Неточные совпадения
И вот я начинаю ждать, не зная, чего собственно
я жду
и когда должно произойти то, что
я жду.
— Очень уж вы, сударь, просты! — утешали
меня мои м — ские приятели. Но
и это утешение действовало плохо. В первый раз в жизни
мне показалось, что едва ли было бы не лучше, если б про
меня говорили: «
Вот молодец! налетел, ухватил за горло —
и делу конец!»
Дорога от М. до Р. идет семьдесят верст проселком. Дорога тряска
и мучительна; лошади сморены, еле живы; тарантас сколочен на живую нитку; на половине дороги надо часа три кормить. Но на этот раз дорога была для
меня поучительна. Сколько раз проезжал
я по ней,
и никогда ничто не поражало
меня: дорога как дорога,
и лесом идет,
и перелесками,
и полями,
и болотами. Но
вот лет десять, как
я не был на родине, не был с тех пор, как помещики взяли в руки гитары
и запели...
А
вот кстати, в стороне от дороги, за сосновым бором, значительно, впрочем, поредевшим, блеснули
и золоченые главы одной из тихих обителей. Вдали, из-за леса, выдвинулось на простор темное плёсо монастырского озера.
Я знал
и этот монастырь,
и это прекрасное, глубокое рыбное озеро! Какие водились в нем лещи!
и как
я объедался ими в годы моей юности! Вяленые, сушеные, копченые, жареные в сметане, вареные
и обсыпанные яйцами — во всех видах они были превосходны!
— Ну
вот, его самого. Теперь он у Адама Абрамыча первый человек состоит.
И у него своя фабричка была подле Адам Абрамычевой;
и тоже пофордыбачил он поначалу, как Адам-то Абрамыч здесь поселился. Я-ста да мы-ста, да куда-ста кургузому против нас устоять! Ан через год вылетел. Однако Адам Абрамыч простил. Нынче Прохор-то Петров у него всем делом заправляет — оба друг дружкой не нахвалятся.
— Известно, понимаем.
Я вот тоже Крестьяну-то Иванычу
и говорю: «А тебя, Крестьян Иваныч, по зубам-то, верно, не чищивали?» — «Нет, говорит, не чищивали». — «Ну, а нас, говорю, чистили. Только
и всего». Эй, вы, колелые!
Станция была тускло освещена. В зале первого класса господствовала еще пустота; за стойкой, при мерцании одинокой свечи, буфетчик дышал в стаканы
и перетирал их грязным полотенцем. Даже мой приход не смутил его в этом наивном занятии. Казалось, он говорил:
вот я в стакан дышу, а коли захочется, так
и плюну, а ты будешь чай из него пить… дуррак!
— Сколько смеху у нас тут было —
и не приведи господи! Слушай, что еще дальше будет.
Вот только немец сначала будто не понял, да вдруг как рявкнет: «Вор ты!» — говорит. А наш ему: «Ладно, говорит; ты, немец, обезьяну, говорят, выдумал, а
я, русский, в одну минуту всю твою выдумку опроверг!»
— Да уж будьте покойны!
Вот как: теперича в Москву приедем —
и не беспокойтесь!
Я все сам…
я сам все сделаю! Вы только в субботу придите пораньше. Не пробьет двенадцати, а уж дом…
Но
вот и пристань. Пароход постепенно убавляет ходу; рокочущие колеса его поворачиваются медленнее
и медленнее; лоцмана стоят наготове, с причалами в руках. Еще два-три взмаха — пароход дрогнул
и остановился. В числе прочих пассажиров ссаживаюсь в Л.
и я, в ожидании лошадей для дальнейшего путешествия.
[
И вот я — исправник! (франц.)]
— Отчет? А помнится, у вас же довелось
мне вычитать выражение: «ожидать поступков». Так
вот в этом самом выражении резюмируется программа всех моих отчетов, прошедших, настоящих
и будущих. Скажу даже больше: отчет свой
я мог бы совершенно удобно написать в моей к — ской резиденции, не ездивши сюда.
И ежели вы видите
меня здесь, то единственно только для того, чтобы констатировать мое присутствие.
— Нет уж, слуга покорный! ты
и на
меня еще кляузу напишешь! — попробовал отшутиться Терпибедов. —
Вот, сударь! — переменяя разговор, обратился он ко
мне, — нынче
и трубку уж сам закуриваю! а преждестал ли бы
я! Прошка! венХ-зиси! —
и трубка в зубах!
— Как же-с, как же-с!
И посейчас есть-с. Только прежде
я ее Монрепо прозывал, а нынче Монсуфрансом зову. Нельзя, сударь. Потому во всех комнатах течь! В прошлую весну все дожди на своих боках принял, а
вот он, иерей-то, называет это благорастворением воздухов!
— Да-с, претерпел-таки. Уж давно думаю
я это самое Монрепо побоку — да никому, вишь, не требуется. Пантелею Егорову предлагал: «Купи, говорю! тебе, говорю, все одно, чью кровь ни сосать!» Так нет,
и ему не нужно! «В твоем, говорит, Монрепо не людям, а лягушкам жить!»
Вот, сударь, как нынче бывшие холопы-то с господами со своими поговаривают!
— Он самый-с. В земстве-с, да-с. Шайку себе подобрал… разночинцев разных… все места им роздал, — ну,
и держит уезд в осаде. Скоро дождемся, что по большим дорогам разбойничать будут. Артели, банки, каммуны… Это дворянин-с! Дворянин, сударь, а какими делами занимается! Да
вот батюшка лучше
меня распишет!
— Позвольте, батюшка! — вновь начал
я, —
вот вы сейчас сказали, что Мосягин
и теперь здесь живет? Что ж он, так-таки просто
и живет?
Месяц тому назад
я уведомлял вас, что получил место товарища прокурора при здешнем окружном суде. С тех пор
я произнес уже восемь обвинительных речей,
и вот результат моей деятельности: два приговора без смягчающих вину обстоятельств;шесть приговоров, по которым содеянное преступление признано подлежащим наказанию, но с допущением смягчающих обстоятельств; оправданий — ни одного. Можете себе представить, в каком
я восторге!!
"Да поймите же вы
меня, говорит: ведь
я доподлинно знаю, что ничего этого нет, а между тем
вот сижу с вами
и четки перебираю!"Так это нас с сестрицей офраппировало, что мы сейчас же за отцом Федором гонца послали.
—
Я пришел к тому убеждению, что недостаточность результатов происходит оттого, что тут употребляются совсем не те приемы.
Я не знаю, что именно нужно, но бессилие старых, традиционных уловок для
меня очевидно. Они без пользы ожесточают злоумышленников, между тем как нужно, чтобы дело само собой, так сказать, скользя по своей естественной покатости, пришло к неминуемому концу.
Вот мой взгляд. Вы, мой друг, человек новый
и современный — вы должны понять
меня. Поэтому
я решился поручить это дело вам.
Вот почему
я ни слова не отвечал на обращенную ко
мне речь генерала
и только новым безмолвным поклоном засвидетельствовал о моей твердой готовности следовать начальственным предписаниям.
Теперь моя черновая работа кончена,
и план будущих действий составлен. Этот план ясен
и может быть выражен в двух словах: строгость
и снисхождение! Прежде всего — душа преступника! Произвести в ней спасительное движение
и посредством него прийти к раскрытию истины —
вот цель! Затем — в поход! но не против злоумышленников, милая маменька, а против бедных, неопытных заблуждающихся!
Мне кажется, что это именно тот настоящий тон, на котором можно разыграть какую угодно пьесу…
Много помог
мне и уланский офицер, особливо когда
я открыл ему раскаяние Филаретова.
Вот истинно добрейший малый, который даже сам едва ли знает, за что под арестом сидит!
И сколько у него смешных анекдотов! Многие из них
я генералу передал,
и так они ему пришли по сердцу, что он всякий день, как
я вхожу с докладом, встречает
меня словами:"Ну, что, как наш улан! поберегите его, мой друг! тем больше, что нам с военным ведомством ссориться не приходится!"
Вот почему
я, как друг, прошу
и, как мать, внушаю: берегись этих людей! От них всякое покровительство на нас нисходит, а между прочим,
и напасть. Ежели же ты несомненно предвидишь, что такому лицу в расставленную перед ним сеть попасть надлежит, то лучше об этом потихоньку его предварить
и совета его спросить, как в этом случае поступить прикажет. Эти люди всегда таковые поступки помнят
и ценят.
Разве стоят того «Труды», чтоб по поводу их затевать недозволенные сборища
и тратиться на извозчиков? —
вот вопросы, которыми
я задался, милая маменька,
и на которые сам себе дал ответ: нет, это неспроста!
К довершению всего, неудача моя с быстротою молнии облетела все наше ведомство. Товарищи смотрят на
меня с двусмысленными улыбками
и при моем появлении шепчутся между собою. Вчера — зависть, сегодня — недоброжелательство
и насмешки.
Вот круг, в котором осуждена вращаться преданность…
—
Я тоже родителей чтил, — продолжал он прерванную беседу, — за это
меня и бог благословил. Бывало, родитель-то гневается, а
я ему в ножки! Зато теперь
я с домком; своим хозяйством живу. Всё у
меня как следует; пороков за
мной не состоит. Не пьяница, не тать, не прелюбодей. А
вот братец у
меня, так тот перед родителями-то фордыбаченьем думал взять — ан
и до сих пор в кабале у купцов состоит. Курицы у него своей нет!
С тех пор прошло около двадцати лет. В продолжение этого времени
я вынес много всякого рода жизненных толчков, странствуя по морю житейскому. Исколесовал от конца в конец всю Россию, перебывал во всевозможных градах
и весях:
и соломенных,
и голодных,
и холодных, но не видал ни Т***, ни родного гнезда.
И вот, однако ж, судьба бросила
меня и туда.
— Что
и говорить!
Вот и у вас, сударь, головка-то беленька стала, а об стариках
и говорить нечего. Впрочем,
я на себя не пожалуюсь: ни единой во
мне хворости до сей поры нет! Да что же мы здесь стоим! Милости просим наверх!
— Что жалеть-то! Вони да грязи мало, что ли, было? После постоялого-то у
меня тут другой домок, чистый, был, да
и в том тесно стало. Скоро пять лет будет, как
вот эти палаты выстроил. Жить надо так, чтобы
и светло,
и тепло,
и во всем чтоб приволье было. При деньгах да не пожить? за это
и люди осудят! Ну, а теперь побеседуемте, сударь, закусимте;
я уж вас от себя не пущу! Сказывай, сударь, зачем приехал? нужды нет ли какой?
— Воспитание, Осип Иваныч, не такое мы получили, чтоб об материальных интересах заботиться.
Я вот по-латыни прежде хорошо знал, да, жаль,
и ее позабыл. А кабы не позабыл, тоже утешался бы теперь!
— Настоящая цена — христианская цена. Чтоб ни
мне, ни тебе — никому не обидно;
вот какая это цена! У тебя какая земля!
И тебе она не нужна,
и мне не нужна!
Вот по этому самому мачтабу
и прикладывай, чего она стоит!
— Я-то сержусь!
Я уж который год
и не знаю, что за «сердце» такое на свете есть! На мужичка сердиться! И-и! да от кого же
я и пользу имею, как не от мужичка!
Я вот только тебе по-христианскому говорю: не вяжись ты с мужиком! не твое это дело! Предоставь
мне с мужика получать! уж
я своего не упущу, всё до копейки выберу!
Я вот аблаката нанимаю, полторы тысячи ему плачу, так он у
меня и в пир,
и в мир.
— Посмотри! что ж,
и посмотреть не худое дело! Старики говаривали:"Свой глазок — смотрок!"
И я вот стар-стар, а везде сам посмотрю. Большая у
меня сеть раскинута,
и не оглядишь всеё — а все как-то сердце не на месте, как где сам недосмотришь! Так день-деньской
и маюсь. А, право, пять тысяч дал бы!
и деньги припасены в столе — ровно как тебя ждал!
— Да ведь на грех мастера нет. Толковал он
мне много, да мудрено что-то.
Я ему говорю:"
Вот рубль — желаю на него пятнадцать копеечек получить". А он
мне:"Зачем твой рубль? Твой рубль только для прилику, а ты просто задаром еще другой такой рубль получишь!"Ну,
я и поусомнился. Сибирь, думаю.
Вот сын у
меня, Николай Осипыч, — тот сразу эту механику понял!
— Нет,
я на этот счет с оглядкой живу. Ласкать ласкаю, а баловать — боже храни! Не видевши-то денег, она все лишний раз к отцу с матерью забежит, а дай ей деньги в руки — только ты ее
и видел. Э, эх! все мы, сударь, люди, все человеки! все денежку любим!
Вот помирать стану — всем распределю, ничего с собой не унесу. Да ты что об семье-то заговорил? или сам обзавестись хочешь?
—
Вот это ты дельное слово сказал. Не спросят — это так.
И ни тебя, ни
меня, никого не спросят, сами всё, как следует, сделают! А почему тебя не спросят, не хочешь ли знать? А потому, барин, что уши выше лба не растут, а у кого ненароком
и вырастут сверх меры — подрезать маленечко можно!
— Ну,
вот и прекрасно. Стало быть,
я и поеду.
— Постой! погоди! как же насчет земли-то! берешь, что ли, пять тысяч? — остановил
меня Осип Иваныч
и, обращаясь к сыну, прибавил: —
Вот, занадельную землю у барина покупаю, пять тысяч надавал.
—
И я то же говорю, а барин
вот ломается.
Вот зрелище, которое ожидало
меня впереди
и от присутствования при котором
я охотно бы отказался, если б в последнее время
меня с особенною назойливостью не начала преследовать мысль, что надо, во что бы то ни стало, покончить…
Как-нибудь! во что бы ни стало! —
вот единственная мысль, которая работала во
мне и которая еще более укрепилась после свидания с Деруновым.
Я помню, смотрит, бывало, папенька в окошко
и говорит:"
Вот пьяницу-станового везут". Приедет ли становой к помещику по делам — первое ему приветствие:"Что, пьяница! видно, кур по уезду сбирать ездишь!"Заикнется ли становой насчет починки мостов — ответ:"Кроме тебя, ездить здесь некому, а для тебя, пьяницы,
и эти мосты — таковские". Словом сказать, кроме «пьяницы» да «куроеда»,
и слов ему никаких нет!
Он думает:"Зачем
я уединяюсь, когда прочие въявь все срамоты производят?"
И вот он начинает сослежать
меня.
Еще на днях один становой-щеголь
мне говорил:"По-настоящему, нас не становыми приставами, а начальниками станов называть бы надо, потому что
я, например, за весь свой стан отвечаю: чуть ежели кто ненадежен или в мыслях нетверд — сейчас же к сведению должен дать знать!"Взглянул
я на него — во всех статьях куроед!
И глаза врозь,
и руки растопырил, словно курицу поймать хочет,
и носом воздух нюхает. Только
вот мундир — мундир, это точно, что ловко сидит! У прежних куроедов таких мундирчиков не бывало!
Вот этого-то
я именно
и не могу себе объяснить.
И вот, наскучив быть столько времени под гнетом одного
и того же вопроса,
я сел в одно прекрасное утро в вагон
и помчался в Т***, никак не предполагая, что «конец» есть нечто сложное, требующее осмотров, покупщиков, разговоров, запрашиваний, хлопаний по рукам
и т. п.
Но когда наступает момент «ладить» —
вот тут-то именно
я и начинаю путаться.