Неточные совпадения
— Ты так Варваре
и скажи, — уговаривал Рутилов. — Сперва место, а то, мол,
я так не очень-то верю. Место получишь, а там
и венчайся, с кем вздумаешь.
Вот ты лучше из моих сестер возьми, — три, любую выбирай. Барышни образованные, умные, без лести сказать, не чета Варваре. Она им в подметки не годится.
— Боишься скандала, так ты
вот что сделай, — с хитрою улыбкою сказал Рутилов: — сегодня же венчайся, не то завтра: домой явишься с молодой женой,
и вся недолга. Правда, хочешь,
я это сварганю, завтра же вечером? С какою хочешь?
—
Вот и Марта только-что вернулась, — рассказывала Вершина. — Она часто в нашу церковь ходит. Уж
я и то смеюсь: для кого это, говорю, вы, Марта, в нашу церковь ходите? Краснеет, молчит. Пойдемте, в беседке посидимте, — сказала она быстро
и без всякого перехода от того, что говорила раньше.
— А он вдруг изволил
мне сказать: всякий сверчок знай свой шесток. Повернулся
и вышел.
Вот как все дело было,
и больше никаких.
— Нет у
меня никаких тебе жамочек, — отвечала Варвара, делаясь смелее оттого, что хозяйка становилась веселее, —
вот, дают тебе пирожки, так
и жри.
— Барыня милая, Софья Ефимовна, простите вы
меня, бабу пьяную. А только, что
я вам скажу, послушайте-ка.
Вот вы к ним ходите, а знаете, что она про вашу сестрицу говорит?
И кому же?
Мне, пьяной сапожнице! Зачем? Чтобы
я всем рассказала,
вот зачем!
— Нет, не замолчу, — злорадно крикнула Ершова
и опять обратилась к Преполовенской. — Что она с вашим мужем будто живет, ваша сестра,
вот что она
мне говорила, паскудная.
—
Вот я и письмо княгинино взяла вам для образца.
—
Вот я и вижу, что они хотят, а то вы
меня за нос поведете, — объяснил Передонов.
— Они надо
мной, может быть, посмеяться хотят, — рассуждал Передонов, — а
вот пусть выйдут, потом уж они коли захотят смеяться, так
и я буду над ними смеяться.
— Хозяйки все стервы, — убежденно сказал Володин, —
вот хоть моя. У нас с нею был такой уговор, когда
я комнату нанимал, что она будет давать
мне вечером три стакана молока. Хорошо, месяц, другой так
мне и подавали.
— Ну
вот, — радостно сказала она, — наконец-то. А то
я уже ждала, ждала, да
и жданки потеряла. А только как же конверт, — если он спросит, что
я скажу?
—
Вот поеду сегодня к вашему отцу, — сказал Передонов, —
и скажу, чтобы вас при
мне высекли, да хорошенько.
— А у нас уж такой народ, — жаловался Передонов, — того наблекочут, чего
и не было. Так
вот я к вам: вы — городской голова.
— А
вот, — объяснил Передонов, — если в округ донесут, что
я в церковь не хожу или там другое что, так
вот, если приедут
и спрашивать будут.
— Мы с ним во взглядах не сходимся, — объяснил Передонов. —
И у
меня в гимназии есть завистники. Все хотят быть инспекторами. А
мне княгиня Волчанская обещала выхлопотать инспекторское место.
Вот они
и злятся от зависти.
—
Мне княгиня Волчанская обещала инспекторское место выхлопотать, а тут вдруг болтают. Это
мне повредить может. А все из зависти. Тоже
и директор распустил гимназию: гимназисты, которые на квартирах живут, курят, пьют, ухаживают за гимназистками. Да
и здешние такие есть. Сам распустил, а
вот меня притесняет. Ему, может быть, наговорили про
меня. А там
и дальше пойдут наговаривать. До княгини дойдет.
— Она знает, кому что сказать.
Вот, погодите, она будет петли метать, а потом
и пойдет деньги вымогать. Тогда вы прямо ко
мне.
Я ей всыплю сто горячих, — сказал Авиновицкий любимую свою поговорку.
—
Вот обо
мне всякие слухи ходят, так
я, как дворянин, обращаюсь к вам. Про
меня всякий вздор говорят, ваше превосходительство, чего
и не было.
—
Вот вы — педагог, а
мне приходится, по моему положению в уезде, иметь дело
и со школами. С вашей точки зрения вы каким школам изволите отдавать предпочтение: церковно ли приходским или этим, так называемым земским?
— Да,
вот вы теперь видите, какова провинциальная среда?
Я всегда говорил, что единственное спасение для мыслящих людей — сплотиться,
и я радуюсь, что вы пришли к тому же убеждению.
— Там у
меня есть протекция, — говорил Передонов, — а только
вот здесь директор пакостит, да
и другие тоже. Всякую ерунду распускают. Так уж, в случае каких справок об
мне,
я вот вас предупреждаю, что это все вздор обо
мне говорят. Вы этим господам не верьте.
— Поговорим спокойно, Пыльников. Вы
и сами можете не знать действительного состояния вашего здоровья: вы — мальчик старательный
и хороший во всех отношениях, поэтому для
меня вполне понятно, что вы не хотели просить увольнения от уроков гимнастики. Кстати,
я просил сегодня Евгения Ивановича притти ко
мне, так как
и сам чувствую себя дурно.
Вот он кстати
и вас посмотрит. Надеюсь, вы ничего не имеете против этого?
— Пусть он будет, — будет брюнет, — голубушка, непременно брюнет, — быстро заговорила Людмила. — Глубокий брюнет. Глубокий, как яма.
И вот вам образчик: как ваш гимназист, — такие же чтобы черные были брови
и очи с поволокой,
и волосы черные с синим отливом, ресницы густые-густые, синевато-черные ресницы. Он у вас красавец, — право, красавец!
Вот вы
мне такого.
—
Вот обо
мне, — подтвердил
и Володин
и тоже показал большим пальцем на себя, на грудь.
— Вам не надо богатого мужа, — говорил Передонов, — вы сама богатая. Вам надо такого, чтобы вас любил
и угождал во всем.
И вы его знаете, могли понять. Он к вам неравнодушен, вы к нему, может быть, тоже. Так
вот, у
меня купец, а у вас товар. То есть, вы сами — товар.
— Извините, — сказала Надежда, —
я, право, не могу.
Я должна воспитывать брата, —
вот и он плачет там за дверью.
—
Вот, — сказала Надежда, показывая на брата, — едва слезы уняла, бедный мальчик!
Я ему вместо матери,
и вдруг он думает, что
я его оставлю.
А
я вот схожу в церковь, поставлю свечку за ее здоровье, помолюсь: дай бог, чтоб ей муж достался пьяница, чтоб он ее колотил, чтоб он промотался,
и ее по миру пустил.
«Но
вот, — печально думал Саша, — она чужая; милая, но чужая. Пришла
и ушла,
и уже обо
мне, поди,
и не думает. Только оставила сладкое благоухание сиренью да розою
и ощущение от двух нежных поцелуев, —
и неясное волнение в душе, рождающее сладкую мечту, как волна Афродиту».
— Ну,
вот я тебя
и угощу, — важно сказала Людмила.
— Чем? — спросила Людмила
и схватила Сашино ухо, — а
вот чем,
я тебе сейчас скажу, только ухо надеру сначала.
— Погоди, сейчас
я с тобою разделаюсь. — погрозила она
и заложила дверь на задвижку, —
вот теперь никто за тебя не заступится.
Гудаевский вытащил из детской за руку навзрыд плачущую, испуганную Лизу, привел ее в спальню, бросил матери
и закричал: —
Вот тебе девчонка, бери ее, а сын у
меня остается на основании семи статей семи частей свода всех уложений.
— Дела обтяпываю, — громко
и сипло заговорил он, — у
меня везде дела, а
вот кстати милые хозяйки
и чайком побаловали.
«За
меня, — думала она, — всякий посватается, раз — что
я с деньгами,
и я могу выбрать кого захочу.
Вот хоть этого юношу возьму», — думала она
и не без удовольствия остановила свой взор на зеленоватом, нахальном, но все-таки красивом лице Виткевича, который говорил мало, ел много, посматривал на Вершину
и нагло при этом улыбался.
— Это
вот вы, Ардальон Борисыч, всякие волшебные слова знаете
и произносите, а
я никогда не изволил магией заниматься.
Я вам ни водки, ни чего другого не согласен наговаривать, а это, может быть, вы от
меня моих невест отколдовываете.
— То-то
я смотрю, что такое, шершавые карты, — а это
вот отчего. А
я все щупаю, — что такое, думаю, шершавая какая рубашка, а это, выходит, от этих дырочек. То-то она, рубашка-то,
и шершавая.
— Где же
мне угадать, какая у вас новость, — ответила Вершина, — вы так скажите,
вот мы
и будем знать вашу новость.
— Что взяли? — сказал Передонов злорадно. — Вы
меня дураком считали, а я-то поумнее вас выхожу.
Вот про конверт говорили, — а
вот вам
и конверт. Нет, уж мое дело верное.
—
Вот я буду инспектором. Вы тут киснуть будете, а у
меня под началом два уезда будут. А то
и три. Ого-го!
—
Я сегодня тоже интересный сон видел, — объявил Володин, — а к чему он, не знаю. Сижу это
я будто на троне, в золотой короне, а передо
мною травка, а на травке барашки, все барашки, все барашки, бе-бе-бе. Так
вот все барашки ходят,
и так головой делают,
и все этак бе-бе-бе.
— Ах, матушка Варвара Дмитриевна, вот-то в одно слово,
и у
меня то же, — хихикая
и подмигивая всем, отвечала Грушина.
— Все мамзелью была, а
вот и мадамой стала. Мы с вами тезки:
я — Варвара,
и вы — Варвара, а не были знакомы домами. Пока мамзелью была, все больше дома сидела, — да что ж все за печкой сидеть! Теперь мы с Ардальон Борисычем будем открыто жить. Милости просим, — мы к вами, вы к нами, мусью к мусьи, мадам к мадами.
— Ну,
вот еще! может быть,
и уехала куда из Питера, она ведь у
меня не спрашивается.
— Ну
вот, вру. А что она платила-то
мне даром, что ли? Она ревнует к Варваре, потому
мне и места не дает так долго.
— Почем же
я знаю, Ардальон Борисыч? Ты всем показываешь,
вот, должно быть, где-нибудь
и выронил. Или вытащили. Друзей-то приятелей у тебя много, с которыми ты по ночам бражничаешь.
—
Вот получим бумагу
и поедем. На Передонова эти вопросы нагоняли тоску. «Как же
я могу жить, если
мне не дают места?» — думал он.
—
Вот еще глупости! — сердито говорила Коковкина, — ему надо уроки учить, а не спектакли разыгрывать. Что выдумали! Изволь одеться сейчас же, Александр,
и марш со
мною домой.