Неточные совпадения
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную
возьми.
Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи, что я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Право, на деревне лучше: оно хоть нет публичности,
да и заботности меньше;
возьмешь себе бабу,
да и лежи весь век на полатях
да ешь пироги.
Городничий.
Да говорите, ради бога, что такое? У меня сердце не на месте. Садитесь, господа!
Возьмите стулья! Петр Иванович, вот вам стул.
«Он, говорит, вор; хоть он теперь и не украл,
да все равно, говорит, он украдет, его и без того на следующий год
возьмут в рекруты».
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем
взяли свои меры: чем ближе к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет.
Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова не знает.
Городничий.
Да, признаюсь, господа, я, черт
возьми, очень хочу быть генералом.
Следовало
взять сына портного, он же и пьянюшка был,
да родители богатый подарок дали, так он и присыкнулся к сыну купчихи Пантелеевой, а Пантелеева тоже подослала к супруге полотна три штуки; так он ко мне.
Беги сейчас
возьми десятских,
да пусть каждый из них
возьмет…
Да кто там еще? (Подходит к окну.)Не хочу, не хочу! Не нужно, не нужно! (Отходя.)Надоели, черт
возьми! Не впускай, Осип!
Купцы. Изволь, отец наш! (Вынимают деньги.)
Да что триста! Уж лучше пятьсот
возьми, помоги только.
И тут настала каторга
Корёжскому крестьянину —
До нитки разорил!
А драл… как сам Шалашников!
Да тот был прост; накинется
Со всей воинской силою,
Подумаешь: убьет!
А деньги сунь, отвалится,
Ни дать ни
взять раздувшийся
В собачьем ухе клещ.
У немца — хватка мертвая:
Пока не пустит по миру,
Не отойдя сосет!
Пришел дьячок уволенный,
Тощой, как спичка серная,
И лясы распустил,
Что счастие не в пажитях,
Не в соболях, не в золоте,
Не в дорогих камнях.
«А в чем же?»
— В благодушестве!
Пределы есть владениям
Господ, вельмож, царей земных,
А мудрого владение —
Весь вертоград Христов!
Коль обогреет солнышко
Да пропущу косушечку,
Так вот и счастлив я! —
«А где
возьмешь косушечку?»
—
Да вы же дать сулилися…
— Где же наши куры? —
Девчонки орут.
«Не орите, дуры!
Съел их земский суд;
Взял еще подводу
Да сулил постой…»
Славно жить народу
На Руси святой!
Г-жа Простакова. Подите ж с Богом. (Все отходят.) А я уж знаю, что делать. Где гнев, тут и милость. Старик погневается
да простит и за неволю. А мы свое
возьмем.
Скотинин.
Да коль доказывать, что ученье вздор, так
возьмем дядю Вавилу Фалелеича. О грамоте никто от него и не слыхивал, ни он ни от кого слышать не хотел; а какова была голоушка!
Скотинин. Я ее и знаю. Я и сам в этом таков же. Дома, когда зайду в клева
да найду их не в порядке, досада и
возьмет. И ты, не в пронос слово, заехав сюда, нашел сестрин дом не лучше клевов, тебе и досадно.
Митрофан (тихо матери).
Да я не
возьму в толк, о чем спрашивают.
А Бородавкин все маневрировал
да маневрировал и около полдён достиг до слободы Негодницы, где сделал привал. Тут всем участвующим в походе роздали по чарке водки и приказали петь песни, а ввечеру
взяли в плен одну мещанскую девицу, отлучившуюся слишком далеко от ворот своего дома.
4. По вынутии из печи, всякий
да возьмет в руку нож и, вырезав из средины часть,
да принесет оную в дар.
Поняли, что кому-нибудь
да надо верх
взять, и послали сказать соседям: будем друг с дружкой до тех пор головами тяпаться, пока кто кого перетяпает.
Шли головотяпы домой и воздыхали. «Воздыхали не ослабляючи, вопияли сильно!» — свидетельствует летописец. «Вот она, княжеская правда какова!» — говорили они. И еще говорили: «Та́кали мы, та́кали,
да и прота́кали!» Один же из них,
взяв гусли, запел...
— Как придется.
Да вот
возьми на расходы, — сказал он, подавая десять рублей из бумажника. — Довольно будет?
— Кончено то, что вы
возьмете меня, какой бы я ни был, не откажетесь от меня?
Да?
—
Да,
да, прощай! — проговорил Левин, задыхаясь от волнения и, повернувшись,
взял свою палку и быстро пошел прочь к дому. При словах мужика о том, что Фоканыч живет для души, по правде, по-Божью, неясные, но значительные мысли толпою как будто вырвались откуда-то иззаперти и, все стремясь к одной цели, закружились в его голове, ослепляя его своим светом.
— Постой, мне кое-что надо сказать, — и,
взяв его короткую руку, она прижала ее к своей шее. —
Да, ничего, что я позвала его обедать?
— Так часа два? Не больше? — спросила она. — Вы застанете Петра Дмитрича, только не торопите его.
Да возьмите опиуму в аптеке.
—
Да, это очень дурно, — сказала Анна и,
взяв сына за плечо не строгим, а робким взглядом, смутившим и обрадовавшим мальчика, посмотрела на него и поцеловала. — Оставьте его со мной, — сказала она удивленной гувернантке и, не выпуская руки сына, села за приготовленный с кофеем стол.
―
Да, я потерял даже любовь к сыну, потому что с ним связано мое отвращение к вам. Но я всё-таки
возьму его. Прощайте!
— Нет, какой сон! Я думал, господа наши спят,
да слышу гуторят. Мне крюк
взять тута. Не укусит она? — прибавил он, осторожно ступая босыми ногами.
— Твой брат был здесь, — сказал он Вронскому. — Разбудил меня, чорт его
возьми, сказал, что придет опять. — И он опять, натягивая одеяло, бросился на подушку. —
Да оставь же, Яшвин, — говорил он, сердясь на Яшвина, тащившего с него одеяло. — Оставь! — Он повернулся и открыл глаза. — Ты лучше скажи, что выпить; такая гадость во рту, что…
―
Да, сон, ― сказала она. ― Давно уж я видела этот сон. Я видела, что я вбежала в свою спальню, что мне нужно там
взять что-то, узнать что-то; ты знаешь, как это бывает во сне, ― говорила она, с ужасом широко открывая глаза, ― и в спальне, в углу стоит что-то.
И увидав, что, желая успокоить себя, она совершила опять столько раз уже пройденный ею круг и вернулась к прежнему раздражению, она ужаснулась на самое себя. «Неужели нельзя? Неужели я не могу
взять на себя? — сказала она себе и начала опять сначала. — Он правдив, он честен, он любит меня. Я люблю его, на-днях выйдет развод. Чего же еще нужно? Нужно спокойствие, доверие, и я
возьму на себя.
Да, теперь, как он приедет, скажу, что я была виновата, хотя я и не была виновата, и мы уедем».
— Я пожалуюсь?
Да ни за что в свете! Разговоры такие пойдут, что и не рад жалобе! Вот на заводе —
взяли задатки, ушли. Что ж мировой судья? Оправдал. Только и держится всё волостным судом
да старшиной. Этот отпорет его по старинному. А не будь этого — бросай всё! Беги на край света!
—
Да о чем мы? — сказал он, ужаснувшись пред выражением ее отчаянья и опять перегнувшись к ней и
взяв ее руку и целуя ее. — За что? Разве я ищу развлечения вне дома? Разве я не избегаю общества женщин?
― Вот ты всё сейчас хочешь видеть дурное. Не филантропическое, а сердечное. У них, то есть у Вронского, был тренер Англичанин, мастер своего дела, но пьяница. Он совсем запил, delirium tremens, [белая горячка,] и семейство брошено. Она увидала их, помогла, втянулась, и теперь всё семейство на ее руках;
да не так, свысока, деньгами, а она сама готовит мальчиков по-русски в гимназию, а девочку
взяла к себе.
Да вот ты увидишь ее.
—
Да, вот эта женщина, Марья Николаевна, не умела устроить всего этого, — сказал Левин. — И… должен признаться, что я очень, очень рад, что ты приехала. Ты такая чистота, что… — Он
взял ее руку и не поцеловал (целовать ее руку в этой близости смерти ему казалось непристойным), а только пожал ее с виноватым выражением, глядя в ее просветлевшие глаза.
—
Да,
да. Она нашлась скорее всех, она
взяла этого господина под руку и увела.
—
Да я и не говорю… Одно — скажи мне правду, — проговорила,
взяв ее за руку, Дарья Александровна, — скажи мне, Левин говорил тебе?..
—
Да вот что хотите, я не могла. Граф Алексей Кириллыч очень поощрял меня — (произнося слова граф Алексей Кириллыч, она просительно-робко взглянула на Левина, и он невольно отвечал ей почтительным и утвердительным взглядом) — поощрял меня заняться школой в деревне. Я ходила несколько раз. Они очень милы, но я не могла привязаться к этому делу. Вы говорите — энергию. Энергия основана на любви. А любовь неоткуда
взять, приказать нельзя. Вот я полюбила эту девочку, сама не знаю зачем.
«Завтра пойду рано утром и
возьму на себя не горячиться. Бекасов пропасть. И дупеля есть. А приду домой, записка от Кити.
Да, Стива, пожалуй, и прав: я не мужествен с нею, я обабился… Но что ж делать! Опять отрицательно!»
— Почему же ты думаешь, что мне неприятна твоя поездка?
Да если бы мне и было это неприятно, то тем более мне неприятно, что ты не берешь моих лошадей, — говорил он. — Ты мне ни разу не сказала, что ты решительно едешь. А нанимать на деревне, во-первых, неприятно для меня, а главное, они возьмутся, но не довезут. У меня лошади есть. И если ты не хочешь огорчить меня, то ты
возьми моих.
—
Да моя теория та: война, с одной стороны, есть такое животное, жестокое и ужасное дело, что ни один человек, не говорю уже христианин, не может лично
взять на свою ответственность начало войны, а может только правительство, которое призвано к этому и приводится к войне неизбежно. С другой стороны, и по науке и по здравому смыслу, в государственных делах, в особенности в деле воины, граждане отрекаются от своей личной воли.
— Расчет один, что дома живу, не покупное, не нанятое.
Да еще всё надеешься, что образумится народ. А то, верите ли, — это пьянство, распутство! Все переделились, ни лошаденки, ни коровенки. С голоду дохнет, а
возьмите его в работники наймите, — он вам норовит напортить,
да еще к мировому судье.
— Я?…
Да, — сказала Анна. — Боже мой, Таня! Ровесница Сереже моему, — прибавила она, обращаясь ко вбежавшей девочке. Она
взяла ее на руки и поцеловала. — Прелестная девочка, прелесть! Покажи же мне всех.
—
Да, доложи. И вот
возьми телеграмму, передай, что они скажут.
— Ну, хорошо, хорошо!…
Да что ж ужин? А, вот и он, — проговорил он, увидав лакея с подносом. — Сюда, сюда ставь, — проговорил он сердито и тотчас же
взял водку, налил рюмку и жадно выпил. — Выпей, хочешь? — обратился он к брату, тотчас же повеселев.
—
Да, — сказала она ему, подавая кошелек с деньгами, и,
взяв на руку маленький красный мешочек, вышла из коляски.
—
Да, но в таком случае, если вы позволите сказать свою мысль… Картина ваша так хороша, что мое замечание не может повредить ей, и потом это мое личное мнение. У вас это другое. Самый мотив другой. Но
возьмем хоть Иванова. Я полагаю, что если Христос сведен на степень исторического лица, то лучше было бы Иванову и избрать другую историческую тему, свежую, нетронутую.
—
Да так-с! Ужасные бестии эти азиаты! Вы думаете, они помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки всё ни с места… Ужасные плуты! А что с них
возьмешь?.. Любят деньги драть с проезжающих… Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас
возьмут на водку. Уж я их знаю, меня не проведут!
«Ну-ка, слепой чертенок, — сказал я,
взяв его за ухо, — говори, куда ты ночью таскался, с узлом, а?» Вдруг мой слепой заплакал, закричал, заохал: «Куды я ходив?.. никуды не ходив… с узлом? яким узлом?» Старуха на этот раз услышала и стала ворчать: «Вот выдумывают,
да еще на убогого! за что вы его? что он вам сделал?» Мне это надоело, и я вышел, твердо решившись достать ключ этой загадки.