Неточные совпадения
— Пожалейте, атаманы-молодцы, мое тело белое! — говорила Аленка ослабевшим от ужаса
голосом, — ведомо вам самим, что он меня силком от
мужа увел!
Анна, думавшая, что она так хорошо знает своего
мужа, была поражена его видом, когда он вошел к ней. Лоб его был нахмурен, и глаза мрачно смотрели вперед себя, избегая ее взгляда; рот был твердо и презрительно сжат. В походке, в движениях, в звуке
голоса его была решительность и твердость, каких жена никогда не видала в нем. Он вошел в комнату и, не поздоровавшись с нею, прямо направился к ее письменному столу и, взяв ключи, отворил ящик.
— Я не для
мужа, а для себя не хочу. Не говорите этого! — отвечал взволнованный
голос Анны.
— Я помню про детей и поэтому всё в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным отцом, — да, с развратным отцом… Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая
голос. — После того как мой
муж, отец моих детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих детей…
— Только не изменяйте ничего. Оставьте всё как есть, — сказал он дрожащим
голосом. — Вот ваш
муж.
— Да, как видишь, нежный
муж, нежный, как на другой год женитьбы, сгорал желанием увидеть тебя, — сказал он своим медлительным тонким
голосом и тем тоном, который он всегда почти употреблял с ней, тоном насмешки над тем, кто бы в самом деле так говорил.
― Нет! ― закричал он своим пискливым
голосом, который поднялся теперь еще нотой выше обыкновенного, и, схватив своими большими пальцами ее за руку так сильно, что красные следы остались на ней от браслета, который он прижал, насильно посадил ее на место. ― Подлость? Если вы хотите употребить это слово, то подлость ― это. бросить
мужа, сына для любовника и есть хлеб
мужа!
Алексей Александрович прошел в ее кабинет. У ее стола боком к спинке на низком стуле сидел Вронский и, закрыв лицо руками, плакал. Он вскочил на
голос доктора, отнял руки от лица и увидал Алексея Александровича. Увидав
мужа, он так смутился, что опять сел, втягивая голову в плечи, как бы желая исчезнуть куда-нибудь; но он сделал усилие над собой, поднялся и сказал...
И вдруг совершенно неожиданно
голос старой княгини задрожал. Дочери замолчали и переглянулись. «Maman всегда найдет себе что-нибудь грустное», сказали они этим взглядом. Они не знали, что, как ни хорошо было княгине у дочери, как она ни чувствовала себя нужною тут, ей было мучительно грустно и за себя и за
мужа с тех пор, как они отдали замуж последнюю любимую дочь и гнездо семейное опустело.
— Просто — до ужаса… А говорят про него, что это — один из крупных большевиков… Вроде полковника у них.
Муж сейчас приедет, — его ждут, я звонила ему, — сказала она ровным, бесцветным
голосом, посмотрев на дверь в приемную
мужа и, видимо, размышляя: закрыть дверь или не надо? Небольшого роста, но очень стройная, она казалась высокой, в красивом лице ее было что-то детски неопределенное, синеватые глаза смотрели вопросительно.
— У Тагильского оказалась жена, да — какая! — он закрыл один глаз и протяжно свистнул. — Стиль модерн, ни одного естественного движения, говорит
голосом умирающей. Я попал к ней по объявлению: продаются книги. Книжки, брат, замечательные. Все наши классики, переплеты от Шелля или Шнелля, черт его знает! Семьсот целковых содрала. Я сказал ей, что был знаком с ее
мужем, а она спросила: «Да?» И — больше ни звука о нем, стерва!
Она страдала за эти уродливости и от этих уродливостей, мешавших жить, чувствовала нередко цепи и готова бы была, ради правды, подать руку пылкому товарищу, другу, пожалуй
мужу, наконец… чем бы он ни был для нее, — и идти на борьбу против старых врагов, стирать ложь, мести сор, освещать темные углы, смело, не слушая старых, разбитых
голосов, не только Тычковых, но и самой бабушки, там, где последняя безусловно опирается на старое, вопреки своему разуму, — вывести, если можно, и ее на другую дорогу.
— Знаете, Антонида Ивановна, я всегда немножко жалела вас, — тронутым
голосом говорила она. — Конечно, Александр Павлыч —
муж вам, но я всегда скажу, что он гордец… Да!.. Воображаю, сколько вам приходится терпеть от его гордости.
— Откелева твой
муж? — повторил Ермолай, возвыся
голос.
Половину времени Вера Павловна тихо сидела в своей комнате одна, отсылая
мужа, половину времени он сидел подле нее и успокоивал ее все теми же немногими словами, конечно, больше не словами, а тем, что
голос его был ровен и спокоен, разумеется, не бог знает как весел, но и не грустен, разве несколько выражал задумчивость, и лицо также.
— Простите меня, Вера Павловна, — сказал Лопухов, входя в ее комнату, — как тихо он говорит, и
голос дрожит, а за обедом кричал, — и не «друг мой», а «Вера Павловна»: — простите меня, что я был дерзок. Вы знаете, что я говорил: да, жену и
мужа не могут разлучить. Тогда вы свободны.
И пальцы Веры Павловны забывают шить, и шитье опустилось из опустившихся рук, и Вера Павловна немного побледнела, вспыхнула, побледнела больше, огонь коснулся ее запылавших щек, — миг, и они побелели, как снег, она с блуждающими глазами уже бежала в комнату
мужа, бросилась на колени к нему, судорожно обняла его, положила голову к нему на плечо, чтобы поддержало оно ее голову, чтобы скрыло оно лицо ее, задыхающимся
голосом проговорила: «Милый мой, я люблю его», и зарыдала.
— А вот и я готов, — подошел Алексей Петрович: — пойдемте в церковь. — Алексей Петрович был весел, шутил; но когда начал венчанье,
голос его несколько задрожал — а если начнется дело? Наташа, ступай к отцу,
муж не кормилец, а плохое житье от живого
мужа на отцовских хлебах! впрочем, после нескольких слов он опять совершенно овладел собою.
Что за хаос! Прудон, освобождаясь от всего, кроме разума, хотел остаться не только
мужем вроде Синей Бороды, но и французским националистом — с литературным шовинизмом и безграничной родительской властью, а потому вслед за крепкой, полной сил мыслью свободного человека слышится
голос свирепого старика, диктующего свое завещание и хотящего теперь сохранить своим детям ветхую храмину, которую он подкапывал всю жизнь.
Не будучи в состоянии угомонить этот тайный
голос, она бесцельно бродила по опустелым комнатам, вглядывалась в церковь, под сенью которой раскинулось сельское кладбище, и припоминала. Старик
муж в могиле, дети разбрелись во все стороны, старые слуги вымерли, к новым она примениться не может… не пора ли и ей очистить место для других?
Не убивала бы я
мужа, а ты бы не поджигал, и мы тоже были бы теперь вольные, а теперь вот сиди и жди ветра в поле, свою женушку, да пускай вот твое сердце кровью обливается…» Он страдает, на душе у него, по-видимому, свинец, а она пилит его и пилит; выхожу из избы, а
голос ее всё слышно.
— Ну,
муж, расскажи-тка, — говорил женской
голос.
Эта скромная и не поднимавшая
голоса женщина молча собралась и отправилась прямо на Ульянов кряж, где и накрыла
мужа на самом месте преступления: он сидел около дудки и пил водку вместе с другими.
— Погибель, а не житье в этой самой орде, — рассказывала Домнушка
мужу и Макару. — Старики-то, слышь, укрепились, а молодяжник да бабы взбунтовались… В
голос, сказывают, ревели. Самое гиблое место эта орда, особливо для баб, — ну, бабы наши подняли бунт. Как огляделись, так и зачали донимать мужиков… Мужики их бить, а бабы все свое толмят, ну, и достигли-таки мужиков.
Потом ему представлялась несчастная, разбитая Полинька с ее разбитым
голосом и мягкими руками; потом ее медно-красный
муж с циничными, дерзкими манерами и жестокостью; потом свой собственный ребенок и, наконец, жена.
Мари некоторое время оставалась в прежнем положении, но как только раздались
голоса в номере ее
мужа, то она, как бы под влиянием непреодолимой ею силы, проворно встала с своего кресла, подошла к двери, ведущей в ту комнату, и приложила ухо к замочной скважине.
— Я бы сейчас и приехала, — отвечала Фатеева (
голос ее был тих и печален), — но
мужа не было дома; надобно было подождать и его и экипаж; он приехал, я и поехала.
— Когда все улягутся. Вот это окошечко выходит в залу; на него я поставлю свечу: это будет знаком, что я здесь, — продолжала она по-прежнему тихо и скороговоркой. — А вот-с это — библиотека
мужа! — произнесла она опять полным
голосом.
— Я давно, Михаил Поликарпович, желала быть у вас, — начала как бы совершенно искренним
голосом m-me Фатеева, — и
муж мой тоже, но он теперь уехал в вологодское имение свое и — как воротится, так непременно будет у вас.
Мари вся покраснела, и надо полагать, что разговор этот она передала от слова до слова Фатеевой, потому что в первый же раз, как та поехала с Павлом в одном экипаже (по величайшему своему невниманию,
муж часто за ней не присылал лошадей, и в таком случае Имплевы провожали ее в своем экипаже, и Павел всегда сопровождал ее), — в первый же раз, как они таким образом поехали, m-me Фатеева своим тихим и едва слышным
голосом спросила его...
— А что же вы не сказали того, что
муж прежде всегда заставлял меня, чтоб я была любезна с вами? — проговорила она, не оборачивая лица своего в комнату: вообще в тоне ее
голоса и во всех манерах было видно что-то раздраженное.
— А в том, например, что неужели вы никогда и никого не любили, кроме вашего
мужа? — проговорил Вихров неторопливым
голосом.
— А ты бы лучше язык-то на привязи подержала! — раздался позади нас мужской
голос. Это был пожилых лет человек в халате и в кафтане сверх халата, с виду мещанин — мастеровой,
муж моей собеседницы.
Но на деле никаких
голосов не было. Напротив того, во время минутного переезда через черту, отделяющую Россию от Германии, мы все как будто остепенились. Даже дамы, которые в Эйдкунене пересели в наше отделение, чтобы предстать на Страшный суд в сопровождении своих
мужей, даже и они сидели смирно и, как мне показалось, шептали губами обычную короткую молитву культурных людей:"Пронеси, господи!"
В явлении ее с обманутым
мужем она вышла с покойной твердостью принять на себя всю тяжесть обвинения; но когда трагик спросил ее, и спросил довольно задушевным
голосом: «Чего ты хочешь от меня, Эйлалия?», она вздрогнула всем телом.
— Нет, это не мое личное мнение, — возразила спокойным
голосом генеральша, — покойный
муж мой был в столицах всей Европы и всегда говорил, — ты, я думаю, Полина, помнишь, — что лучше Петербурга он не видал.
— А жена должна, — заговорил женский
голос из коридора, — не показывать вида, что понимает великую школу
мужа, и завести маленькую свою, но не болтать о ней за бутылкой вина…
— А разве я не делала того? — сказала кротким
голосом Миропа Дмитриевна. — Не делала это я?.. Признайся! — обратилась она уже к
мужу, но тот, однако, ей на это ничего не ответил.
Одобрив такое намерение ее, Егор Егорыч и Сверстов поджидали только возвращения из тюрьмы Музы Николаевны, чтобы узнать от нее, в каком душевном настроении находится осужденный. Муза Николаевна, однако, не вернулась домой и вечером поздно прислала острожного фельдшера, который грубоватым солдатским
голосом доложил Егору Егорычу, что Муза Николаевна осталась на ночь в тюремной больнице, так как господин Лябьев сильно заболел. Сусанна Николаевна, бывшая при этом докладе фельдшера, сказала, обратясь к
мужу...
— Нет, кажется, мы никогда не поумнеем, — сказала совершенно как бы искренним
голосом пани и затем нежно прильнула головой к плечу
мужа, что вызвало его тоже на нежнейший поцелуй, который старик напечатлел на ее лбу, а она после того поспешила слегка обтереть рукой это место на лбу.
— И это так, но я сказал, что неиспорченное сердце, — возразил ей
муж, — ибо многими за
голос сердца принимается не нравственная потребность справедливости и любви, а скорей пожелания телесные, тщеславные, гневные, эгоистические, говоря о которых, мы, пожалуй, можем убедить других; но ими никогда нельзя убедить самого себя, потому что в глубине нашей совести мы непременно будем чувствовать, что это не то, нехорошо, ненравственно.
— О, я не смею того! Это слишком большая честь для меня! — проговорила плутоватым
голосом пани Вибель и засмеялась: своей прелестной кокетливостью она окончательно поражала Аггея Никитича. — Но я желала бы знать, пан Зверев, о чем вы, запершись, говорили с
мужем.
По деревенским обычаям, обоим супругам была отведена общая спальня, в которую войдя после ужина, они хоть и затворились, но комнатная прислуга кузьмищевская, долго еще продолжавшая ходить мимо этой комнаты, очень хорошо слышала, что супруги бранились, или, точнее сказать, Миропа Дмитриевна принялась ругать
мужа на все корки и при этом, к удивлению молодых горничных, произнесла такие слова, что хоть бы в пору и мужику, а Аггей Никитич на ее брань мычал только или произносил глухим
голосом...
— Но разве ваш
муж не дает вам ничего на туалет? — спросила она
голосом, исполненным искреннего участия.
Оставшись с глазу на глаз с
мужем, Катрин немедля же принялась обнимать и целовать его, шепча при этом страстным
голосом...
— Миропа Дмитриевна, скажу вам откровенно, — начал он суровым
голосом, — я человек простой и нехитростный, а потому не знаю хорошенько, гожусь ли я вам в
мужья, а также и вы мне годитесь ли?
—
Муж ваш, — произнес он как бы несколько затрудненным
голосом, — масон.
— Ты забываешь мою слабую грудь! — проговорила она нежным и сентиментальным
голосом и слегка отстраняясь от
мужа.
Сусанна Николаевна, продолжавшая идти под руку с
мужем, вдруг спросила несколько боязливым
голосом Аграфену Васильевну...
— Ты говорил о добродетели, — сказала она строго
мужу, — и говорил, по-моему, совершенно справедливо, что добродетель есть
голос нашего сердца, что когда мы его слушаемся, тогда мы добродетельны, а когда не слушаемся, то притворщики.