Русские богатыри

Владимир Филиппов, 2020

Эта книга рассказывает о русских богатырях, но богатырях не былинных, а исторических. Некоторые из них стали прообразами знаменитых эпических героев. События, о которых пойдёт речь в книге, происходили на Руси на самом деле, хотя автор вынужденно прибегает к художественной реконструкции отдельных эпизодов.

Глава 1

Александр Попович

Времена не выбирают,

в них живут и умирают.

Славные это были времена. Великие времена. Древние времена! Когда богатыри были могучи, княжны прекрасны, властелины мудры.

Еще цвела и величалась красою Владимирская Русь!

Одним словом, дело было встарь. Так это было давно, что порой и не разобрать, то ли это правда, то ли сказки?..

Нет, пожалуй, лучше начну иначе!

Сначала было слово. И слово это было обидное. За ним последовало и другое, и третье, и ещё одно. И все они были также обидны, горьки, яростны и колючи. Слова превращались в упрёки и, тяжелые, будто камни, пущенные умелой рукой, летели, точно попадая в цель, безжалостно глуша и раня. Обида порождала обиду, а значит, равноценный ответ, поэтому неудивительно, что вскоре между собеседниками началась откровенная ругань, окончившаяся длительной ссорой, после которой владимирский князь Всеволод Великий изменил своё завещание. Теперь выходило, что после смерти Всеволода старшим князем во всёх землях, ему подчинённых, становился не старший сын Константин, повздоривший с отцом, а его младший брат Юрий. Может быть, это решение было заранее обдуманным и старый князь ждал только повода, чтобы его объявить во всеуслышание, а может быть, оно было импульсивным, от обиды и гнева, нам этого уже не узнать. Решил и решил, мы имеем дело с уже свершившимся фактом. Как говорится: «слово царя — твёрже сухаря».

А дальше? Дальше что-то менять было уже поздно. Прошло совсем немного времени, и Всеволод скончался. Ни врачи, ни лекари, ни знахари не смогли продлить его жизнь, и завещание вступило в силу в той форме, в какой было составлено на момент разрыва. Юрий сел править во Владимире, оставив за старшим братом Константином Ростов. Но там, где старший вынужден подчиниться младшему, всегда жди беды. В этот раз не вышло иначе.

Так, в дружной до этого семье начались нешуточные разлады. Как будто и не было больше родства и в помине.

Константин был не молод, педантичен, довольно умён, образован, начитан, но при всём этом богатстве слаб здоровьем, обидчив и очень-очень упрям. Был он по своей натуре не злым, а скорее добродушно-отходчивый, но… тут вкрадывается ещё одно «но» — был Константин ненадежен и довольно робок, ему всегда не хватало решимости в принятии решений, а потому был он податлив чужой воле… В сочетании с умом и упрямством выходила довольно опасная комбинация. Сейчас Константин всерьёз, досадовал на то, что злой судьбой и, возможно, происками младшего брата отодвинут от верховной власти. Надо сказать, что в отношении брата он был не прав, но чего только не подскажет распаленное и озлобленное воображение! К тому же как ни крути, а факт остаётся фактом, власть-то действительно уплыла из рук, остался за ним один Ростов. Вот всё нутро против этого и поднималось. Себя Константин не винил. Да и с чего бы? Он же не для себя одного, для всей земли владимирской старался, и проект внутреннего переустройства, который был представлен отцу, выглядел умно.

Думы о будущем Владимирской Руси давно и настойчиво тюкали в темя, не давая покоя и лишая здорового сна. И неслучайно. Отец был стар, и Константин уже видел себя главой мощного государственного объединения. Поэтому он решил без посредников, а напрямую, коротко и ясно изложить отцу все, что он думает о том, как должна устроиться земля владимирская под его рукой. Главным в нём, в проекте, было то, что Владимир и Ростов, два самых крупных города Владимирской Руси, во избежание борьбы за лидерство должны остаться после смерти Всеволода Великого в одних руках, а именно его, старшего сына Константина. Ведь старший сын он, и никто иной! Ну и чтобы ему не переезжать из Ростова, где он с удобством обосновался, столица должна перейти именно туда. Вот как любил он Ростов!

— Чтобы великий князь один ведал всеми делами, власть должна быть одна, в одних руках! Тогда не распадется в будущем Залесская Русь надвое и останется целою в великих пределах своих, и держава с единым законом и властью будет расширяться наперекор враждебным соседям хоть с юга, хоть с востока, хоть с севера. Она в любой момент даст отпор и хорошо вооруженному Западу, и грозной Степи. Страна должна иметь власть единую — или погибнуть в потоке времен, в распрях потомков. Иначе не будет, не может быть! Вся история этому подтверждение! — втолковывал он отцу, пока ещё не волнуясь, не кипятясь и чеканя слог.

Но одних чистых доводов никогда не бывает достаточно. Отец прожект не оценил, мало того, встретил в штыки.

— Просишь Владимир?! Мало тебе Ростова? А не много ли ты хочешь?

Ах, если было бы можно приказать, кому родиться первым в княжой семье, а кому после, скольких проблем удалось бы избежать!

Разговор, как это часто бывает, изменил русло и из конструктивного перешёл в эмоциональное, где бессильны были доводы и аргументы.

— Владимир и прежде бывал под рукой Ростова! — вскипел Константин.

В ответ Всеволод Великий раздул ноздри:

— И слушать этого не хочу! — и бросил сердито: — Каждому свою вотчину! — И глубокие морщины щек острее прорезались на его лице. Это был опасный признак.

— Ростов — старейший град Суздальской земли! — почти выкрикнул запальчиво в ответ Константин, уяснив, что отец не оценил его мотивацию. От обиды стоп-кран вырвало с корнем, его затрясло, зубы заплясали, неровно выбивая чечётку, и руки пошли ходуном. Он потерял контроль над собой и что-то кричал, уже от досады и сам уже не понимая о чем.

Старый князь тотчас взорвался в ответ, пристукнув посохом. Так слово за слово… ну и как это нередко бывает в таких случаях, наказание последовало незамедлительно и интересы старшего сына были изрядно ущемлены.

Всё многочисленное собрание больших людей (а отец собрал для объявления своей последней воли ближних бояр и дворян из всех городов, священников, купцов богатых) одобрило решение Всеволода Великого поручить великое княжение и меньших братьев Юрию, а ослушника Константина спешило заклеймить. И все, кто должен был принять присягу, и родичи, и бояре, и простые граждане, целовали крест и дружно присягали на верность Юрию Всеволодовичу, признавая только его одного великим князем и наследником.

Громом среди ясного неба поразило Константина это известие. Эффект от него можно было сравнить лишь с ударом крепкой дубиной по голове. Всякого он ждал, но чтоб такое пришло отцу в голову! К тому же обидно было и то, что владимирская дружина, и полки и посад, верят одному Юрию! А себя было просто жаль. Заливаясь жарким румянцем, он даже слезу чуть было из себя не выдавил, глаза горели обидой. Кому пироги да пышки, а кому желваки да шишки.

— Вот и радей после этого за интересы Отечества! — сделал он вывод.

Константин смириться с потерей никак не мог, и отцова воля в данной возникшей ситуации была для него не указ. Он предпочитал другой закон, тот, что ему выгоднее — закон наследования по старшинству.

— Мне все одно… Должно быть единственное право, прямое право перехода власти от отца к старшему сыну! — твердил он своим ближним боярам. — Так издревле было заведено на Святой Руси! Отец, старший сын, его старший внук… Право это утверждалось ещё древними киевскими князьями, а были те князья — не чета многим нынешним! Великие то были князья! Они вино пили мало, да и в теремах сиднями не сидели, а мотались они всё время в седле, пропахшие насквозь конским потом, и ели едва обжаренное над огнем костра мясо, собирая земли воедино. Тогда законы просты были, и решали их по совести! Так было всегда! Так и должно идти! Рушить заведенный единожды распорядок нельзя ни в чём: ни в думе княжеской, ни в хозяйстве, ни в самом княжестве! И тогда земля будет избавлена от потрясений.

Логика Константина была пряма и понятна.

Что было делать Юрию? Добровольно уступить? Пойти против воли отца? Это тоже неправильно. Не сам он себя старшим в Залеских землях назначил. А отец Всеволод знал, что делал, за то его и прозвали Великим. Потому ответ Юрия был сформулирован кратко:

— Чего не нами решено, то не нам и перерешать!

Логика упёрлась лбом в стену свершившегося факта, и дальше ей ходу не было. В данный момент закон был на стороне Юрия. Что оставалось? Похоронить гордые мечты, закиснуть в безвестности и унынии, зарыться с головой в книги и уйти с политической арены? Нет! На это Константин был не согласен! Он никому не даст себе в кашу наплевать.

Значит, оставалось одно — обойти закон. По тем временам это приравнивалось к объявлению войны.

Ждать пришлось недолго. Начал всё Константин. Он скинул свою личину любящего брата и повел себя вызывающе враждебно.

Для начала ростовский князь обратил в пепел Кострому и пленил жителей. Сделал он это зря. Земля была своя, и разорять ее без толку не стоило, да и на популярность, действуя таким образом, сложно было рассчитывать. Ярость взяла верх, но разгром Костромы не принёс ему утешения. Однако «Рубикон был перейден».

В ответ Юрий, собрав полки и призвав под свои знамёна муромского князя Давыда, пошёл прямиком на Ростов. Братья не остались в стороне. Молодое дело — неуступчивое. А молодые головы горячие. Да и нельзя уже стало отступать.

И пошёл брат на брата войной!

Семья разделилась на две части.

Детей у Всеволода было не двое, а целых тринадцать, восемь из которых мальчики, из них шесть были сейчас живы и стояли на ратном поле одни против других, выясняя, за кем из них правда. На одной стороне стояло четверо: Ярослав, Святослав и Иван были за Юрия, на другой стороне лишь двое, одним из которых был сам Константин, другим Владимир. Вот такая вышла арифметика.

Встретились на реке Ишне. Встали одни русские рати против других, а свои против своих же!

Сельский пейзаж обогатился отрядами всадников, блиставших кто богатым панцирем, кто дорогой кольчугой.

Количественный перевес был за Юрием, и вполне ясно виделось, что ростовскому князю не по силам тягаться с младшими братьями, но и у Константина были свои козыри.

Ростовская дружина, которую вёл боярин Александр Попович, не знала себе равных.

Добры молодцы были все как на подбор, справные: в бронях, зеркальных шеломах. Залюбуешься! Кормленые кони вычищены и кованы на все четыре копыта. Шерсть — что шелк! Выстоялись.

Боярин сам подбирал себе людей, и, глянув раз на его бойцов, сразу было видно, набор дружины дело истинно мужское, сурьёзное!

Ещё вчера эти громадные и белозубые гридни бесстрашно заигрывали с идущими на рынок кухарками, а сегодня они готовы встретиться лицом к лицу с такими же опасными бойцами, как и они сами. И не уступить.

Ратник должен твёрдо знать, что честь ему воздадут только за храбрость в бою, а не за что иное, тогда он и кровь свою положит за землю свою, за власть и за князя своего. С трусостью, с потерей мужества кончается для него все. В дружине нужны только такие бойцы, что не засиделись на печи, не обросли жиром.

Эти, все как один закаленные в битвах и привыкшие к звону сабель, блистали доблестью и выправкой с той снисходительной небрежностью, которая появляется лишь у старых вояк, прошедших огонь и воду. За нас голыми руками не берись!

Сам Александр Попович в шишкастом шеломе и прочной броне с алым щитом в одной руке и с острым мечом в другой восседал на могучем, под стать ему самому жеребце и был похож на ожившую гору. Круп коня был старательно укрыт кожаной попоной, на груди позвякивали разноцветные металлические пластинки.

Не было на ту пору второго такого богатыря на Руси. Дивный был человек! И умен он, и храбр, и боголюбив. Храм посещал исправно и носил на бычьей шее серебряный крест весом чуть не килограмм. Наружно богатырь был спокоен и прост: румян, большеглаз, крупнонос, с алыми губами и красиво кудрявящейся бородой. Его плечи были настолько широки, что в поле зрения оба сразу не помещались, и приходилось поворачивать голову, чтобы обозреть его целиком, или делать шаг назад. Сердце у него было горячее, печень крепкая, а легкие — что кузнечные мехи. В руках же таилась несокрушимая мощь. Бывало, одной рукой останавливал он шалого коня, взявши его под уздцы, а секирой играючи валил дерева! Бывало… Да, разное бывало. Одним словом, прямой был витязь без страха и упрека.

Где шла война, там появлялся и Попович, одно слово — богатырь.

Поповичу было всё равно, насколько справедливы претензии его князя на власть. Каждый за свое бьется, и кто тут прав? Не ему судить! Да и в самом деле, что он понимает во всех этих многотрудных княжеских делах и разборках, тем более меж братьями.

— У нас кто силен, тот и прав! Лишь бы душа была чиста, лишь бы сердце не продажно! — так просты были его устои. А его душа была чиста. Своему князю богатырь служил верой и правдой и готов был за него и в огонь и в воду.

Сейчас он смотрел, не моргая, на ту сторону реки, где находился противник. Темные брови были строго сведены на переносице. Ничего примечательного там вроде и не было. Стояли деревни, неотличимые от прочих. Блеяли овечки на заречном просторе лугов, пели птицы. Сосны хмурились на солнце, раскачиваясь под лёгким ветерком. Белые солнечные облачка плыли в ясном небе. Отроки купали в Ишне коней. Лошади довольно фыркали. Всё это вызывало в мыслях богатыря картины мирного крестьянского труда, и со стороны даже казалось, что работа эта была веселая, радостная и вовсе не трудная.

Александр набрал в грудь терпкого осеннего воздуха, с ароматом вянущих трав и сжатого хлеба. Вдохнёшь вот так, и даже в груди щемит. Вот она — Родина!

Неподалёку от богатыря стояла его дружина.

До главного дела пока не доходило, вывести рати на сражение обе стороны не торопились, всё ограничивалось лихими конными сшибками, в которых верхоконные бородачи, о коих поют в песнях гусляры, хвастались удалью.

А какой же нормальный русский богатырь откажется показать свою силу и удаль? Попович не был исключением из общего правила. У него уже давно руки чесались пустить в дело оружие.

— Нет, тебе как предводителю надлежит беречь жизнь и потому надо бы поменьше выставляться, — намекнул один из его гридней, молодой, подбористый, в легкой кольчуге с короткими рукавами и шишкастом шлеме. Во взоре была настоящая озабоченность, но не было смущения и боязни. — Чего очертя голову рваться?

Они начали препираться, один почтительно, другой насмешливо и свысока.

— Голову всюду потерять можно! А богатырь, если он настоящий богатырь, никогда не прячется за спины своего войска, — ответствовал наставительно Попович. — По два раза не мрут, а одного не миновать. Кто знает о дне и часе своем? Потому и надлежит ежедневно быть готовым к отшествию в мир иной и не возноситься гордынею, а любить Господа своего!.. И ещё, — закончил он, выждав паузу, — правые побеждают уже до боя!

Как пелось в одной замечательной песне: он смеялся над славою бренной, но хотел быть только первым, такого попробуй угробь!

На другой стороне реки, укрывшись под соснами, стояла и скучала небольшая группа из двенадцати — пятнадцати всадников. Конные кучно грудились. Они не прятались, скорее наоборот, даже как бы не замечали супротивника и не проявляли никакой агрессии. Им был дан князем строжайший наказ на ту сторону реки не соваться, но если её перейдёт враг, встретить достойно и уничтожить беспощадно! Вот они и мучились в ожидании дела.

Мостик через реку выглядел так радушно, будто приглашал на другую сторону.

— Начнем, — тепло и просто сказал Попович. — Теперь не время слов, время дел! Пора услышать, как звенят мечи булатные, Сперва я один. Будет нужда, поможете, нет, ждите здесь!

Он поднял загоревшийся взор и тронул коня. Тот фыркнул, тряхнув головой, и рысью двинулся вперёд. Его копыта гулко ударили по брёвнам моста, зашатавшегося от натуги. Хорошая примета, если боевой конь сам рвется в сечу.

Теперь внутренний стопор отпущен, и ничто сейчас не удерживало его от того, чтобы влететь на полном скаку во вражеский строй, рубя направо и налево, делая живых мёртвыми.

Суздальские ратники, углядев на своей стороне противника, набросились на него всем кагалом, видя лёгкую добычу. Возбуждение взяло верх над тактикой, и в мгновенно создавшейся сутолоке они только мешали друг другу. Все вокруг кричали и размахивали мечами. Умение будто улетучилось. Всадники сплелись в один топочущий, размахивающий руками и копытами клубок. Звон мечей, крики сливались с ржанием лошадей. Попович умело маневрировал своим жеребцом в этой боевой свалке. Иначе так зажмут, что и не развернёшься. Так, отбиваясь и обороняясь, он работал по стахановскому принципу: один за всех. И все они не стоили его перста мизинного! Попович размахивал мечом, рубил умело, клинок раз за разом погружался в чужую плоть. Бац! Бац! Бац! Его удары всякий раз были точны и выбивали кого-то из седла. Головы противников непроизвольно вжимались в плечи.

Он был подобен богу войны: грозному и безжалостному. Цепким взглядом он держал всех нападавших, выбирая для удара наиболее уязвимые места. В том случае, если его расчёт оказывался не совсем верным, меч, коротко свистнув, не убивал, а лишь наносил разной тяжести увечья. Тогда потенциальная энергия оружия, при соприкосновении с телом преобразовавшись в кинетическую, вылетала отборной заковыристой руганью из ртов пострадавших.

Раненые с трудом поднимались из обагрённой их кровью травы и, кроя всё на свете, ковыляли в сторону, уже угрюмые и потерявшие боевой задор.

Но на место одних подтягивались другие, кому хотелось испытать свою силу.

Весь день Попович бился, словно безумный. Вечер остудил пыл и развёл противников по лагерям. На закате Попович, усталый вусмерть, вновь очутился в своём лагере.

— А лихо ты их проучил! Более не сунутся, — восхищённо цокали языками ратники.

Возвращаясь в свой шатёр, Попович наткнулся на летописца, что состоял при Константине. Князь был большой книгочей, ему без человека, что увековечит его деяния объективно и педантично, никак нельзя.

— Ну что, пишешь летопись, ученый монах? — походя спросил его Попович.

— Пишу, — ответил тот, замявшись. — Кто же за нас напишет наши летописи? — Ответ на этот риторический вопрос он не получил. Его вопрос был попросту проигнорирован. Во-первых, сам их писать Попович не собирался, не его дело буквицы на пергаменте выводить. Во-вторых, и это самое главное, вопрос этот его нисколько не интересовал.

Летописец и вправду, добросовестно скрипя гусиным пером, поспешил зафиксировать возникшие у него мысли. Буквы поначалу складывались с трудом, но внезапно волна вдохновения накатила на него, и он, показывая ясность мысли, грамотность изложения и богатый словарный запас, отметил, что богатырь ростовский Александр Попович «храбрьствуя, выезжая из Ростова, князь Юрьевых вой побиваше, их же побитых от него около Ростова на реце Ишне и под Угодичами на лугу многи ямы костей накладены». Запись осталась в веках!

День остался за Константином. Но только этот день, дальше, слава Господу, обошлось без большого разоренья и кровопусканья! Не было дальше расчету воевать! Попович богатырь славный, но плетью обуха не перешибёшь. Силы были неравны.

Начались переговоры.

Константин принял посольство от брата ввечеру. Бояре-воеводы почтительно уселись друг против друга за столом, и владимирцы начали разговор:

— Мы ведь приехали сюда уговаривать тебя, Константин! Уйми меч свой и утишь сердце свое! Смирись, заключи мир с Юрием! Все мы помним про отцово завещание!

Константин угрюмо молчал. Он казался усталым, поглядывал неуверенно на своих бояр, словно гадал: как себя вести? Будто ждал от них подсказки. Потом выговорил мрачно, отводя взгляд:

— На каких условиях?

Несмотря на все индивидуальные подвиги Поповича, послы, пришедшие от Юрия, предложили мир по старым грамотам, то есть по тем, в коих записано отцово завещание.

Согласится сразу на такое было нельзя, иначе зачем и начинал эту возню. И Константин ждал, что предложат ещё. Весь следующий день прошел в пересылках и переговорах. Ближние бояре уговаривали князя сейчас отступить:

— Смирись, княже, не то ныне время, чтоб противу себя братьев-князей восстанавливать. Не то.

Но Константин упёрся и ни в какую. Ещё два дня толковали меж собою бояре, обсуждая варианты, но иных предложений не последовало. Юрий был твёрд и стоял на своём. Оставалось либо соглашаться, либо воевать.

— Затаись, княже, до поры, и время твое придет, — увещевали Константина ближние люди.

Один Попович в противовес всем предлагал драться.

— Ныне бог не дал, отчего же надеяться, что в другой раз удачу пошлет? — досадовал ростовский князь, но на уговоры поддался.

Для заключения мирного договора приехал сам Юрий.

— Мы родные братья. Вспомни батюшку! Что сказал бы он, увидев нас грызущимися за власть, как собаки за кость?! — пытался втолковать брату Юрий. — А власть я у тебя не отбирал. Веришь ли ты брату своему? Так отец завещал! Слышишь, Константин, отец завещал мне править вослед ему! Зачем борьба за власть, споры, ссоры… уж коли мы друг друга грабить начнем, конец Руси Великой! Сам же говорил! Мало, что ли, мы друг друга рубили?

— Хорошо, я готов пойти навстречу, — сказал Константин. — Я принимаю условия.

Точка была поставлена. Справедливость восторжествовала в данном случае, так как и было прописано в завещании старого князя. По достижении договорённостей произошёл ритуал братских объятий. Все облегчённо вздохнули.

Сделав дело, уходили домой суздальцы и переяславцы, с чувством выполненного долга уходил восвояси владимирский полк, откатывались домой муромцы, пришедшие под воеводством своего князя. Ах, как было сладко верить в то, что худшее уже позади, и не думать ничего наперед! О том, что наступит потом? Потом, когда поутихнут первые радости воссоединения?

Только один Юрий почуял, что брат всё одно не отступит от своих намерений и вышних замыслов. И был прав. Договоры, особенно когда припрёт, пишут все, и все нарушают их потом!

Если владимирцы и суздальцы шли домой весело, то у Поповича всё было с точностью до наоборот. Медные трубы разом смолкли. Злой и огорчённый настолько, насколько может быть зол и огорчён богатырь, он вернулся к себе домой в смутном раздрыге. Он был уеден и всерьёз задумался о переоценке своей личности в истории. Наружно, однако, не оскорбился ничем, не зазрил, не нахмурился, даже стоя перед князем и слушая условия замирения. Видно, решил что-то про себя.

Обида и горечь, горечь одиночества захлестнули его, словно волной.

— Подвели итоги, свели дебет с кредитом, подписали бумаги, и всё. Сплошная бездушная бюрократия и ни какой душевной благодарности за подвиги. И это после того, как он… беззаветно проливал свою кровь… не щадя сил…

Примерно такие мысли бродили в голове богатыря во время душевной смуты.

Если обстоятельства вяжут по рукам и ногам, человек часто звереет, богатырь практически всегда. И размеры несправедливо причинённой ему обиды росли по мере того, как он замыкался в себе… «Знать, по судьбе моей бороной прошли», — невесело подумал он.

Только время залечит любую, самую тяжкую рану. Да и залечит ли? Кто знает. Но на одно время полагаться нельзя, нужны и другие лекарства. И у Поповича такое лекарство было припасено в изрядном количестве… С горя он начал выпивать, потому как всякому доподлинно известно, что именно эта процедура очень способствует укреплению нервов и заживлению душевных ран. А чем ещё душу вылечить? Да и сердца боль сама не проходит никак. Теперь оказавшись в добровольном затворничестве, недавний ратоборец от нечего делать целыми днями валялся на лавке: спал или сидел в длинной, до колен, белой рубахе, свесив босые ноги на пол. А выпив меду, орал во всё горло песни, разнообразя тем самым формы безделья, и снова пил мед.

Вот близится вечер. В родовом тереме разомлевший Попович медведем сидит за столом один, в исподнем, тяжело опустив плечи. Пахнет овчинами. Стрекочет по-домашнему сверчок под половицей. В пузатой бочке у печи доходит брага. На столе чеканный кувшин с хмельным мёдом. Приподняв узорную крышку, Попович плеснул в чару. Молча выпил чару до дна, закусил огурчиком. Рукавом отёр рот. Посидел, подумал и налил ещё для придачи себе оптимистического взгляда на жизнь. Теперь пил уже не торопясь, большими глотками, и после каждого прижмуривался от удовольствия, как человек, понимающий толк.

— Медок-то, он от любой хворости помогает… — сказал про себя. Хмель бродил в могучем теле и успокаивал. Чтобы закрепить эту мысль, пришлось добавить ещё.

Испив очередную чару меду, богатырь совсем обмяк.

Вот и забылись вчерашние заботы. К этому времени кувшин сильно опустел, а свечи сильно оплыли. Дрема накатила, охватила и победила. Сами собой смеживались ресницы.

В этот-то миг раздался бешеный стук в ворота, поднявший на ноги полусонных собак.

— Тута соснешь! — без особой злости ругнулся богатырь. Попович встряхнул головой, отгоняя дрёму. — Кого ещё несет в эту пору? Верно, гонец?

Хлопнула дверь. Вбежал слуга, чумной со сна, но готовый к службе и стремительный. Подтвердил догадку.

— Гонец прибыл от князя, — протараторил он.

— Зови! — приказал богатырь. Догадываясь уже, что вести грядут недобрые.

Новый гость вступил в горницу. Так мог бы войти Каменный Гость, так без барабанного боя, без гуда рожков вступает сама судьба.

— Грамота есть у меня к тебе от князя Константина. Государственное дело, — церемонно произнёс он.

Достав из-за пазухи грамоту, гонец подал её Александру, тот, прихмуря брови, принял и развернул пергаменный свиток. Уже по первым строкам понял, не читая: свершилось! Князь призывал Александра к себе. Сам собой возникал вопрос: какую надобность мог иметь в нём, богатыре ростовском, князь, и ответ на него мог быть лишь один-единственный. Вновь быть брани междоусобной! Константин звал его к себе, в Ростов. А просто так богатырей к себе не зовут.

— Передай князю, ответа не будет, — сказал Попович.

Он отпустил гонца, а сам посидел еще, свернув грамоту в трубку и прикрыв глаза ладонью. Потом встал, спрятал грамоту в окованный железом ларец, потянулся, выгибая спину, решительно задул свечу и, радостно улыбаясь в темноте, полез в постелю.

Попович знал, что бы он ни ответил, это не последний человек от князя. Пришло его время. Теперь он всем им покажет! Он еще будет на коне! Будет и на его улице праздник.

Едва след посыльного простыл, как явились к нему ростовские бояре. Константин был наслышан и о болезни богатыря, и о его лечении, но богатырь ему был нужен до зарезу, к тому же Константин был упрям. Поэтому, дабы излечить витязя, поставить его в строй и вернуть ко двору, отправил к нему бояр самых опытных.

Что ж, горяч богатырь, дюже горяч, но ведь мы и любим его за геройство, за подвиги: он ведь жизни своей для дела не жалеет… а посему и на недостатки его можно прикрыть глаза. Особенно когда без него никак.

О встрече этой не всем надобно было знать, чтобы не нарваться на ненужные вопросы, хоть тут и не решают особо важных дел, но беседа, что ведется, не предназначена для чужих ушей. Посему только двое самых верных и молчаливых слуг неслышно появлялись и исчезали, принося и унося блюда и кувшины тотчас по мере надобности.

Странное это было застолье, ежели поглядеть на него со стороны. На лавках под иконами, у простого тесаного стола, заполняя собою весь красный угол, в котором был расставлен дивно богатый иконостас, восседали виднейшие ростовские бояре. Вели себя степенно, с достоинством. Хошь и не пир, а стол был заставлен яствами пристойно. Уж принять-угостить это мы завсегда! Это добрая старая традиция, причём чисто русская. Да и кто же будет против общения с подобными себе.

Начали туго.

Бояре, с опасливым уважением взирающие на богатыря, уговаривали бросить самолечение и вернуться к княжескому двору.

— Ох смотри, — говорили они ему. — От чрезмерного потребления меду хмельного в голове дурная кровушка заведется, тогда-то и тронешься умом. Чуешь? Вино замутняет разум, несет пагубу человеку!

— Да в чем беда? — удивился Попович, будто оценивая, с чего на него свалилась такая неожиданная забота и чем она может быть чревата. Да и обидно, когда тебя, взрослого мужика, героя, в собственном дому, точнее, тереме пытаются жизни учить. Попович решил не уступать и задал вопрос:

— Вот вы мне скажите, бояре, ради интересу, вот, например, ежели поставить перед бараном бадью воды и бадью, скажем, бражки, вот что он выберет?

— Ну, конечно же, воду, — хором ответили бояре, не ожидая подвоха.

— Так вы что, меня с бараном сравнять хотите? — торжествующе прогудел Александр.

Бояре разом покраснели и растерялись, разговор принимал совсем не тот оборот, который бы им хотелось. В первом раунде за явным преимуществом победу одержал богатырь.

Значит, начинай всё заново. Как тут подступиться. А решение простое, и оно на столе.

Выпили по чаре — полегчало. Крякнули от удовольствия. Налили по второй — совсем осмелели и не стали отказываться от третьей. Охмелев слегка, до того молчаливые, бояре разговорились, разоткровенничались, не скрывая больше цели своего визита. Да и чего шило в мешке таить.

Он нужен, да нет, просто необходим сейчас Константину. И пусть Александр не хмурит своё чело!

— Рад бы верить, да уж и веры нет, — усмехнулся богатырь и взъерошил и без того растрепанную бороду.

Бояре супят брови. Грех молвить такое.

— Князь опять в трепете. Просит он, чтоб ты пришёл с побратимами своими. Юрий угрожает войной…

— Про это мы знать не можем, мы в политике не сильны, — хмуро усмехнувшись, сказал Попович и обтер багровое лицо припрятанным где-то красным платом. Пойти просто навстречу мешала гордость, приехали не зря, вот пусть и уговаривают. Все это тешило тщеславие, ласкало слух.

Один из бояр, тощий да нескладный, прищурил, как кот, глаза.

— Ну, кто старое помянет, тому глаз вон! Какие между своими могут быть обиды! Князь призывает тебя сразиться за него, во имя вчерашней славы и завтрашнего величия!

Ох и хитер ты, боярин, подумал богатырь и возражать на боярские речи не стал.

— А что, Константин опять мыслит все великое княжение себе воротить?

— Кто может читать мысли княжеские? Приедешь, сам всё и узнаешь. Что передать Константину Всеволодовичу? Ждать ли ему тебя? Рассчитывать ли на твою удаль богатырскую?

Кувшины с квасом и хмельным медом и фряжским вином вновь и вновь наполнялись. Толковали уже битых два часа. Ростовские послы были народ упрямый.

Смеркалось. Угасало дневное светило, отходя на покой. Слуги внесли свечи и начали прибирать со столов. Беседа таяла, и уже бояре, устав от разговоров, сникли, почуяв, что и им пора по домам.

— Передайте князю Константину, мое решение такое: соберу всех, кто есть, и через два дня буду. На том разглагольствию моему конец! Мы люди простые, пышно говорить не умеем и зряшных обещаний не даем.

Возвращались бояре в Ростов к своему князю, уладив все дела, довольные, впору было петь да веселиться. Справились с заданием.

Утром проснулся Попович от петушиного хрипа, с больной головой и в настроении довольно мрачном. Спустил с ложа босые ноги. Тяжелый, массивный, огромный встал, оделся, не вздувая огня, тихо вышел, стараясь не разбудить слуг. Из головы еще не выветрился тяжелый хмель. Хорошо бочка с пивом завсегда у крыльца стоит! Он молча прошел в горницу, вышел на двор, зачерпнул ковшом пива и долго с наслаждением пил его, запрокинув большую кудлатую голову.

Полегчало. Жизнь приобрела ясность и смысл, даже дышать стало легче. Будто сегодня свалилось с него тяжкое бремя. С чего бы это?.. Может, просто выветрилось из головы коварное фряжское вино.

Первым делом Попович отправился в конюшню. Сам почистил скребницей и оседлал коня, чего уже давно не делал. Опершись о луку, вскочил в седло. Жеребец вскинулся, рванулся что было силы вперед.

Когда Александр возвратился в терем, рубаха на нем взмокла от пота.

Только вступил во двор, и тот час же, как по-щучьему веленью, ожило все в боярском тереме. Появившиеся слуги подавали Александру воду для умывания, полотенца с петухами для лица и рук, протягивали свежую одежду.

Жизнь вернулась в привычное русло, и уж теперь мешкать не следовало. Попович призвал к себе нескольких верных людей и велел им собирать дружину. Сам облачился в боевые доспехи, велел подать коня.

Легко, чуть-чуть гордясь собою, взмыл в седло, отер невольный пот со лба и ясно оглядел сотоварищей. Богатырские ребята! Он и сам был чудно хорош сейчас.

Глухо топочут по лесной дороге десятки копыт. Скачет, растворяясь в рябом осеннем лесу, дружина в Ростов.

Уже на подъезде узрели необычайное оживление в городе. Поповича с дружиною ждали. В главные ворота города въезжали попарно. Народ глазел и радовался. Молодцы, орлы, герои!

У самого княжьего терема дружина спешивалась, посверкивая оружием и гомоня. Поповича конь поднес к самому крыльцу. Александр соскочил наземь, чуть-чуть не доезжая. Встречали хорошо. Константин в княжеской шапке и малиновом корзне сам принимал и чествовал гостя.

— Знать, Господь Бог послал мне тебя, — сказал князь Константин, снимая высокую шапку.

Вновь воскресал, казалось бы, законченный, старый спор о праве на власть. До поры Константин вел себя тихо и лишь исподтишка пытался ставить Юрию препоны. Он был человеком книжным. Много книг ростовский князь прочитал на своем веку, и не зря, впитал он из них потаенную мудрость идущих к власти. В древних книгах, которые Константин глотал без разбору, много рассказывалось о хитрости, о коварстве, интригах, о том, на что готовы пойти люди ради власти… Константин решился наконец. Другого такого случая не объявится.

Одному ему с Юрием не сладить. А раз так, решил он чужими мечами добывать у родного брата золотой стол владимирский. Благо дело союзники нашлись быстро. Торопецкий князь Мстислав Удатный вошёл в конфликт со своим зятем Ярославом, младшим братом Константина и Юрия. Спор возник из-за того, кому править в Новгороде. Ярослав пытался стреножить Новгород, как коня, и, правя твёрдой рукой, прилагал все силы, чтобы сломить волю торгового города, заканчивая то, что начинал ещё батюшка. Нужно было подчинить своевольный Новгород владимирской власти, расширяя единые границы Залесской Руси. В противовес новгородцы призвали к себе из Торопца Мстислава, который давно маялся в тоске и безвестности и только искал момент, чтобы проявить себя на любом поприще и получить хоть какую-никакую приличную власть. На первых порах годился и Новгород. Можно было использовать его как трамплин. А дальше… на что ни дерзнёшь в мечтах, нужно только быть смелее, наглее и решительнее.

Вокруг Ярослава объединилась семья, за Мстислава встали сами новгородцы, посчитавшие себя обиженными молодым князем, а к ним примкнули Псков и Смоленск. Конфликт разгорался и требовал вооружённого разрешения. Теперь, когда силы сторон определились, получалось, что на одной стороне были все силы Владимирского княжества, а на другой: Торопец, Новгород, Смоленск и Псков. На бумаге всё выглядело внушительно, а на деле, даже собрав все свои полки воедино, сторонники Мстислава не могли всерьёз помышлять о победе над владимирским князем и его братьями. Для такого дела надо было объединять и поднимать всю Южную Русь. Вот если стравить братьев между собою или перетянуть на свою сторону кого-нибудь из них, кто недоволен своим положением и у кого есть реальная сила. Тогда… Тогда есть реальные шансы на победу. Уверенности нет, а шансы появляются. Хорошие шансы. И такой человек у собравшейся коалиции на примете был. Константин с его ростовскими богатырями. Только сделать всё нужно было аккуратно. На обещания не скупиться. Слабостям, подыграть. Громких слов, таких как предательство, избежать, а в ответ на оправдания своих действий — потакать да поддакивать. Вот и выгорит дело. А слова, чтобы прикрыть всю неприглядность поступка, они всегда найдутся.

Например.

— Не хочу быть под младшим братом!

— Справедливо!

— Что до меня, то я помышляю лишь об одном — сберечь отцово и дедово.

— Так и мы на владимирские земли не претендуем. Нам бы только правду отстоять! Казалось бы, ростовский князь дрогнул, но оставался последний препон — совесть. Догадался об этом Мстислав, но, разрушая последние преграды, сказал: — Смотри дальше, Константин. Есть власть, есть всё! Братья поймут и простят!

Знал бы Константин о тайных замыслах торопецкого князя, никогда бы не купился на такую дешёвую незатейливую ложь. Но когда на одной чаше весов честь и семья, а на другой власть, выбор не всегда очевиден. Кто не хочет стать первым, править единовластно.

Константин поддался уговорам Мстислава Удатного. Тот был знатный искуситель. Он много обещал. Заманивал. Нашептывал. Наседал на Константина, чтобы тот доказал на деле искренность своих намерений. Это укрепляло Константина в сознании правоты собственных действий и их правомерности. Мучительные сомнения были позади.

Долго боялся задуманного ростовский князь и каждый раз откладывал момент перехода на сторону противника, а решившись, пошел по выбранному пути, не отступая, до конца. Можно это было расценить как предательство (каковым оно и являлось на самом деле), а можно как борьбу за власть.

Юрию снова надобно было доказывать, что он, сын и наследник отцовой воли, не отступит от отцовых замыслов.

9 апреля 1216 года Мстиславова рать прибыла на «Городище на реце Сарре у Св. Марине», где присоединился к коалиции со своими полками князь Константин Ростовский и целовал на том крест. Так открылась измена. Константин открыто перешёл на другую сторону и тут же, ослабляя братьев и укрепляя собственную мощь, призвал себе на помощь и белозерскую рать.

Чья теперь возьмет, кто сядет на владимирский стол?

Войска встретились на Липице 21 апреля. Владимирцы в тактической борьбе сориентировались быстрее и, пока войска коалиции выбирали место для драки, заняли Авдову гору, высоту, что доминировала над окружающей местностью. Теперь войскам коалиции приходилось принимать бой в невыгодных для себя условиях. Чтобы атаковать противника, им пришлось бы бежать в гору. Других вариантов не имелось. Первыми владимирцы начинать явно не собирались, они просто пришли отстаивать своё. К тому же начни полки коалиции отступать, как Юрий, заметив это, легко ударит в спину. А если при таком раскладе и Константин проявит малодушие и отвёрнётся от союзников, так просто беда! Одним единственным манёвром Юрий с братьями зажали коалицию так, что не вывернешься. Атака оставалась единственным выходом. Был ещё один вариант — заключить мир, но в таком случае условия его диктовал бы владимирский князь, а от его предложений ничего хорошего ни Мстиславу, ни тем более Константину ждать не приходилось. Мстислав с братом Владимиром и примкнувшим к ним Константином совещались.

Чтобы обозначить хоть какую-то активность, послали добровольцев из дружин биться с суздальцами в долине между горами.

Для вождей удобно, пока богатыри ратной силой меряются, они спокойно думу думают и планы планируют, не отвлекаясь на разные там мелочи.

День выдался ветреный, промозглый и очень холодный. Главным его украшением стали поединки богатырей. Сходились они врукопашную, полагаясь на одного только Бога. Для них было самое раздолье, их поединкам и буря не помеха. Никто с боков не напирает, со спины не ударит, противник один и прямо по курсу. А твоя задача не ударить в грязь лицом.

Из таких вот поединков и возникают легенды.

Богатыри ждали вызова, чтобы проявить свою силу и умение, народ ждал зрелища. Когда лицом к лицу сходятся сильнейшие бойцы, остальная жизнь останавливается и замирает. Все следят за своими поединщиками: переживают, радуются, болеют. Подбадривают криком. Кто-то просто стоит, раскрыв рот, глядя на удалого воина с обожанием и восторгом. На всех лицах одно выражение — любопытство и страх.

Запоминают все, даже самые мелкие подробности, чтобы потом было о чем рассказать долгими зимними вечерами дома, семье и соседям.

Серьёзных бойцов в этот раз было предостаточно. Среди прочих летописи выделяют известных ростовских богатырей, таких как Александр Попович, Тимоня Резанич, прозываемый Золотой Пояс, Нефедий Дикун, а со стороны владимирцев — Юрята и Ратибор. Тут что ни имя — то песня. Это были матёрые, не раз и не два изведавшие огонь битв воины. Эти сами ищут кровавой сечи.

Но в этот день даже поединки богатырей были больше бескровны и спортивны.

Серая пелена. Солнце в это утро решило совсем не выходить. Воздух был свежий, сырой и промозглый. Серое, цвета раскисшей земли под ногами и такое же тягучее небо низко нависло над головами поединщиков. Ветер дул крепко, нёся с собой влажный холод. Мелкий надрывный дождь, утомительно морося, налетал на бойцов внезапными порывами, забрасывая мелкими брызгами холодных неприятных капель, от которых негде было укрыться. Всё это было досадно, но не могло помешать людям, ищущим доблести и славы.

Огромный воин, плечистый, рослый, на таком же тяжёлом, как он сам, коне неспешно и аккуратно спустился к ручью в овраг со стороны владимирского войска. Грудь его была так широка, что кольчуга из толстых булатных колец плотно облегала налитое силой тело. Поверх кольчуги, для пущей надёжности, были густо наклёпаны булатные пластины. Широкий пояс богатыря был усыпан россыпью железных блях. Воин был в заострённом конической формы шлеме, слева висел огромный миндалевидный щит, напоминавший большую продолговатую каплю, сужающуюся книзу, и закрывавший почти всё его тело, справа угрожающе торчал громадный меч. Лицо воина было грозно, иссечено многочисленными шрамами и влажно от дождевых брызг. Конь под ним ступал тяжело и неспешно, на копытах нависло по пуду грязи.

Это был один из суздальских воевод, ищущий себе ратной славы.

Подъехав на нужное расстояние, он нарочито громко и сердито прокричал ратным голосом:

— Червлен щит, еду сим, — вызывая на поединок ростовского витязя.

Заслышав вызов, Попович послал к суздальцу своего оруженосца Торопа уточнить, с ним ли именно хочет померяться силой данный богатырь.

Тороп показал суздальцу червленый щит, на котором был написан герб его хозяина, красочно изображающий лютого змея с огромной огнедышащей пастью, и спросил:

— Что хочешь от щита этого?

— Я хочу того, кто за ним едет, — преувеличенно свирепо рыкнул поединщик.

— Гляди, не помять бы тебе тута портов! — Глаза Торопа умно и весело сверкнули.

Тороп сам искусный боец, не робкого десятка, он не раз и не два бывал с Александром в жестоких сечах, и ни един меч за всё время не оцарапал его, ни одна стрела не зацепила кольчуги. Будто заговорен был. Вернувшись к Александру, Тороп коротко доложил:

— С тобой поединка ищет. Зверь!

Вызов был принят с радостью.

— Один на один потягаться можно, — благодушно усмехнулся богатырь.

Попович также неспешно и с достоинством выехал навстречу.

Поединок обещал быть напряженным, и число зрителей увеличилось как минимум вдвое.

Суровые, огромные, как башни, закованные в булат, они молча возвышались на своих исполинских конях, хмуро посматривая друг на друга. Оценивая.

Попович вытряхнул дождь из бороды и медленно опустил ладонь на рукоять меча. Выглядел он тем, кем и был создан — богатырём, боевой самостоятельной единицей. Сила и мощь, слитые воедино и помноженные на опыт и умение. Во всём его облике угроза и стремительность. Взгляды скрестились. Суздалец, привычно пробежав кончиками пальцев по рукояти, тоже положил свою здоровенную ладонь на меч, длинный и широкий.

— Ты готов к поединку? — спросил Александр.

— Всегда! — Ответ радовал лаконизмом.

Александр, перебравшись через ручей, сказал ему:

— Отъедь.

Сказано это было ледяным голосом, с пониманием того, что подействует. Он стоял перед суздальцем уверенный и насмешливый, хотя синие глаза Александра смотрели холодно и предостерегающе. Было презябко. Для разминки Попович свёл лопатки под доспехом, поёжился от сырости, затем распрямился, выпятив грудь, готовый встретить ею врага и выполнить свой долг. Он чувствовал, как в его тело постепенно вливается страшная мощь. Поёрзал в седле, проверяя крепость ремней подпруг. Теперь он был готов. Подумав немного, Попович правой рукой достал булаву, левой же достал из-за спины щит и укрыл им левую сторону груди. Наклонившись, что-то шепнул коню в самое ухо, тот тряхнул головой, как будто понял всадника.

Суетливость не пристала настоящим мастерам. Противник без особой торопливости вытащил меч и укрылся щитом без единого лишнего движения.

Однако сам бой был слишком коротким. Витязи разом пустили коней навстречу друг другу. Жеребцы скакали тяжёлым галопом, копыта выбивали из земли комья грязи, которые взлетали выше головы.

Они сшиблись со звоном и грохотом. Суздалец ударил первым. Попович успел закрыться и ловко принял удар меча серединой щита, тем местом, где блестела широкая бляха. В ответ он коротко взмахнул рукой, и противник не успел опомниться, как на его голову обрушился тяжёлый удар булавы. Шмяк! Попович знал свою мощь, шарахнул от души. Будь на суздальском богатыре восточный шлем, быть бы ему с разбитой головой, но узкий конический шлем сбросил скользящий удар. Да ещё помог его смягчить меховой подшлёмник. Однако и этого было достаточно. Сбитый с головы воина шлем свалился в грязь, а сам он, не выдержав удара, вылетел из седла и покатился, звякая кольчугой, следом за ним. Конь, оставшийся без всадника, дико заржал и отпрянул, болтая поводьями.

Александр, сошедши с коня, подошёл к поверженному противнику и, наступив без всякой нежности ему на горло ногой, спросил:

— Чего хочешь?

И услышал в ответ:

— Хочу живота.

Не торопясь, убрал ногу и с деланным безразличием пожал плечами. Он вновь победил, доказал, что сильнее всех, иного ему было и не нужно.

Теперь он мог продемонстрировать своё благородство, великодушие и даже чувство юмора. Поэтому Александр молвил:

— Иди, трижды погрузися в реку да буди у мене.

Выполнив этот неприятный водный моцион, суздалец вернулся к победителю мокрый и продрогший. Вся голова его была забинтована так, что виден был только один глаз, скорбно взиравший на мир.

В этот раз Александр сказал уже серьёзнее:

— Едь к своему князю и скажи ему: «Александр Попович велит тебе уступить вотчину великого князя, или же мы ее сами у тебя возьмем». Да привези мне ответ, а то я тебя и среди полков найду!

Поверженный богатырь с трудом влез на коня, неверные пальцы не сразу поймали узду. Выглядел он уже не так уверенно. Суздалец понуро потащился к своим рядам. Как человек слова он съездил на вершину Авдовой горы, на которой расположились полки Юрия, и вновь вернулся к Александру с ожидаемым отказом. Иного и не ждали, но свой вызов всему суздальскому войску ростовец бросил.

Больше в этот день с Поповичем никто не посмел, да и не захотел спорить.

Пока богатыри щеголяли удалью молодецкой, в княжьем шатре шло совещание. Сражение решено было дать завтра, и теперь обсуждалась диспозиция.

Пока князья мыслили стратегически, весёлый, неунывающий Тороп сидел в окружении гридней и рассказывал им одну из своих бесконечных историй, а все слушали его и покатывались от хохота, — народ всегда с охотой слушает вралей и балагуров. Невысокого роста, подбористый и вихрастый молодец, он чем-то выделялся из всех сгрудившихся вокруг него — здоровенных, рослых, плечистых, выше его на голову.

— Вот как это было. Вышли мы как-то на половцев. Едем. Попович решил остаться внизу, а я решил подняться на холм. Оттуда видать лучше. Выезжаю и тут же натыкаюсь на степняков. Их там человек сто, ну никак не меньше, а я на этом холме торчу один, как прыщ на лбу. Смотрю, и они меня увидали. Ладони к глазам прикладывают, щурятся, а старшой их саблей в меня тычет, направление своим показывая. Отделилось человек тридцать от их отряда, пришпорили коней, и за мной, точнее, меня окружать, живым брать. Летят прямо на холм, только пятками коней по бокам лупцуют.

Ну, я, значит, демонстративно достаю меч из ножен и неторопливо пускаю коня в обратную сторону, с холма, значит. Половцы радуются, как дети, что-то орут вдогонку.

Проходит немного времени, я снова выезжаю на холм. Один. Меч у меня весь в крови по самый крыж, и ни одного половца больше назад не вернулось.

Ну, их командир прямо озверел. Слюной брызжет и саблей издаля вновь в меня тычет, но уже злобно так, агрессивно. Отделяется от их отряда уже человек сорок, коней пятками лупят, саблями машут, и на меня. Я опять неторопливо коня разворачиваю и снова спускаюсь с холма.

Гридни затаили дыхание.

— Проходит ещё немного времени, я опять въезжаю на холм, кровь с меча так и капает, а из половцев никого, у их начальника глаза аж из орбит лезут. Чую, его сейчас удар хватит. Но он собрался, подтянулся и только было решил сам оставшихся поганых на меня вести… Как вдруг выползает на вершину холма какой-то недобиток и из последних сил дурным голосом орёт своим: «Спасайтесь, там засада! ИХ ДВОЕ!!!»

— И что дальше?

— И спаслись, — с улыбкой ответил Тороп. — Развернули коней и удрали.

Тут гридни, сидевшие вокруг Торопа, заржали в голос:

— Двое, засада! Ха-ха-ха!

— На Поповича нарваться — это действительно ЗАСАДА!!!!

Тороп — находчивый рассказчик и выдумщик.

— Или вот ещё история. Едем мы с Поповичем лесом. А дурная слава, скажу я вам, ходила о тех лесах. О местах этих в Ростове рассказывали небылицы. Говаривали, будто облюбовала их нечистая сила, будто под каждым пнем в ентих лесах — по лешему, а под каждой кочкой — по кикиморе понапряталось. Разными слухами полнилась округа.

А под енто дело много развелось лихих людей в округе. Купцов, что поодиночке едут, грабят. Те напуганы — только гуртом да с охраной пробиваются.

— Трудно стало вести торг, — жаловались купцы, — по всем дорогам грабеж, в любой момент могут раздеть. Раньше ростовский князь высылал дружину для охраны. Теперь ему не до нас. Скоро совсем не станет честному народу житья. И куда только глядит боярский совет вместе с князем?

Ну, вызвал князь Константин к себе Поповича, так, мол, и так, надо решать проблему, а то вообще без торговли останемся.

Сказано — сделано. Выехали. Леса по краям дороги черной стеной встали. Месяц двурогий и тот из-за туч с опаской выглядывает. Да ещё филин ухает в непроглядном боре. За высокими соснами сизый полумрак, а что там, лешак или другая какая нечисть, не разглядишь. Долго ли натянуть тетиву и выпустить на волю стрелу с каленым наконечником?.. Самое место для татей. Выползут на дорогу с кольем да шелепугами — на помощь зови, не зови, все одно никто не отзовется: объедут опасное место за две версты стороной…

Конец ознакомительного фрагмента.