Неточные совпадения
— Наталья Николаевна! Благодетельница! — отвечал обыкновенно Мартын Петрович. —
Я в своей гортани не волен. Да
и какое лекарство
меня пронять может — извольте посудить?
Я вот лучше помолчу маленечко.
Сувенир то
и дело твердил: «
Я вот, позвольте,
я чичас, чичас».
— То-то!
Вот посмотри, — продолжал Мартын Петрович, пробираясь рысцой вдоль полусгнившего плетня, — это моя конопля; а та вон — крестьянская; разницу видишь? А
вот это мой сад; яблони
я понасажал,
и ракиты — тоже
я. А то тут
и древа никакого не было.
Вот так-то — учись.
— Ну, тащи на стол, а
я им пока кабинет свой покажу. Пожалуйте сюда, сюда, — прибавил он, обратясь ко
мне и зазывая
меня указательным пальцем. У себя в доме он
меня не «тыкал»: надо ж хозяину быть вежливым. Он повел
меня по коридору. —
Вот где
я пребываю, — промолвил он, шагнув боком через порог широкой двери, — а
вот и мой кабинет. Милости просим!
— Ну, — проговорил Мартын Петрович
и задумался. — Ну, — начал он опять, — так не хотите ли гумно посмотреть, полюбопытствовать? Вас Володька проводит. — Эй, Володька! — крикнул он своему зятю, который все еще расхаживал по двору с моею лошадью, — проводи
вот их на гумно…
и вообще… покажь мое хозяйство. А
мне соснуть надо! Так-то! Счастливо оставаться!
—
Я! А вы не знали? — Харлов вздохнул. — Ну,
вот… Прилег
я как-то, сударыня, неделю тому назад с лишком, под самые заговены к Петрову посту; прилег
я после обеда отдохнуть маленько, ну
и заснул!
И вижу, будто в комнату ко
мне вбег вороной жеребенок.
И стал тот жеребенок играть
и зубы скалить. Как жук вороной жеребенок.
— Предостережение! Готовься, мол, человече!
И потому,
я, сударыня,
вот что имею доложить вам, нимало не медля. Не желая, — закричал вдруг Харлов, — чтоб та самая смерть
меня, раба божия, врасплох застала, положил
я так-то в уме своем: разделить
мне теперь же, при жизни, имение мое между двумя моими дочерьми, Анной
и Евлампией, как
мне господь бог на душу пошлет. — Мартын Петрович остановился, охнул
и прибавил: — Нимало не медля.
—
Вот и видно, что масон, — шепнул
мне Сувенир.
— Ну да, да, — перебил ее Харлов, — было там кое-что… неважное. Только
вот что доложу вам, — прибавил он с расстановкой. — Не смутили
меня вчерась пустые Сувенировы слова; даже сам господин стряпчий, хоть
и обстоятельный он человек, —
и тот не смутил
меня; а смутила
меня… — Тут Харлов запнулся.
— Что ты! Что ты! Господь с тобою! Опомнись! — воскликнула матушка. — Какие ты это речи говоришь?
Вот то-то
вот и есть! Послушался бы
меня намедни, как советоваться приезжал! А теперь
вот ты себя мучить будешь — вместо того, чтобы о душе помышлять! Мучить ты себя будешь — а локтя все-таки не укусишь! Да! Теперь
вот ты жалуешься, трусишь…
— Евлампия-то Мартыновна? Эх, барин, сказал бы
я вам… да млады вы суть —
вот что. Дела тут подошли такие, что
и…
и…
и! Э! да Дианка-то, кажись, стоит!
— Терпеть… терпеть… больше ничего не остается! (Он ударил себя кулаком в грудь.) Терпи, старый служака, терпи! Царю служил верой-правдой… беспорочно… да! Не щадил пота-крови, а теперь
вот до чего довертелся! Будь то в полку —
и дело от
меня зависящее, — продолжал он после короткого молчания, судорожно насасывая свой черешневый чубук, —
я б его…
я б его фухтелями в три перемены… то есть до отвалу…
— Убью, говорят тебе: уйди! — Диким стоном, ревом вырвался голос из груди Харлова, но он не оборачивал головы
и продолжал с яростью смотреть прямо перед собой. — Возьму да брошу тебя со всеми твоими дурацкими советами в воду, —
вот ты будешь знать, как старых людей беспокоить, молокосос! — «Он с ума сошел!» — мелькнуло у
меня в голове.
Вот стоял
я так-то в раздумье у окна —
и помню
я: темнота набежала внезапная, синяя темнота, хотя часы показывали всего двенадцать.
— То-то
вот; не хотел ты
меня тогда послушаться, — промолвила матушка, опускаясь на кресло
и слегка помахивая перед носом надушенным платком: очень уже разило от Харлова… в лесном болоте не так сильно пахнет.
— Ох, не тем
я провинился, сударыня, а гордостью. Гордость погубила
меня, не хуже царя Навуходоносора. Думал
я: не обидел
меня господь бог умом-разумом; коли
я что решил — стало, так
и следует… А тут страх смерти подошел… Вовсе
я сбился! Покажу, мол,
я напоследках силу да власть свою! Награжу — а они должны по гроб чувствовать… (Харлов вдруг весь всколыхался…) Как пса паршивого выгнали из дому вон!
Вот их какова благодарность!
Чтобы не говорили враги мои лютые:
вот, мол, старый дурак, теперь кается; да
и вы, сударыня, помните,
меня предостерегали: локтя, мол, своего не укусишь!
Ведь
я, матушка моя, все перепробовал:
и лаской,
и угрозой,
и усовещивал-то их,
и что уж! кланялся…
вот так-то (Харлов показал, как он кланялся).
Вот когда тебе отливаются их слезки!»
И какая теперь их судьба: была яма глубокая
и при
мне — что греха таить, а теперь
и дна не видать!
Вот я и побежал к вам, благодетельница моя, Наталья Николаевна…
— Полно тебе, полно, Мартын Петрович, — поспешно проговорила матушка, — какая в том беда? Что ты пол-то замарал? Эка важность! А
я вот какое хочу тебе предложение сделать. Слушай! Отведут тебя теперь в особую комнату, постель дадут чистую — ты разденься, умойся, да приляг
и усни…
— На дело рук своих хотите полюбоваться, — промолвил
я с негодованием, вскочил на лошадь
и снова поднял ее в галоп; но неугомонный Сувенир не отставал от
меня и даже на бегу хохотал
и кривлялся.
Вот наконец
и Еськово —
вот и плотина, а там длинный плетень
и ракитник усадьбы…
Я подъехал к воротам, слез, привязал лошадь
и остановился в изумлении.
— Посмотрите, посмотрите, что тут происходит! — завизжал он, — посмотрите! Он с ума сошел, взбеленился…
и вот что делает!
Я уж за полицией послал — да никто не едет! Никто не едет! Ведь если
я в него выстрелю, с
меня закон взыскать не может, потому что всякий человек вправе защищать свою собственность! А
я выстрелю!.. Ей-богу, выстрелю!
— Эге! — закричал во все горло Харлов. — Армия…
вот она, армия! Целую армию против
меня выставляют. Хорошо же! Только предваряю, кто ко
мне сюда на крышу пожалует —
и того
я вверх тормашками вниз спущу!
Я хозяин строгий, не в пору гостей не люблю! Так-то!
Вот однажды поравнялся
я с ним, как вдруг — о чудо! — засов загремел за воротами, ключ завизжал в замке, потом самые ворота тихонько растворились — показалась могучая лошадиная голова с заплетенной челкой под расписной дугой —
и не спеша выкатила на дорогу небольшая тележка вроде тех, в которых ездят барышники
и наездники из купцов.
И вот что
я имел сказать вам о моем степном короле Лире, о семействе его
и поступках его».
Неточные совпадения
Аммос Федорович.
Вот тебе на! (Вслух).Господа,
я думаю, что письмо длинно. Да
и черт ли в нем: дрянь этакую читать.
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом
и я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А
вот он-то
и есть этот чиновник.
Хлестаков. Да
вот тогда вы дали двести, то есть не двести, а четыреста, —
я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй,
и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Анна Андреевна. После?
Вот новости — после!
Я не хочу после…
Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал!
Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку;
я сейчас».
Вот тебе
и сейчас!
Вот тебе ничего
и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь,
и давай пред зеркалом жеманиться:
и с той стороны,
и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Анна Андреевна.
Вот хорошо! а у
меня глаза разве не темные? самые темные. Какой вздор говорит! Как же не темные, когда
я и гадаю про себя всегда на трефовую даму?