михайловна отмахнулась и сказала, что я-то уж ни в чем не виновата и сама должна кое-кого извинить. В любом случае, мы сговорились, что пока не станем кому-либо говорить о случившемся, за исключением, конечно, генерала Селезнева, от него все равно ничего не скроешь. Ника так рвался к papa, что было ясно, у кого он станет искать утешения. Елизавета Михайловна просила меня быть завтра или хотя бы прислать записку, относительно самочувствия Натали.

Проводив подругу, я вернулась в гостиную. Наверное, нужно было послать за доктором, я позвала Степана и велела запрягать. Недалеко от меня проживал господин Рюккер, коллежский асессор, врач Александровской больницы, я велела ехать к нему, по выходным он нередко принимал у себя, на Дворцовой улице в доме г-жи Поляковой.

Однако врача не понадобилось. В гостиную вошел растерянный и бледный Сергей Александрович и прямо с порога принялся извиняться за то, что произошло. Я сказала, что сейчас поедут за врачом, но он отмахнулся, объяснив, что это не понадобится. Признаться, я очень удивилась и господин Лопатин, прекрасно понимая, в каком скандальном положении они с сестрой оказались, срывающимся от волнения голосом попросил меня выслушать его.

Я кивнула и спросила, как больная, он ответил, что судороги прекратились и ей всего лишь нужно немного времени, чтобы прийти в себя. Тогда я села и приготовилась выслушать все, что хотел сказать мне этот странный, но все равно невероятно красивый господин, нервно расхаживающий сейчас по моей комнате.

— Екатерина Алексеевна, — начал он, — я прекрасно понимаю, в каком положении оказался и как вы, должно быть, сейчас думаете обо мне и моей несчастной сестре. Но, — он бросил на меня быстрый встревоженный взгляд, — прежде чем осудить нас и выставить нас на посмешище перед светом… — я возмущенно вскинула брови. — Нет, нет, — тут же сказал он, — я ни в коем случае не думаю о вас дурно, но… Ситуация действительно получилась скандальной… Я все понимаю… — Он помолчал. — Так вот, прежде чем осудить нас, прежде чем я паду в ваших глазах так низко, что даже не посмею больше показаться к вам, — он снова обжег меня взглядом, — позвольте мне все же рассказать вам нашу историю. Может быть, хотя я и не уверен… Но… Может быть, после моего рассказа, вы все-таки измените о нас свое мнение, которому нынче был нанесен такой, практически непоправимый, удар. Позволите? — он вопросительно посмотрел на меня, встав у стола.

Я, признаюсь, уже разволновалась, мне отчего-то показалось, что сейчас он собирается открыть мне большую тайну. Глупо, не правда ли? Однако я только сдержанно кивнула в ответ и он, опустив голову, продолжил уже более спокойным голосом:

— Начать, пожалуй, нужно с того, что родились мы с Натали в семье военного. Нашу мать, Амалию Ивановну, я помню довольно смутно, поскольку мне было пять лет, как она умерла при родах, так что Натали никогда не знала материнской любви. Отец в тот же год вышел в отставку и, забрав нас с сестрицей, переехал в деревню. Воспитанием нашим занималась нэнни Маргарет, настоящая английская няня, научившая нас множеству нужных вещей и любившая нас буквально, как родных, признаюсь, мы отвечали ей взаимностью. Отцу же до нас, можно сказать, не было никакого дела, он заразился какими-то прожектами, изобретал что-то, запершись в четырех стенах и я, признаться, даже плохо помню, как он тогда выглядел, поскольку не редко бывало так, что тот не покидал своих комнат по целым суткам.

Когда я вошел в полагающийся возраст, отец, оторвавшись от своих изобретений, повез меня в столицу, устраивать в военное училище. Здесь он проявил непреклонность, объявив, что единственно возможная карьера для мужчины — военная. Я не стал прекословить, — Сергей Александрович вздохнул, помолчал и, подняв на меня глаза, снова заговорил. — Затем, как вы понимаете, началась война. Я попал на фронт, но о войне позвольте мне не рассказывать, — просьба во взгляде. Я кивнула, он продолжил. — Видите ли, Екатерина Алексеевна, в училище я хоть и считался одним из лучших, но из-за своего скверного характера — очень уж угрюм был — меня не жаловали. А за время военной службы характер мой претерпел заметные изменения. Поскольку смерти я не боялся, то, командуя взводом, не раз отличился со своими солдатами. Получил после окончания военных действий Анну за храбрость. Поехал в увольнительную домой… — он снова замолчал, нахмурился, поднялся, прошелся до окна, затем вернулся и снова сел у стола:

— За это время Натали выросла, заневестилась, как в народе говорят, — легкая усмешка, — замуж ее папенька наш сосватал за местного дворянина Алтуфьева, человека бестолкового, имеющего, однако, большие деньги и в сестре моей не чаявшего души. На свадьбе я не был, это аккурат три года назад было, я тогда еще на фронте был. Нэнни наша в тот год скончалась, думаю, потому папенька и решил Натали замуж отдать, чтобы, как говорится, с рук своих сбыть. Как выяснилось потом, он на свои опыты большую часть денег потратил, хорошо хоть до приданого не успел добраться, — снова кривая ухмылка. — Ладно, — Сергей Александрович вздохнул, покосился на меня, видимо, ему было неловко, и я глаза опустила. — Видите, Екатерина Алексеевна, я перед вами, как на духу… Остался я в деревне на лето. Натали, в общем, по моим наблюдениям, была вполне счастлива, тем более что к осени ждали в их семействе прибавления. Родился малыш, назвали его, как младшего Селезнева — Коленькой. — Я еще ничего не понимала, но, кажется, начала догадываться, к чему клонит Сергей Александрович. — Мальчик рос крепеньким и здоровеньким, я стал ему крестным, жили мы вполне дружно. Я уже подумывал обратно к военной карьере возвращаться, когда случилось это несчастие… — Тут он снова порывисто поднялся и прошелся в волнении по комнате. Его рука непроизвольно потянулась к галстуку, ослабить узел, но Лопатин спохватился, посмотрел на меня и пробормотал: — Pardon. Одну минуту. — Он отвернулся к окну и, как я поняла по его ссутулившимся плечам, пытался совладать с какими-то несчастливыми воспоминаниями.

Я молчала. Так прошло несколько тяжелых, длительных минут и, наконец, Сергей Александрович заговорил, все еще не отворачиваясь от окна. Его голос стал сдавленным и глухим, я с трудом могла расслышать, что он говорит:

— Тогда тоже был конец февраля. Отец наш в ту зиму сильно заболел и доктор говорил, что он вряд ли доживет даже до весны. Натали приехала его проведать, оставив мужа и ребенка дома. Неожиданно поднялась метель, и я не рискнул отправить ее обратно в такую погоду. Хотя наши деревни были рядом, все равно, в быстро сгущающихся сумерках ничего не стоило заблудиться, а природа у нас такая, что вокруг сплошные поля да овраги, так что проплутать можно до самого утра, поэтому я уговорил сестру остаться у нас, — его голос заметно дрогнул.

— Mon Dieu! Я до сих пор содрогаюсь при мысли о той ночи! — Он резко развернулся, его глаза горели каким-то жутким, магическим огнем, ноздри слегка подрагивали. В эту минуту он был невероятно хорош собой, у меня даже захватило дыхание. — К утру метель успокоилась, но пошел сильный снег, а Натали вдруг заволновалась, стала собираться домой. Я говорил ей, что лучше подождать еще немного, но она ничего и слушать не хотела! Все твердила, что там что-то случилось! Тогда я решился ее проводить. Она не спала всю ночь, жаловалась, что стоило ей только закрыть глаза, как тут же представлялись какие-то кошмарные картины, в которых и мужа, и ребенка убивают. Я говорил, что это из-за того, что она впервые с тех пор, как родился маленький Николя, провела ночь вне дома, но она отмахивалась и твердила только одно — что что-то случилось. Словом, мы выехали.

Погода была премерзкая. Снег шел такой густой и крупный, что не было видно ничего на расстоянии вытянутой руки. Мы проплутали в окрестностях несколько часов и до имения Алтуфьева добрались лишь к вечеру, совершенно уставшие, продрогшие, да еще и расстроенные, потому что Натали не только не успокоилась сама, но и меня изрядно разволновала рассказами о своих ночных кошмарах. Они поистине были ужасны, Екатерина Алексеевна… Но еще ужасней было то, что они оказались пророческими… — Я непроизвольно потянулась руками к горлу, издала какой-то звук.

Сергею Александровичу удалось напугать меня, хотя я всегда отличалась довольно крепкими нервами, и все же, глядя в его фанатично горящие глаза я напугалась не хуже маленького Ники. Мне тоже захотелось убежать в безопасное место, но Лопатин продолжал, и я застыла на своем стуле, чувствуя, как начинают леденеть конечности.

— Когда мы прибыли, то даже не заметили ничего из-за все еще продолжающегося снегопада. Кучер остановил сани у крыльца, и мы вышли… Однако кроме крыльца не оказалось ничего… То есть, конечно, дом стоял, но… От прежней усадьбы остался лишь фасад… Она сгорела…

— Как? — спросила я, совершенно пораженная.

— Ночью на усадьбу напали какие-то разбойники… Как выяснилось позже, в то время сбежали каторжане, отправленные этапом в Сибирь, пять человек. Видимо, они хотели ограбить поместье, залезли в дом. Возможно, Михаил Федотыч, муж Натали, пытался защищаться, возможно, пытались защищаться слуги, однако, как бы там не было, усадьбу подожгли. Видимо, ветер, который был ночью и принес снегопад, раздул пламя и дом выгорел практически полностью. — Он снова замолчал и отвернулся к окну. — Потом, когда снег закончился, стали разбирать пепелище… Нашли малыша… Не знаю, задохнулся ли от дыма или сгорел живым… Нашли и труп Михаила Федотыча, и еще трех слуг… Они, конечно, были обезображены, но все же, было понятно, кто это… — Честно признаюсь, у меня на глаза навернулись слезы, хотя, повторюсь, я всегда отличалась крепкой душевной организацией, но так я не чувствовала себя с тех пор, как умер мой Александр.

— Теперь вы, возможно, сможете понять состояние моей сестры, — продолжил Сергей Александрович, посмотрев на меня прямо. — Она тогда буквально обезумела от горя, долго не могла поверить, что ее сын умер, все порывалась в свое поместье, хотя я и уговаривал ее, как мог. Она жила у нас, стала совершенно дикой, сидела целыми днями в своей комнате, плакала. Порой что-то с ней случалось, и она несколько раз пыталась сбежать… Словом, это было что-то ужасное. А в апреле, перед Пасхой скончался и наш отец. В наследство он оставил так мало, что меня смело можно было бы назвать нищим. Те деньги, на которые мы живем сейчас — это наследство Натали…

Похоронив отца, я решил, что Натали нуждается в серьезном лечении, а потому, выйдя в отставку, решился повезти ее на воды. Я слышал, что там есть специалисты, которые способны излечивать сложные нервные расстройства… В общем, — он снова подошел к столу и сел напротив меня, глядя теперь уже печальным, проникновенным взглядом, — так все и получилось. Натали стала чувствовать себя все лучше и лучше и скоро уже смогла появляться в обществе. Она практически полностью оправилась, но дети… Маленькие дети производят на нее такое впечатление… Когда она узнала о том, что у Селезневых есть сын Коленька, примерно того же возраста, что и ее покойный сынок, она, собираясь на прием, просила меня только об одном — сделать так, чтобы она не видела ребенка. Она слишком боялась того, что случилось с ней нынче, у вас… Простите нас еще раз, Екатерина Алексеевна, это моя вина… Натали, по всей видимости, так до сих пор и не оправилась от потери собственного ребенка, и я слишком рано увез ее с вод…

— Что вы, Сергей Александрович, здесь нет ни вашей, ни ее вины… — сказала я.

История, рассказанная Лопатиным, заставила меня посмотреть на происшедшее иначе. Я искренне жалела и Натали, пережившую такую трагедию, как потеря маленького ребенка, и Сержа (про себя я называла его уже Сержем), которому пришлось отказаться от военной карьеры и посвятить свою жизнь лечению сестры… Ах, если бы мне знать тогда, как в тот день я была слепа!

— Возможно, — проговорил Лопатин печально, — мне снова придется увезти ее на воды. Хотя, признаюсь вам честно, мне было бы жаль покидать ваш славный город, мне здесь понравилось, да и Натали… — он опустил глаза.

— Но, может быть, кто-то из наших докторов сможет ей помочь? Тогда вам не придется уезжать. Все образуется, Сергей Александрович, вот увидите, — принялась я его уговаривать.

— Не уверен, — проговорил он.

Мы помолчали. В дверь осторожно постучали, и на пороге появилась сконфуженная, прячущая глаза, Натали.

— Екатерина Алексеевна, — еле слышно начала она, — простите меня…

— Не стоит, милая, — ласково ответила я девушке, — проходите, садитесь. Может быть, вам что-то нужно? Воды? А, может быть, чаю?

Она бросила быстрый внимательный взгляд на брата, а я снова пожалела ее. Надо же, такая молодая, а сколько ей уже пришлось пережить!

— Да, Натали, — сказал Лопатин, — я все рассказал Екатерине Алексеевне. — В ее глазах отразился неподдельный ужас. — Не пугайся. Екатерина Алексеевна была настолько добра, что даже хотела вызвать тебе доктора. Она наш друг, правда? — просящий взгляд на меня. Я кивнула в ответ. — Она никому ничего не скажет.

— Нет, конечно, можете не волноваться… Правда, Елизавета Михайловна просила прислать весточку о вашем самочувствии… Но если вы против, — я обращалась к Натали, но ответил мне Серж.

— Нет, нет, конечно. Селезневы мне представляются людьми порядочными, поэтому они не станут рассказывать о произошедшем никому. Я сам заеду к ним и все объясню. Вам даже не придется себя утруждать…

— Натали, — снова обратилась я к молчаливой и какой-то безразличной девушке (никак не могла я называть ее дамой), стоящей все также на пороге в комнату, прислонившись головой к косяку и безвольно опустившей руки, — вы, наверное, хотите остаться одна?

В ее глазах появилось какое-то, едва уловимое выражение, она сделала книксен и пролепетала, глядя на Сержа:

— Серж, поедем домой… — сказано это было так жалостливо, что мое сердце в буквальном смысле сжалось.

— Конечно, — проговорила я. — Поезжайте…

Серж поднялся со стула и поклонился. Я тоже встала и пошла проводить Лопатиных.

— Натали, — сказала я девушке, — приезжайте ко мне, как только почувствуете себя лучше. В том, что случилось, есть и моя вина. Но я обещаю, больше этого не повторится…

Она посмотрела на меня печально и как бы вскользь и рассеянно кивнула. Серж поцеловал мне на прощание руку, и они удалились.

* * *

Признаться, я чувствовала себя неуютно. Сегодняшнее событие произвело на меня тягостное впечатление, и я пребывала в задумчивости. Я подошла к окну и прижалась лбом к стеклу, задумавшись о том, смогла ли бы пережить такое потрясение я сама. Потеря ребенка мне все же представлялась большим горем, чем потеря мужа. А Натали, бедняжке, на долю выпало и то, и другое. Я вздохнула.

Здесь снова раздался звонок, и я крайне удивилась. На сегодня у меня не намечалось больше никаких визитов. Кто бы это мог быть? Вошел слуга, доложил, что внизу дожидается какой-то молодой господин и протянул мне визитную карточку.

Визитером оказался ни кто иной, как граф Успенский. Я даже поразилась этому. Мы никогда не были с Вадимом Сергеевичем в близких дружеских отношениях, да и потом, несмотря на разговоры, он не принадлежал к числу людей, способных приехать без приглашения. Должно быть, что-то случилось. Я велела горничной убрать со стола и звать г-на Успенского.

Граф был взволнован. Поздоровавшись и поцеловав мне руку, он начал сбивчиво говорить:

— Екатерина Алексеевна, покорнейше прошу простить за свое вторжение, но дело у меня деликатное и, надеюсь, вы мне поможете, — я выразительно приподняла брови и предложила графу сесть. Он отказался и продолжил: — Я знаю, что вы дама, имеющая в наших кругах отменную репутацию. Я обращаюсь к вам с просьбой… Поверьте, милая Екатерина Алексеевна, я бы ни за что не обратился к вам, если бы не знал, каким положением вы пользуетесь в нашем обществе. Мне неловко вас просить, но, к сожалению, обстоятельства складываются таким образом…

— Позвольте, Вадим Сергеевич, — перебила я, все еще не понимая, что его привело в мой дом, — не могли бы вы перейти непосредственно к изложению дела, по которому прибыли? У вас ведь ко мне дело, не так ли?

Он, слегка смутившись, кивнул, потом сел, помолчал и, набравшись духа, скороговоркой проговорил:

— Да, у меня к вам дело. Нет, лучше сказать, просьба… Мне нужны деньги… Вы не могли бы мне ссудить семьдесят тысяч? Мне ненадолго, на месяц, не больше. Но деньги мне нужны срочно, — он глянул на меня умоляющими глазами.

Я помолчала. Вот уж никак не ожидала, что граф приедет ко мне занимать деньги. И почему ко мне? Должно быть, пробовал занять и у других, да видно, отказали. Вряд ли он приехал бы ко мне с такой просьбой, если бы не крайняя нужда… Конечно, мое финансовое положение было прочным, но я все держала в ценных бумагах в государственном банке, поэтому, даже при всем желании не смогла бы ничем помочь нуждающемуся графу. Тем более, срочно. На то, чтобы снять такую сумму, надобно время, возможно несколько дней, но, очень вероятно, что и недели, ведь сумма-то не маленькая. Я вздохнула и развела руками:

— Прошу прощения, Вадим Сергеевич, но боюсь, что ничем не смогу вам помочь, — и объяснила ситуацию с финансами. — Поверьте, — продолжила я, — я бы ссудила вам денег, мне не жаль. И если вы сможете подождать…

— Нет! — воскликнул граф и порывисто встал. — К сожалению, ждать не имею никакой возможности! — горько добавил он. — Простите меня, сударыня, что я вас потревожил. Разрешите удалиться?

— Вадим Сергеевич, мне действительно очень жаль, что не могу вам помочь…

— Пустое, — он махнул рукой. — Я прекрасно понимаю, что сумма большая и просто так ее не достать. Я так, от безвыходности к вам обратился. Можно сказать, с перепуга… — он постарался улыбнуться. — Но ничего. Не волнуйтесь, — он посмотрел на меня, видимо, мое лицо приняло озадаченное выражение. — Ситуация не так страшна, как кажется… Я что-нибудь придумаю. Продам свое имение, например… Давно собирался это сделать. Стоит где-то на краю света, толку от него никакого, — он выразительно поморщился, пытаясь сгладить впечатление от своего неожиданного посещения.

— Это вы об Алексеевке так? — удивленно переспросила я, поскольку знала, что граф давно уже поговаривает о продаже именно этого имения.

Оно действительно располагалось довольно далеко от города, но все же было отменно большим и довольно богатым. Можно сказать, что Алексеевка была настолько же богата, насколько и далека. Стоит она действительно прилично, тысяч шестьдесят, а то и все семьдесят.

— Да, — ответил граф. — Но passons. Я пойду, Екатерина Алексеевна? Только, прошу вас… Большая просьба — не говорите никому о моем визите… Сохраним конфиденциальность. Уж в этом-то вы мне, надеюсь, не откажете? — теперь уже граф вполне владел собой.

— О, конечно, граф, — ответила я. — Можете рассчитывать, все это останется ente nous.

— Я знал, что могу на вас рассчитывать, — поклонился граф и поцеловал мне руку. — Открою вам тайну, вы ведь все равно будете думать, зачем мне этакие деньжищи и так спешно, не так ли? — он лукаво подмигнул. — Карты, — тихо проговорил он, сделав большие глаза.

— Я так и думала. Но вы ведь не банкрот?

— Что вы, сударыня! — воскликнул Вадим Сергеевич. — Ничуть! Графа Успенского невозможно разорить, его возможно только временно поставить в затруднительные обстоятельства… — Он коротко хохотнул и, по-моему, уже в совершенно ином расположении духа, удалился.

Что и говорить, день выдался крайне насыщенный, а потому, легко поужинав, я отправилась в спальню, все еще думая над историей, поведанной мне Лопатиным. Да и самом Серже, положа руку на сердце, тоже…