Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что тут пишет он мне в записке? (Читает.)«Спешу
тебя уведомить, душенька, что состояние мое
было весьма печальное, но, уповая
на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)Я ничего не понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
Анна Андреевна. У
тебя вечно какой-то сквозной ветер разгуливает в голове;
ты берешь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что
тебе глядеть
на них? не нужно
тебе глядеть
на них.
Тебе есть примеры другие — перед
тобою мать твоя. Вот каким примерам
ты должна следовать.
Анна Андреевна. Ну что
ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что
ты нашла такого удивительного? Ну что
тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже
на то, чтобы ей
было восемнадцать лет. Я не знаю, когда
ты будешь благоразумнее, когда
ты будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда
ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к
тебе в дом целый полк
на постой. А если что, велит запереть двери. «Я
тебя, — говорит, — не
буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот
ты у меня, любезный,
поешь селедки!»
Городничий. Жаловаться? А кто
тебе помог сплутовать, когда
ты строил мост и написал дерева
на двадцать тысяч, тогда как его и
на сто рублей не
было? Я помог
тебе, козлиная борода!
Ты позабыл это? Я, показавши это
на тебя, мог бы
тебя также спровадить в Сибирь. Что скажешь? а?
Городничий. Ступай
на улицу… или нет, постой! Ступай принеси… Да другие-то где? неужели
ты только один? Ведь я приказывал, чтобы и Прохоров
был здесь. Где Прохоров?
Городничий. И не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не
быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что
на сердце, то и
на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь
на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.
Осип. Да, хорошее. Вот уж
на что я, крепостной человек, но и то смотрит, чтобы и мне
было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо
тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин.
Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я человек простой».
Помнишь, как мы с
тобой бедствовали, обедали
на шерамыжку и как один раз
было кондитер схватил меня за воротник по поводу съеденных пирожков
на счет доходов аглицкого короля?
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело идет о жизни человека… (К Осипу.)Ну что, друг, право, мне
ты очень нравишься. В дороге не мешает, знаешь, чайку
выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот
тебе пара целковиков
на чай.
Городничий. Не гневись! Вот
ты теперь валяешься у ног моих. Отчего? — оттого, что мое взяло; а
будь хоть немножко
на твоей стороне, так
ты бы меня, каналья! втоптал в самую грязь, еще бы и бревном сверху навалил.
Осклабился, товарищам
Сказал победным голосом:
«Мотайте-ка
на ус!»
Пошло, толпой подхвачено,
О крепи слово верное
Трепаться: «Нет змеи —
Не
будет и змеенышей!»
Клим Яковлев Игнатия
Опять ругнул: «Дурак же
ты!»
Чуть-чуть не подрались!
Глеб — он жаден
был — соблазняется:
Завещание сожигается!
На десятки лет, до недавних дней
Восемь тысяч душ закрепил злодей,
С родом, с племенем; что народу-то!
Что народу-то! с камнем в воду-то!
Все прощает Бог, а Иудин грех
Не прощается.
Ой мужик! мужик!
ты грешнее всех,
И за то
тебе вечно маяться!
Да тут беда подсунулась:
Абрам Гордеич Ситников,
Господский управляющий,
Стал крепко докучать:
«
Ты писаная кралечка,
Ты наливная ягодка…»
— Отстань, бесстыдник! ягодка,
Да бору не того! —
Укланяла золовушку,
Сама нейду
на барщину,
Так в избу прикатит!
В сарае, в риге спрячуся —
Свекровь оттуда вытащит:
«Эй, не шути с огнем!»
— Гони его, родимая,
По шее! — «А не хочешь
тыСолдаткой
быть?» Я к дедушке:
«Что делать? Научи...
Вздрогнула я, одумалась.
— Нет, — говорю, — я Демушку
Любила, берегла… —
«А зельем не
поила ты?
А мышьяку не сыпала?»
— Нет! сохрани Господь!.. —
И тут я покорилася,
Я в ноги поклонилася:
—
Будь жалостлив,
будь добр!
Вели без поругания
Честному погребению
Ребеночка предать!
Я мать ему!.. — Упросишь ли?
В груди у них нет душеньки,
В глазах у них нет совести,
На шее — нет креста!
«
На!
выпивай, служивенький!
С
тобой и спорить нечего:
Ты счастлив — слова нет...
— У нас забота
есть.
Такая ли заботушка,
Что из домов повыжила,
С работой раздружила нас,
Отбила от еды.
Ты дай нам слово крепкое
На нашу речь мужицкую
Без смеху и без хитрости,
По правде и по разуму,
Как должно отвечать,
Тогда свою заботушку
Поведаем
тебе…
«Скажи, служивый, рано ли
Начальник просыпается?»
— Не знаю.
Ты иди!
Нам говорить не велено! —
(Дала ему двугривенный).
На то у губернатора
Особый
есть швейцар. —
«А где он? как назвать его?»
— Макаром Федосеичем…
На лестницу поди! —
Пошла, да двери заперты.
Присела я, задумалась,
Уж начало светать.
Пришел фонарщик с лестницей,
Два тусклые фонарика
На площади задул.
«Дерзай!» — за ними слышится
Дьячково слово; сын его
Григорий, крестник старосты,
Подходит к землякам.
«Хошь водки?» —
Пил достаточно.
Что тут у вас случилося?
Как в воду вы опущены?.. —
«Мы?.. что
ты?..» Насторожились,
Влас положил
на крестника
Широкую ладонь.
— Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то поднял он,
Да в землю сам ушел по грудь
С натуги! По лицу его
Не слезы — кровь течет!
Не знаю, не придумаю,
Что
будет? Богу ведомо!
А про себя скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли кости старые,
Лежал я
на печи;
Полеживал, подумывал:
Куда
ты, сила, делася?
На что
ты пригодилася? —
Под розгами, под палками
По мелочам ушла!
Пришла старуха старая,
Рябая, одноглазая,
И объявила, кланяясь,
Что счастлива она:
Что у нее по осени
Родилось реп до тысячи
На небольшой гряде.
— Такая репа крупная,
Такая репа вкусная,
А вся гряда — сажени три,
А впоперечь — аршин! —
Над бабой посмеялися,
А водки капли не дали:
«
Ты дома
выпей, старая,
Той репой закуси...
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это
ты!
Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли бы надобно
было встретить отца родного,
на которого вся надежда, который у нас один, как порох в глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться не могу. Где муж? Где сын? Как в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
Г-жа Простакова (сыну).
Ты, мой друг сердечный, сам в шесть часов
будь совсем готов и поставь троих слуг в Софьиной предспальней, да двоих в сенях
на подмогу.
Простаков. Странное дело, братец, как родня
на родню походить может. Митрофанушка наш весь в дядю. И он до свиней сызмала такой же охотник, как и
ты. Как
был еще трех лет, так, бывало, увидя свинку, задрожит от радости.
Скотинин. Суженого конем не объедешь, душенька!
Тебе на свое счастье грех пенять.
Ты будешь жить со мною припеваючи. Десять тысяч твоего доходу! Эко счастье привалило; да я столько родясь и не видывал; да я
на них всех свиней со бела света выкуплю; да я, слышь
ты, то сделаю, что все затрубят: в здешнем-де околотке и житье одним свиньям.
Стародум. Любезная Софья! Я узнал в Москве, что
ты живешь здесь против воли. Мне
на свете шестьдесят лет. Случалось
быть часто раздраженным, ино-гда
быть собой довольным. Ничто так не терзало мое сердце, как невинность в сетях коварства. Никогда не бывал я так собой доволен, как если случалось из рук вырвать добычь от порока.
Стародум. Так. Только, пожалуй, не имей
ты к мужу своему любви, которая
на дружбу походила б. Имей к нему дружбу, которая
на любовь бы походила. Это
будет гораздо прочнее. Тогда после двадцати лет женитьбы найдете в сердцах ваших прежнюю друг к другу привязанность. Муж благоразумный! Жена добродетельная! Что почтеннее
быть может! Надобно, мой друг, чтоб муж твой повиновался рассудку, а
ты мужу, и
будете оба совершенно благополучны.
— Что
ты! с ума, никак, спятил! пойдет ли этот к нам? во сто раз глупее
были — и те не пошли! — напустились головотяпы
на новотора-вора.
— Вот и
ты, чертов угодник, в аду с братцем своим сатаной калеными угольями трапезовать станешь, а я, Семен, тем временем
на лоне Авраамлем почивать
буду.
— Только
ты это сделай! Да я
тебя… и черепки-то твои поганые по ветру пущу! — задыхался Митька и в ярости полез уж
было за вожжами
на полати, но вдруг одумался, затрясся всем телом, повалился
на лавку и заревел.
—
Ты нам такого ищи, чтоб немудрый
был! — говорили головотяпы новотору-вору. —
На что нам мудрого-то, ну его к ляду!
— Нужды нет, что он парадов не делает да с полками
на нас не ходит, — говорили они, — зато мы при нем, батюшке, свет у́зрили! Теперича, вышел
ты за ворота: хошь —
на месте сиди; хошь — куда хошь иди! А прежде сколько одних порядков
было — и не приведи бог!
— С правдой мне жить везде хорошо! — сказал он, — ежели мое дело справедливое, так ссылай
ты меня хоть
на край света, — мне и там с правдой
будет хорошо!
— Ежели
есть на свете клеветники, тати, [Тать — вор.] злодеи и душегубцы (о чем и в указах неотступно публикуется), — продолжал градоначальник, — то с чего же
тебе, Ионке,
на ум взбрело, чтоб им не
быть? и кто
тебе такую власть дал, чтобы всех сих людей от природных их званий отставить и зауряд с добродетельными людьми в некоторое смеха достойное место,
тобою «раем» продерзостно именуемое, включить?
— Ах, с Бузулуковым
была история — прелесть! — закричал Петрицкий. — Ведь его страсть — балы, и он ни одного придворного бала не пропускает. Отправился он
на большой бал в новой каске.
Ты видел новые каски? Очень хороши, легче. Только стоит он… Нет,
ты слушай.
— То
есть как
тебе сказать… Стой, стой в углу! — обратилась она к Маше, которая, увидав чуть заметную улыбку
на лице матери, повернулась
было. — Светское мнение
было бы то, что он ведет себя, как ведут себя все молодые люди. Il fait lа сour à une jeune et jolie femme, [Он ухаживает зa молодой и красивой женщиной,] a муж светский должен
быть только польщен этим.
— Впрочем, — нахмурившись сказал Сергей Иванович, не любивший противоречий и в особенности таких, которые беспрестанно перескакивали с одного
на другое и без всякой связи вводили новые доводы, так что нельзя
было знать,
на что отвечать, — впрочем, не в том дело. Позволь. Признаешь ли
ты, что образование
есть благо для народа?
— Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, — говорил он, указывая
на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду.
Ты знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы
спеть.
— Однако послушай, — сказал раз Степан Аркадьич Левину, возвратившись из деревни, где он всё устроил для приезда молодых, —
есть у
тебя свидетельство о том, что
ты был на духу?
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда
на бильярде играет. Он еще года три тому назад не
был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш…
ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и спрашивает князь Чеченский у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики
есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
— Ну, и Бог с
тобой, — сказала она у двери кабинета, где уже
были приготовлены ему абажур
на свече и графин воды у кресла. — А я напишу в Москву.
— Я больше
тебя знаю свет, — сказала она. — Я знаю этих людей, как Стива, как они смотрят
на это.
Ты говоришь, что он с ней говорил об
тебе. Этого не
было. Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это для них святыня. Как-то у них эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим. Я этого не понимаю, но это так.
― Это не мужчина, не человек, это кукла! Никто не знает, но я знаю. О, если б я
была на его месте, я бы давно убила, я бы разорвала
на куски эту жену, такую, как я, а не говорила бы:
ты, ma chère, Анна. Это не человек, это министерская машина. Он не понимает, что я твоя жена, что он чужой, что он лишний… Не
будем, не
будем говорить!..
— Ну, как
тебе не совестно! Я не понимаю, как можно
быть такой неосторожной! — с досадой напал он
на жену.
— Отчего же? Я не вижу этого. Позволь мне думать, что, помимо наших родственных отношений,
ты имеешь ко мне, хотя отчасти, те дружеские чувства, которые я всегда имел к
тебе… И истинное уважение, — сказал Степан Аркадьич, пожимая его руку. — Если б даже худшие предположения твои
были справедливы, я не беру и никогда не возьму
на себя судить ту или другую сторону и не вижу причины, почему наши отношения должны измениться. Но теперь, сделай это, приезжай к жене.
— Да, это всё может
быть верно и остроумно… Лежать, Крак! — крикнул Степан Аркадьич
на чесавшуюся и ворочавшую всё сено собаку, очевидно уверенный в справедливости своей темы и потому спокойно и неторопливо. — Но
ты не определил черты между честным и бесчестным трудом. То, что я получаю жалованья больше, чем мой столоначальник, хотя он лучше меня знает дело, — это бесчестно?
— Я нахожу, что
ты прав отчасти. Разногласие наше заключается в том, что
ты ставишь двигателем личный интерес, а я полагаю, что интерес общего блага должен
быть у всякого человека, стоящего
на известной степени образования. Может
быть,
ты и прав, что желательнее
была бы заинтересованная материально деятельность. Вообще
ты натура слишком ргіmesautière, [импульсивная,] как говорят Французы;
ты хочешь страстной, энергической деятельности или ничего.
— Вот оно! Вот оно! — смеясь сказал Серпуховской. — Я же начал с того, что я слышал про
тебя, про твой отказ… Разумеется, я
тебя одобрил. Но
на всё
есть манера. И я думаю, что самый поступок хорош, но
ты его сделал не так, как надо.
— Ах, не слушал бы! — мрачно проговорил князь, вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы
есть, матушка, и если
ты уж вызвала меня
на это, то я
тебе скажу, кто виноват во всем:
ты и
ты, одна
ты. Законы против таких молодчиков всегда
были и
есть! Да-с, если бы не
было того, чего не должно
было быть, я — старик, но я бы поставил его
на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
— А знаешь, я о
тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни
на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я
тебе говорил и говорю: нехорошо, что
ты не ездишь
на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди
будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут
на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.