Неточные совпадения
— Так… Так
вот видишь ли, какое мое положение. Жить с нею
я не могу: это выше сил моих. Пока
я с тобой,
я вот и философствую
и улыбаюсь, но дома
я совершенно падаю духом.
Мне до такой степени жутко, что если бы
мне сказали, положим, что
я обязан прожить с нею еще хоть один месяц, то
я, кажется, пустил бы себе пулю в лоб.
И в то же время разойтись с ней нельзя. Она одинока, работать не умеет, денег нет ни у
меня, ни у нее… Куда она денется? К кому пойдет? Ничего не придумаешь… Ну
вот, скажи: что делать?
—
Я не знаю, Коля, чего ты добиваешься от него, — сказал Самойленко, глядя на зоолога уже не со злобой, а виновато. — Он такой же человек, как
и все. Конечно, не без слабостей, но он стоит на уровне современных идей, служит, приносит пользу отечеству. Десять лет назад здесь служил агентом старичок, величайшего ума человек… Так
вот он говаривал…
— Если людей топить
и вешать, — сказал Самойленко, — то к черту твою цивилизацию, к черту человечество! К черту!
Вот что
я тебе скажу: ты ученейший, величайшего ума человек
и гордость отечества, но тебя немцы испортили. Да, немцы! Немцы!
— Займи, бога ради! — сказал Лаевский, видя по лицу Самойленка, что он хочет дать ему денег
и непременно даст. — Займи, а
я непременно отдам. Вышлю из Петербурга, как только приеду туда. Это уж будь покоен.
Вот что, Саша, — сказал он, оживляясь, — давай выпьем вина!
Я ценю его
и не отрицаю его значения; на таких, как он, этот мир держится,
и если бы мир был предоставлен только одним нам, то мы, при всей своей доброте
и благих намерениях, сделали бы из него то же самое, что
вот мухи из этой картины.
— В таком случае помоги
вот этому голодному турку, что лежит под забором! Он работник
и нужнее, полезнее твоего Лаевского. Отдай ему эти сто рублей. Или пожертвуй
мне сто рублей на экспедицию!
—
Вот что, Ваня… — сказал Самойленко, беря его за пуговицу
и краснея. — Ты извини, что
я вмешиваюсь в твои семейные дела, но… почему бы тебе не уехать вместе с Надеждой Федоровной?
— Вы говорите — у вас вера, — сказал дьякон. — Какая это вера? А
вот у
меня есть дядька-поп, так тот так верит, что когда в засуху идет в поле дождя просить, то берет с собой дождевой зонтик
и кожаное пальто, чтобы его на обратном пути дождик не промочил.
Вот это вера! Когда он говорит о Христе, так от него сияние идет
и все бабы
и мужики навзрыд плачут. Он бы
и тучу эту остановил
и всякую бы вашу силу обратил в бегство. Да… Вера горами двигает.
— Зачем
я к нему пойду? — повторил Самойленко. — Не
я его оскорбил, а он
меня. Скажи на милость, за что он на
меня набросился? Что
я ему дурного сделал? Вхожу в гостиную
и вдруг, здорово живешь: шпион!
Вот те на! Ты скажи: с чего у вас началось? Что ты ему сказал?
— Ехать в Петербург? — спрашивал себя Лаевский. — Но это значило бы снова начать старую жизнь, которую
я проклинаю.
И кто ищет спасения в перемене места, как перелетная птица, тот ничего не найдет, так как для него земля везде одинакова. Искать спасения в людях? В ком искать
и как? Доброта
и великодушие Самойленка так же мало спасительны, как смешливость дьякона или ненависть фон Корена. Спасения надо искать только в себе самом, а если не найдешь, то к чему терять время, надо убить себя,
вот и все…
—
Вот что
я должен вам сказать, сударь мой, — начал он, внимательно рассматривая цветы на рубахе зоолога. — Это конфиденциально…
Я правил дуэли не знаю, черт их побери совсем,
и знать не желаю
и рассуждаю не как секундант
и всякая штука, а как человек,
и всё.
— Не спрашивайте! — махнул рукой дьякон. — Нечистый попутал: иди да иди…
Вот и пошел,
и чуть в кукурузе не помер от страха. Но теперь, слава богу, слава богу…
Я весьма вами доволен, — бормотал дьякон. —
И наш дедка-тарантул будет доволен… Смеху-то, смеху! А только
я прошу вас убедительно, никому не говорите, что
я был тут, а то
мне, пожалуй, влетит в загривок от начальства. Скажут: дьякон секундантом был.
—
Вот и я, — сказал князь. — Я жил за границей, читал газеты и, признаюсь, еще до Болгарских ужасов никак не понимал, почему все Русские так вдруг полюбили братьев Славян, а я никакой к ним любви не чувствую? Я очень огорчался, думал, что я урод или что так Карлсбад на меня действует. Но, приехав сюда, я успокоился, я вижу, что и кроме меня есть люди, интересующиеся только Россией, а не братьями Славянами. Вот и Константин.
Неточные совпадения
Аммос Федорович.
Вот тебе на! (Вслух).Господа,
я думаю, что письмо длинно. Да
и черт ли в нем: дрянь этакую читать.
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом
и я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А
вот он-то
и есть этот чиновник.
Хлестаков. Да
вот тогда вы дали двести, то есть не двести, а четыреста, —
я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй,
и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Анна Андреевна. После?
Вот новости — после!
Я не хочу после…
Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал!
Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку;
я сейчас».
Вот тебе
и сейчас!
Вот тебе ничего
и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь,
и давай пред зеркалом жеманиться:
и с той стороны,
и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Анна Андреевна.
Вот хорошо! а у
меня глаза разве не темные? самые темные. Какой вздор говорит! Как же не темные, когда
я и гадаю про себя всегда на трефовую даму?