Неточные совпадения
Меня хошь за вину
в скиты сослали, а то вот у Мавры Кузьмовны
в обители купеческая дочь Арина Яковлевна
жила, так та просто молодой мачихе не по нраву пришлась, ну и свезли
в скиты.
Варвара Тебенькова, дочь моего хозяина, точно ушла от родителя своего
в скиты, где и
жила в той же самой Магдалининой
обители, но про беременность ее ничего не знаю.
2) Манефа Ивановна Загуменникова, от роду имею тридцать лет; состою по расколу и
жила в скитах,
в обители у игуменьи Магдалины, где пострижена
в иноческий образ под именем Маремьяны.
Еще на моей памяти
жили мы тут словно
в райских
обителях.
— Вспомни, однако ж, что не далее как за полчаса перед этим ты сама подробно рассказала всю историю своих отношений к Тебенькову и созналась, что Варвара точно
жила у тебя
в обители.
Дочь моя Варвара, точно, ушла от меня
в скиты своею охотой и с моего благословения, и
жила там
в обители у игуменьи Магдалины, которая ныне мещанкой
в городе С *** приписана и зовется Маврой Кузьмовной.
Жила она прежде
в скитах и была
в котором-то из них чуть ли не настоятельницей
обители.
Магдалине, аз, грешный раб ваш Михаил, земно кланяюсь, здравия и всякого благополучия желаю; как вы там, матушка,
в своей честной
обители, благополучно ли
проживаете?..
— Да чего больше сказывать-то!
жила я, сударь,
в этой
обители еще года с два, ну, конечно, и поприобыкла малость, да и вижу, что супротивничеством ничего не возьмешь, — покорилась тоже. Стали меня «стричься» нудить — ну, и остриглась, из Варвары Варсонофией сделалась: не что станешь делать.
В последнее время даже милостыню сбирать доверили, только не
в Москву пустили, а к сибирским сторонам…
— Да надо завернуть
в Хотьковскую
обитель за Настенькой: она уж четвертый месяц
живет там у своей тетки, сестры моей, игуменьи Ирины. Не век ей оставаться невестою, пора уж быть и женою пана Гонсевского; а к тому ж если нам придется уехать
в Польшу, то как ее после выручить? Хоть, правду сказать, я не
в тебя, Андрей Никитич, и верить не хочу, чтоб этот нижегородский сброд устоял против обученного войска польского и такого знаменитого воеводы, каков гетман Хоткевич.
Из роду Отрепьевых, галицких боярских детей. Смолоду постригся неведомо где,
жил в Суздале,
в Ефимьевском монастыре, ушел оттуда, шатался по разным
обителям, наконец пришел к моей чудовской братии, а я, видя, что он еще млад и неразумен, отдал его под начал отцу Пимену, старцу кроткому и смиренному; и был он весьма грамотен: читал наши летописи, сочинял каноны святым; но, знать, грамота далася ему не от господа бога…
— Как живешь-можешь, поп? — спрашивала воеводша. — Отгащивать к тебе приехала… Давно ли ты у нас был
в Усторожье, а теперь мы с воеводой наклались
в обитель съездить.
— Да ведь не своею волей грешит-то мой Полуект Степаныч, а напущено на него проклятым дьячком. Сам мне каялся, когда я везла его к тебе
в монастырь. Я-то
в обители пока
поживу, у матушки Досифеи, может, и отмолю моего сердечного друга. Связал его сатана по рукам и ногам.
При мне, за два года жизни
в обители, одиннадцать человек сбежало; с месяц-два
проживут и — давай бог ноги!
— А у меня ещё до этой беды мечта была уйти
в монастырь, тут я говорю отцу: «Отпустите меня!» Он и ругался и бил меня, но я твёрдо сказал: «Не буду торговать, отпустите!» Будучи напуган Лизой, дал он мне свободу, и — вот, за четыре года
в третьей
обители живу, а — везде торговля, нет душе моей места! Землёю и словом божьим торгуют, мёдом и чудесами… Не могу видеть этого!
Шиммель недаром говорит со свойственною ему скромною торжественностью, указывая на дом, где
живет Вера: «Это
обитель мира!»
В этом доме точно поселился мирный ангел…
Тотчас очистили мне комнаты,
в коих
жила кормилица с девушками покойной матушки, и я очутился
в смиренной отеческой
обители и заснул
в той самой комнате,
в которой за 23 года тому родился.
Ксения. Несчастие с ней. Солдаты беглые напали на
обитель, корову зарезали, два топора украли, заступ, связку веревок, вон что делается! А Донат, лесник наш, нехороших людей привечает,
живут они
в бараке, на лесорубке…
— А не знаю… Я ведь не грамотный, да и летописи все пригорели. У нас
в обители живет о. келарь, древний старичок, так он все знает и рассказывает.
Вот я и поехал
в Чуевскую
обитель,
прожил там три дня и даже заплакал…
— У нас
в обители жил один барин
в этом роде, — кротко объяснял он. — Настоящий барин. Даже хотел монашество принять, но игумен его отговорил. Не господское это дело… Послушание велико, не выдеряш. Тяжело ведь с гордостью-то расставаться… Ниже всех надо себя чувствовать.
У Половецкого давно смыкались глаза от усталости, и он быстро заснул. А брат Ираклий долго еще сидел около огня, раздумывая относительно Половецкого, что это за мудреный барин и что ему понадобилось
жить в их
обители. А тут еще эта кукла… Ну, к чему она ему?
— И откуда
в тебе столько злости, Ираклий? Бес тебя мучит…
Живет человек
в обители тихо, благородно, никому не мешает, а ты лезешь, как осенняя муха.
— Так, на пароходе познакомился… Они хотят у нас
в обители пожить.
По пути обвинялся игумен, мирволивший занесенному
в обитель идолопоклонству и не
в пример другим позволившему
проживать идололатру
в обители свыше месяца, положенного уставом.
Не было бы тогда гнусной зависти, непозволительных стремлений, всякого рода опасений и подкопов; люди
жили бы, как святые
в царстве небесном: много будет
в раю
обителей, много степеней блаженства, но низшие степени будут братски сочувствовать высшим и сами наслаждаться отблеском того высшего блаженства, которого удостоены избранные.
В келарне больше
жила, помогая матушке-келарю кушанье на
обитель стряпать и исправляя черные работы
в кельях самой игуменьи Манефы.
— Благодарим покорно, матушка, — сладеньким, заискивающим голоском, с низкими поклонами стала говорить мать Таисея. — От лица всея нашей
обители приношу тебе великую нашу благодарность. Да уж позволь и попенять, за что не удостоила убогих своим посещеньем… Равно ангела Божия, мы тебя ждали…
Живем, кажется, по соседству, пребываем завсегда
в любви и совете, а на такой великий праздник не захотела к нам пожаловать.
Евдокеюшку послать — Виринеюшки жаль: восемь годов она сряду
в читалках
жила, много пользы принесла
обители, и матушке Виринее я святое обещанье дала, что на дальнюю службу племянницу ее больше не потребую… и что там ни будь, а старого друга, добрую мою старушку, мать Виринею, не оскорблю…
— Совсем девка зачала изводиться, — вступилась Манефа. — Как
жили они
в обители, как маков цвет цвела, а
в родительском дому и румянец с лица сбежал. Чудное дело!
—
Жить безысходно
в обители?
—
В достаточных
обителях точно — деньжонки кой-какие водятся, говорить про то нечего, а по бедным не богаче сирот
живут.
Думал недельку
пожить в ней, да, заглядевшись на Устинью, решил оставаться, пока из
обители вон его не вытурят.
Тетенька своего достигла — птичка
в сетях. Хорошо, привольно, почетно было после того
жить Платониде. После матери игуменьи первым человеком
в обители стала.
И
в девицах, и замужем, и
в Манефиной
обители Марья Гавриловна
жила затворницей.
— За себя нимало не опасаюсь я, — молвила спокойно Манефа. — Мало ль кто ко мне наезжает
в обитель — всему начальству известно, что у меня всегда большой съезд
живет. Имею отвод, по торговому, мол, делу приезжают. Не даром же плачу гильдию. И бумаги такие есть у меня, доверенности от купцов разных городов… Коснулись бы тебя — ответ у нас готов: приезжал, дескать, из Москвы от Мартыновых по торговле красным товаром. И документы показала бы.
— Тебе бы того старца напоить, накормить и всем упокоить, — сказала она, — а пустых речей с ним не заводить… Да, друг, — немного помолчав, сказала Манефа, обращаясь к Василью Борисычу, — недолго, недолго
пожить нам
в обителях!.. Запустеет свято место!..
— Не мое дело, — ответила Таня, — а моей «сударыни». Благодетельница моя, мать родная, может, слыхала ты про купчиху Масляникову, про Марью Гавриловну, что
живет в Манефиной
обители?..
Старец Иосиф был из чухломских бар, дворянского роду Горталовых, за ним
в Чухломском уезде три ревизские души состояло, две души умерло, третья вместе с барином
в обители проживала и над барином своим начальствовала, потому что инок Галактион, по-мирскому Егорка Данилов, крепостной господина Горталова крестьянин, игуменствовал
в обедневшей и совсем почти запустевшей мужской Улангерской
обители, а старец Иосиф Горталов был при нем рядовым иноком.
И лекаря-то выписала поганить нечестивым лекарством святую душеньку, и власть-то забрала
в обители непомерную, такую власть, что даже ключницу, мать Софию, из игуменских келий выгнала, не уважа того, что пятнадцать годов она
в ключах при матушке ходила, а сама Марья Гавриловна без году неделя
в обители живет, да и то особым хозяйством…
Еще девочкой отдали ее
в Комаровский скит к одной родственнице, бывшей
в одной из тамошних
обителей головщицей правого крылоса;
жила она там
в холе да
в неге, думала и на век келейницей быть, да подвернулся молодой, красивый парень, Патап Максимыч Чапурин…
Ото всех одаль держалась Марья Гавриловна. С другими
обителями вовсе не водила знакомства и
в своей только у Манефы бывала. Мать Виринея ей пришлась по душе, но и у той редко бывала она.
Жила Марья Гавриловна своим домком, была у нее своя прислуга, — привезенная из Москвы, молоденькая, хорошенькая собой девушка — Таня; было у ней отдельное хозяйство и свой стол, на котором
в скоромные дни ставилось мясное.
— Мне про мужа гадать не приходится — сызма́льства
живу я
в обители. С раннего детства спозналась я с жизнью келейною. Не знаю, что и сказать тебе, Дарья Никитишна.
И до сих пор тамо
живут они невидимые
в обители невидимой.
— Беспутная!.. Тебе ль говорят?.. Замолчи, озорная!.. Забыла, что
в обители живешь?.. — кричала Назарета.
— Вам, сударыня, беспокоиться нечего, ваша статья иная… — сказала Манефа. — Не
в обители живете, имени вашего
в списках нету… путь вам чистый на все четыре стороны.
В последнее время мужской
обители в нем уже не было, но женщин
жило больше сотни.
—
Живут помаленьку, — отвечала Манефа. —
В Параше мало перемены, такая же, а Настенька, на мои глаза, много изменилась с той поры, как из
обители уехала.
— Да лекарь-от из немцев аль бусурманин какой… У людей Великий пост, а он скоромятину, ровно собака, жрет…
В обители-то!.. Матери бунт подняли, сквернит, знаешь, им. Печки не давали скоромное-то стряпать. Да тут у нас купчиха
живет, Марья Гавриловна, так у ней стряпали… Было, было всякого греха!.. Не сразу отмолят…
— И третий потерпит, — сказала казначея. — Оленушка девица еще молодая,
в обитель взята с малолетства, совсем как есть нагишом, надо ж ей обительскую хлеб-соль отработать. На покое-то
жить, кажись бы, раненько.