Неточные совпадения
—
Вот что: поедем к Гурину завтракать
и там поговорим. До трех
я свободен.
— Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. — Так видишь ли:
я бы позвал тебя к себе, но жена не совсем здорова. А
вот что: если ты хочешь их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду от четырех до пяти. Кити на коньках катается. Ты поезжай туда, а
я заеду,
и вместе куда-нибудь обедать.
—
Вот это всегда так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда так. Может быть, это
и хорошая наша черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова на языке.
Я скажу тебе только, что дай эти же права, как наши земские учреждения, другому европейскому народу, — Немцы
и Англичане выработали бы из них свободу, а мы
вот только смеемся.
—
Я жалею, что сказал тебе это, — сказал Сергей Иваныч, покачивая головой на волнение меньшого брата. —
Я посылал узнать, где он живет,
и послал ему вексель его Трубину, по которому
я заплатил.
Вот что он
мне ответил.
— Хорошо, хорошо, поскорей, пожалуйста, — отвечал Левин, с трудом удерживая улыбку счастья, выступавшую невольно на его лице. «Да, — думал он, —
вот это жизнь,
вот это счастье! Вместе, сказала она, давайте кататься вместе. Сказать ей теперь? Но ведь
я оттого
и боюсь сказать, что теперь
я счастлив, счастлив хоть надеждой… А тогда?… Но надо же! надо, надо! Прочь слабость!»
— Нет, ты постой, постой, — сказал он. — Ты пойми, что это для
меня вопрос жизни
и смерти.
Я никогда ни с кем не говорил об этом.
И ни с кем
я не могу говорить об этом, как с тобою. Ведь
вот мы с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но
я знаю, что ты
меня любишь
и понимаешь,
и от этого
я тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
— Приеду когда-нибудь, — сказал он. — Да, брат, женщины, — это винт, на котором всё вертится.
Вот и мое дело плохо, очень плохо.
И всё от женщин. Ты
мне скажи откровенно, — продолжал он, достав сигару
и держась одною рукой зa бокал, — ты
мне дай совет.
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего
мне бояться?
Я ничего дурного не сделала. Что будет, то будет! Скажу правду. Да с ним не может быть неловко.
Вот он, сказала она себе, увидав всю его сильную
и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его о пощаде,
и подала руку.
— Да, но спириты говорят: теперь мы не знаем, что это за сила, но сила есть,
и вот при каких условиях она действует. А ученые пускай раскроют, в чем состоит эта сила. Нет,
я не вижу, почему это не может быть новая сила, если она….
— Да,
вот вам кажется! А как она в самом деле влюбится, а он столько же думает жениться, как
я?… Ох! не смотрели бы мои глаза!.. «Ах, спиритизм, ах, Ницца, ах, на бале»… —
И князь, воображая, что он представляет жену, приседал на каждом слове. — А
вот, как сделаем несчастье Катеньки, как она в самом деле заберет в голову…
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело.
Вот именно за то
я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо, велел подать себе ужинать
и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким
и спокойным, как всегда, сном.
—
Вот как!…
Я думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, — сказал Вронский
и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем,
я его не знаю, — прибавил он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство
и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает только, что у тебя не достало денег, а здесь — твое достоинство на весах. Однако
вот и поезд.
— Ну
вот, графиня, вы встретили сына, а
я брата, — весело сказала она. —
И все истории мои истощились; дальше нечего было бы рассказывать.
— Да? — тихо сказала Анна. — Ну, теперь давай говорить о тебе, — прибавила она, встряхивая головой, как будто хотела физически отогнать что-то лишнее
и мешавшее ей. — Давай говорить о твоих делах.
Я получила твое письмо
и вот приехала.
— А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна.
Я взял ее из дома, —
и он дернулся шеей, говоря это. — Но люблю ее
и уважаю
и всех, кто
меня хочет знать, — прибавил он, возвышая голос
и хмурясь, — прошу любить
и уважать ее. Она всё равно что моя жена, всё равно. Так
вот, ты знаешь, с кем имеешь дело.
И если думаешь, что ты унизишься, так
вот Бог, а
вот порог.
— Сергей Иваныч? А
вот к чему! — вдруг при имени Сергея Ивановича вскрикнул Николай Левин, —
вот к чему… Да что говорить? Только одно… Для чего ты приехал ко
мне? Ты презираешь это,
и прекрасно,
и ступай с Богом, ступай! — кричал он, вставая со стула, —
и ступай,
и ступай!
— На том свете? Ох, не люблю
я тот свет! Не люблю, — сказал он, остановив испуганные дикие глаза на лице брата. —
И ведь
вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы,
и чужой
и своей, хорошо бы было, а
я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. — Он содрогнулся. — Да выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к Цыганам! Знаешь,
я очень полюбил Цыган
и русские песни.
— Ах, Боже мой, это было бы так глупо! — сказала Анна,
и опять густая краска удовольствия выступила на ее лице, когда она услыхала занимавшую ее мысль, выговоренную словами. — Так
вот,
я и уезжаю, сделав себе врага в Кити, которую
я так полюбила. Ах, какая она милая! Но ты поправишь это, Долли? Да!
— Ах, maman, у вас своего горя много. Лили заболела,
и я боюсь, что скарлатина.
Я вот теперь выехала, чтоб узнать, а то засяду уже безвыездно, если, избави Бог, скарлатина.
—
Вот как! — проговорил князь. — Так
и мне собираться? Слушаю-с, — обратился он к жене садясь. — А ты
вот что, Катя, — прибавил он к меньшой дочери, — ты когда-нибудь, в один прекрасный день, проснись
и скажи себе: да ведь
я совсем здорова
и весела,
и пойдем с папа опять рано утром по морозцу гулять. А?
— Ах,
я уж ничего не понимаю! Нынче всё хотят своим умом жить, матери ничего не говорят, а потом
вот и…
— Вот-вот именно, — поспешно обратилась к нему княгиня Мягкая. — Но дело в том, что Анну
я вам не отдам. Она такая славная, милая. Что же ей делать, если все влюблены в нее
и как тени ходят за ней?
«
Вот оно!—с восторгом думал он. — Тогда, когда
я уже отчаивался
и когда, казалось, не будет конца, —
вот оно! Она любит
меня. Она признается в этом».
—
Я вот что намерен сказать, — продолжал он холодно
и спокойно, —
и я прошу тебя выслушать
меня.
Я признаю, как ты знаешь, ревность чувством оскорбительным
и унизительным
и никогда не позволю себе руководиться этим чувством; но есть известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче не
я заметил, но, судя по впечатлению, какое было произведено на общество, все заметили, что ты вела
и держала себя не совсем так, как можно было желать.
— Да
вот посмотрите на лето. Отличится. Вы гляньте-ка, где
я сеял прошлую весну. Как рассадил! Ведь
я, Константин Дмитрич, кажется,
вот как отцу родному стараюсь.
Я и сам не люблю дурно делать
и другим не велю. Хозяину хорошо,
и нам хорошо. Как глянешь вон, — сказал Василий, указывая на поле, — сердце радуется.
— Нет, лучше поедем, — сказал Степан Аркадьич, подходя к долгуше. Он сел, обвернул себе ноги тигровым пледом
и закурил сигару. — Как это ты не куришь! Сигара — это такое не то что удовольствие, а венец
и признак удовольствия.
Вот это жизнь! Как хорошо!
Вот бы как
я желал жить!
—
Вот он! — сказал Левин, указывая на Ласку, которая, подняв одно ухо
и высоко махая кончиком пушистого хвоста, тихим шагом, как бы желая продлить удовольствие
и как бы улыбаясь, подносила убитую птицу к хозяину. — Ну,
я рад, что тебе удалось, — сказал Левин, вместе с тем уже испытывая чувство зависти, что не ему удалось убить этого вальдшнепа.
— Ну, уж извини
меня, но есть что-то мизерное в этом считаньи. У нас свои занятия, у них свои,
и им надо барыши. Ну, впрочем, дело сделано,
и конец. А
вот и глазунья, самая моя любимая яичница.
И Агафья Михайловна даст нам этого травничку чудесного…
— Стой! Так
я лежал, так он стоял. Да-да-да-да…
Вот оно! —
и Петрицкий вынул письмо из-под матраца, куда он запрятал его.
—
Я несчастлива? — сказала она, приближаясь к нему
и с восторженною улыбкой любви глядя на него, —
я — как голодный человек, которому дали есть. Может быть, ему холодно,
и платье у него разорвано,
и стыдно ему, но он не несчастлив.
Я несчастлива? Нет,
вот мое счастье…
— Ну
вот и всех увидим твоих друзей, — прибавил он, —
и мадам Шталь, если она удостоит узнать
меня.
— По делом за то, что всё это было притворство, потому что это всё выдуманное, а не от сердца. Какое
мне дело было до чужого человека?
И вот вышло, что
я причиной ссоры
и что
я делала то, чего
меня никто не просил. Оттого что всё притворство! притворство! притворство!…
— Нет,
мне и есть не хочется.
Я там поел. А
вот пойду умоюсь.
—
Вот уж в этом вы ошибаетесь;
я не знала этого, хотя
и догадывалась.
—
Я не знаю! — вскакивая сказал Левин. — Если бы вы знали, как вы больно
мне делаете! Всё равно, как у вас бы умер ребенок, а вам бы говорили: а
вот он был бы такой, такой,
и мог бы жить,
и вы бы на него радовались. А он умер, умер, умер…
«Как красиво! — подумал он, глядя на странную, точно перламутровую раковину из белых барашков-облачков, остановившуюся над самою головой его на середине неба. — Как всё прелестно в эту прелестную ночь!
И когда успела образоваться эта раковина? Недавно
я смотрел на небо,
и на нем ничего не было — только две белые полосы. Да,
вот так-то незаметно изменились
и мои взгляды на жизнь!»
— Нет, вы не хотите, может быть, встречаться со Стремовым? Пускай они с Алексеем Александровичем ломают копья в комитете, это нас не касается. Но в свете это самый любезный человек, какого только
я знаю,
и страстный игрок в крокет.
Вот вы увидите.
И, несмотря на смешное его положение старого влюбленного в Лизу, надо видеть, как он выпутывается из этого смешного положения! Он очень мил. Сафо Штольц вы не знаете? Это новый, совсем новый тон.
— Хорошо, хорошо. Ах, да! — вдруг обратилась она к хозяйке, — хороша
я…
Я и забыла…
Я вам привезла гостя.
Вот и он.
— Ах, такая тоска была! — сказала Лиза Меркалова. — Мы поехали все ко
мне после скачек.
И всё те же,
и всё те же! Всё одно
и то же. Весь вечер провалялись по диванам. Что же тут веселого? Нет, как вы делаете, чтобы вам не было скучно? — опять обратилась она к Анне. — Стоит взглянуть на вас,
и видишь, —
вот женщина, которая может быть счастлива, несчастна, но не скучает. Научите, как вы это делаете?
— Ну,
вот и он! — вскрикнул полковой командир. — А
мне сказал Яшвин, что ты в своем мрачном духе.
— Может быть, это так для тебя, но не для всех.
Я то же думал, а
вот живу
и нахожу, что не стоит жить только для этого, — сказал Вронский.
—
Вот оно!
Вот оно! — смеясь сказал Серпуховской. —
Я же начал с того, что
я слышал про тебя, про твой отказ… Разумеется,
я тебя одобрил. Но на всё есть манера.
И я думаю, что самый поступок хорош, но ты его сделал не так, как надо.
—
Мне нисколько не тяжело было. Это сделалось само собой, — сказала она раздражительно, —
и вот… — она достала письмо мужа из перчатки.
— Ах,
мне всё равно! — сказала она. Губы ее задрожали.
И ему показалось, что глаза ее со странною злобой смотрели на него из-под вуаля. — Так
я говорю, что не в этом дело,
я не могу сомневаться в этом; но
вот что он пишет
мне. Прочти. — Она опять остановилась.
—
Мне нужно, чтоб
я не встречал здесь этого человека
и чтобы вы вели себя так, чтобы ни свет, ни прислуга не могли обвинить вас… чтобы вы не видали его. Кажется, это не много.
И за это вы будете пользоваться правами честной жены, не исполняя ее обязанностей.
Вот всё, что
я имею сказать вам. Теперь
мне время ехать.
Я не обедаю дома.
—
Я пожалуюсь? Да ни за что в свете! Разговоры такие пойдут, что
и не рад жалобе!
Вот на заводе — взяли задатки, ушли. Что ж мировой судья? Оправдал. Только
и держится всё волостным судом да старшиной. Этот отпорет его по старинному. А не будь этого — бросай всё! Беги на край света!
— Но
я всё-таки не знаю, что вас удивляет. Народ стоит на такой низкой степени
и материального
и нравственного развития, что, очевидно, он должен противодействовать всему, что ему чуждо. В Европе рациональное хозяйство идет потому, что народ образован; стало быть, у нас надо образовать народ, —
вот и всё.
— Ну
вот,
я очень рад или, напротив, очень не рад, что сошелся со Спенсером; только это
я давно знаю. Школы не помогут, а поможет такое экономическое устройство, при котором народ будет богаче, будет больше досуга, —
и тогда будут
и школы.
— Ведь он уж стар был, — сказал он
и переменил разговор. — Да,
вот поживу у тебя месяц, два, а потом в Москву. Ты знаешь,
мне Мягков обещал место,
и я поступаю на службу. Теперь
я устрою свою жизнь совсем иначе, — продолжал он. — Ты знаешь,
я удалил эту женщину.
«
Вот положение! ― думал он, ― Если б он боролся, отстаивал свою честь,
я бы мог действовать, выразить свои чувства; но эта слабость или подлость… Он ставит
меня в положение обманщика, тогда как
я не хотел
и не хочу этим быть».