Неточные совпадения
Слесарша. Милости прошу: на городничего челом бью! Пошли ему бог всякое
зло! Чтоб ни детям его, ни ему, мошеннику, ни дядьям, ни теткам его ни в чем никакого прибытку не
было!
«Вишь, тоже добрый! сжалился», —
Заметил Пров, а Влас ему:
— Не
зол… да
есть пословица:
Хвали траву в стогу,
А барина — в гробу!
Все лучше, кабы Бог его
Прибрал… Уж нет Агапушки…
А
есть еще губитель-тать
Четвертый,
злей татарина,
Так тот и не поделится,
Все слопает один!
Верь мне, что наука в развращенном человеке
есть лютое оружие делать
зло.
Стародум. Дурное расположение людей, не достойных почтения, не должно
быть огорчительно. Знай, что
зла никогда не желают тем, кого презирают; а обыкновенно желают
зла тем, кто имеет право презирать. Люди не одному богатству, не одной знатности завидуют: и добродетель также своих завистников имеет.
Нет спора, что можно и даже должно давать народам случай вкушать от плода познания добра и
зла, но нужно держать этот плод твердой рукою и притом так, чтобы можно
было во всякое время отнять его от слишком лакомых уст.
Трудно
было дышать в зараженном воздухе; стали опасаться, чтоб к голоду не присоединилась еще чума, и для предотвращения
зла, сейчас же составили комиссию, написали проект об устройстве временной больницы на десять кроватей, нащипали корпии и послали во все места по рапорту.
Между тем не могло
быть сомнения, что в Стрелецкой слободе заключается источник всего
зла.
Бородавкин получил бумагу, в которой ему рекомендовалось:"По случаю известного вам происшествия извольте прилежно смотреть, дабы неисправимое сие
зло искореняемо
было без всякого упущения".
Но Левин забыл это, и ему
было тяжело видеть этих уважаемых им, хороших людей в таком неприятном,
злом возбуждении.
Степан Аркадьич знал, что когда Каренин начинал говорить о том, что делают и думают они, те самые, которые не хотели принимать его проектов и
были причиной всего
зла в России, что тогда уже близко
было к концу; и потому охотно отказался теперь от принципа свободы и вполне согласился. Алексей Александрович замолк, задумчиво перелистывая свою рукопись.
Она
была рада этому вызову к нежности. Но какая-то странная сила
зла не позволяла ей отдаться своему влечению, как будто условия борьбы не позволяли ей покориться.
И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и
зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей всё то, что прежде
было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла.
«Ну-ка, пустить одних детей, чтоб они сами приобрели, сделали посуду, подоили молоко и т. д. Стали бы они шалить? Они бы с голоду померли. Ну-ка, пустите нас с нашими страстями, мыслями, без понятия о едином Боге и Творце! Или без понятия того, что
есть добро, без объяснения
зла нравственного».
«Да, очень беспокоит меня, и на то дан разум, чтоб избавиться; стало
быть, надо избавиться. Отчего же не потушить свечу, когда смотреть больше не на что, когда гадко смотреть на всё это? Но как? Зачем этот кондуктор пробежал по жердочке, зачем они кричат, эти молодые люди в том вагоне? Зачем они говорят, зачем они смеются? Всё неправда, всё ложь, всё обман, всё
зло!..»
— Приобретение нечестным путем, хитростью, — сказал Левин, чувствуя, что он не умеет ясно определить черту между честным и бесчестным, — так, как приобретение банкирских контор, — продолжал он. — Это
зло, приобретение громадных состояний без труда, как это
было при откупах, только переменило форму. Le roi est mort, vive le roi! [Король умер, да здравствует король!] Только что успели уничтожить откупа, как явились желевные дороги, банки: тоже нажива без труда.
Всё это делалось не потому, что кто-нибудь желал
зла Левину или его хозяйству; напротив, он знал, что его любили, считали простым барином (что
есть высшая похвала); но делалось это только потому, что хотелось весело и беззаботно работать, и интересы его
были им не только чужды и непонятны, но фатально противоположны их самым справедливым интересам.
Как будто мрак надвинулся на ее жизнь: она поняла, что те ее дети, которыми она так гордилась,
были не только самые обыкновенные, но даже нехорошие, дурно воспитанные дети, с грубыми, зверскими наклонностями,
злые дети.
Но это не только
была неправда, это
была жестокая насмешка какой-то
злой силы,
злой, противной и такой, которой нельзя
было подчиняться.
— Ты ведь не признаешь, чтобы можно
было любить калачи, когда
есть отсыпной паек, — по твоему, это преступление; а я не признаю жизни без любви, — сказал он, поняв по своему вопрос Левина. Что ж делать, я так сотворен. И право, так мало делается этим кому-нибудь
зла, а себе столько удовольствия…
Это не человек, а машина, и
злая машина, когда рассердится, — прибавила она, вспоминая при этом Алексея Александровича со всеми подробностями его фигуры, манеры говорить и его характера и в вину ставя ему всё, что только могла она найти в нем нехорошего, не прощая ему ничего зa ту страшную вину, которою она
была пред ним виновата.
Брови его
были нахмурены, и глаза блестели
злым и гордым блеском.
Надо
было избавиться от этой силы. И избавление
было в руках каждого. Надо
было прекратить эту зависимость от
зла. И
было одно средство — смерть.
Он сказал это, по привычке с достоинством приподняв брови, и тотчас же подумал, что, какие бы ни
были слова, достоинства не могло
быть в его положении. И это он увидал по сдержанной,
злой и насмешливой улыбке, с которой Бетси взглянула на него после его фразы.
Обманутый муж, представлявшийся до сих пор жалким существом, случайною и несколько комическою помехой его счастью, вдруг ею же самой
был вызван, вознесен на внушающую подобострастие высоту, и этот муж явился на этой высоте не
злым, не фальшивым, не смешным, но добрым, простым и величественным.
—
Есть ли
злее существо, как эта Картасова?
— Я уже просил вас держать себя в свете так, чтоб и
злые языки не могли ничего сказать против вас.
Было время, когда я говорил о внутренних отношениях; я теперь не говорю про них. Теперь я говорю о внешних отношениях. Вы неприлично держали себя, и я желал бы, чтоб это не повторялось.
В первый раз тогда поняв ясно, что для всякого человека и для него впереди ничего не
было, кроме страдания, смерти и вечного забвения, он решил, что так нельзя жить, что надо или объяснить свою жизнь так, чтобы она не представлялась
злой насмешкой какого-то дьявола, или застрелиться.
— Говорят, что это очень трудно, что только
злое смешно, — начал он с улыбкою. — Но я попробую. Дайте тему. Всё дело в теме. Если тема дана, то вышивать по ней уже легко. Я часто думаю, что знаменитые говоруны прошлого века
были бы теперь в затруднении говорить умно. Всё умное так надоело…
И они проводят какую-нибудь мысль, направление, в которое сами не верят, которое делает
зло; и всё это направление
есть только средство иметь казенный дом и столько-то жалованья.
Я глубоко чувствовал добро и
зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я
был угрюм, — другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, — меня ставили ниже.
За нею шел человек с большими усами, в венгерке, довольно хорошо одетый для лакея; в его звании нельзя
было ошибиться, видя ухарскую замашку, с которой он вытряхивал
золу из трубки и покрикивал на ямщика.
Любившая раз тебя не может смотреть без некоторого презрения на прочих мужчин, не потому, чтоб ты
был лучше их, о нет! но в твоей природе
есть что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное; в твоем голосе, что бы ты ни говорил,
есть власть непобедимая; никто не умеет так постоянно хотеть
быть любимым; ни в ком
зло не бывает так привлекательно; ничей взор не обещает столько блаженства; никто не умеет лучше пользоваться своими преимуществами и никто не может
быть так истинно несчастлив, как ты, потому что никто столько не старается уверить себя в противном.
Может
быть, некоторые читатели захотят узнать мое мнение о характере Печорина? — Мой ответ — заглавие этой книги. «Да это
злая ирония!» — скажут они. — Не знаю.
Вы уже видите гнездо
злого духа между неприступными утесами, — не тут-то
было: название Чертовой долины происходит от слова «черта», а не «черт», ибо здесь когда-то
была граница Грузии.
Когда я
был еще ребенком, одна старуха гадала про меня моей матери; она предсказала мне смерть от
злой жены; это меня тогда глубоко поразило; в душе моей родилось непреодолимое отвращение к женитьбе…
Зло порождает
зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея
зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности: идеи — создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма
есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.
— Ваше сиятельство, — сказал Муразов, — кто бы ни
был человек, которого вы называете мерзавцем, но ведь он человек. Как же не защищать человека, когда знаешь, что он половину
зол делает от грубости и неведенья? Ведь мы делаем несправедливости на всяком шагу и всякую минуту бываем причиной несчастья другого, даже и не с дурным намереньем. Ведь ваше сиятельство сделали также большую несправедливость.
Наконец подымался он с постели, умывался, надевал халат и выходил в гостиную затем, чтобы
пить чай, кофий, какао и даже парное молоко, всего прихлебывая понемногу, накрошивая хлеба безжалостно и насоривая повсюду трубочной
золы бессовестно.
На обоих окнах тоже помещены
были горки выбитой из трубки
золы, расставленные не без старания очень красивыми рядками.
И никакой правитель, хотя бы он
был мудрее всех законодателей и правителей, не в силах поправить
зла, как <ни> ограничивай он в действиях дурных чиновников приставленьем в надзиратели других чиновников.
На полу валялись хлебные крохи, а табачная
зола видна даже
была на скатерти.
Но день протек, и нет ответа.
Другой настал: всё нет, как нет.
Бледна как тень, с утра одета,
Татьяна ждет: когда ж ответ?
Приехал Ольгин обожатель.
«Скажите: где же ваш приятель? —
Ему вопрос хозяйки
был. —
Он что-то нас совсем забыл».
Татьяна, вспыхнув, задрожала.
«Сегодня
быть он обещал, —
Старушке Ленский отвечал, —
Да, видно, почта задержала». —
Татьяна потупила взор,
Как будто слыша
злой укор.
Тут
был, однако, цвет столицы,
И знать, и моды образцы,
Везде встречаемые лица,
Необходимые глупцы;
Тут
были дамы пожилые
В чепцах и в розах, с виду
злые;
Тут
было несколько девиц,
Не улыбающихся лиц;
Тут
был посланник, говоривший
О государственных делах;
Тут
был в душистых сединах
Старик, по-старому шутивший:
Отменно тонко и умно,
Что нынче несколько смешно.
Тут непременно вы найдете
Два сердца, факел и цветки;
Тут, верно, клятвы вы прочтете
В любви до гробовой доски;
Какой-нибудь пиит армейский
Тут подмахнул стишок злодейский.
В такой альбом, мои друзья,
Признаться, рад писать и я,
Уверен
будучи душою,
Что всякий мой усердный вздор
Заслужит благосклонный взор
И что потом с улыбкой
злоюНе станут важно разбирать,
Остро иль нет я мог соврать.
«Не спится, няня: здесь так душно!
Открой окно да сядь ко мне». —
«Что, Таня, что с тобой?» — «Мне скучно,
Поговорим о старине». —
«О чем же, Таня? Я, бывало,
Хранила в памяти не мало
Старинных
былей, небылиц
Про
злых духов и про девиц;
А нынче всё мне тёмно, Таня:
Что знала, то забыла. Да,
Пришла худая череда!
Зашибло…» — «Расскажи мне, няня,
Про ваши старые года:
Была ты влюблена тогда...
Он мог бы чувства обнаружить,
А не щетиниться, как зверь;
Он должен
был обезоружить
Младое сердце. «Но теперь
Уж поздно; время улетело…
К тому ж — он мыслит — в это дело
Вмешался старый дуэлист;
Он
зол, он сплетник, он речист…
Конечно,
быть должно презренье
Ценой его забавных слов,
Но шепот, хохотня глупцов…»
И вот общественное мненье!
Пружина чести, наш кумир!
И вот на чем вертится мир!
Только и успел объявить он, что случилось такое
зло; но отчего оно случилось, курнули ли оставшиеся запорожцы, по козацкому обычаю, и пьяными отдались в плен, и как узнали татары место, где
был зарыт войсковой скарб, — того ничего не сказал он.
— Эти бочки привез в 1793 году твой предок, Джон Грэй, из Лиссабона, на корабле «Бигль»; за вино
было уплачено две тысячи золотых пиастров. Надпись на бочках сделана оружейным мастером Вениамином Эльяном из Пондишери. Бочки погружены в грунт на шесть футов и засыпаны
золой из виноградных стеблей. Этого вина никто не
пил, не пробовал и не
будет пробовать.
Он пошел к печке, отворил ее и начал шарить в
золе: кусочки бахромы от панталон и лоскутья разорванного кармана так и валялись, как он их тогда бросил, стало
быть никто не смотрел!