Неточные совпадения
— Известно что: двои сутки пил! Что хошь,
то и делайте. Нет моей силушки:
ни ложки,
ни плошки в доме не стало: все перебил; сама еле жива ушла; третью ночь
с детками в бане ночую.
В маленьком городишке все пало ниц перед ее величием,
тем более что генеральша оказалась в обращении очень горда, и хотя познакомилась со всеми городскими чиновниками, но
ни с кем почти не сошлась и открыто говорила, что она только и отдыхает душой, когда видится
с князем Иваном и его милым семейством (князь Иван был подгородный богатый помещик и дальний ее родственник).
Все тут дело заключалось в
том, что им действительно ужасно нравились в Петербурге модные магазины, торцовая мостовая, прекрасные тротуары и газовое освещение, чего, как известно, нет в Москве; но, кроме
того, живя в ней две зимы, генеральша
с известною целью давала несколько балов, ездила почти каждый раз
с дочерью в Собрание, причем рядила ее до невозможности; но
ни туалет,
ни таланты мамзель Полины не произвели ожидаемого впечатления: к ней даже никто не присватался.
Капитан играл внимательно и в высшей степени осторожно,
с большим вниманием обдумывая каждый ход; Петр Михайлыч, напротив, горячился, объявлял рискованные игры, сердился, бранил Настеньку за ошибки, делая сам их беспрестанно, и грозил капитану пальцем, укоряя его: «Не чисто, ваше благородие… подсиживаете!» Настенька, по-видимому, была занята совсем другим: она
то пропускала игры,
то объявляла
ни с чем и всякий раз, когда Калинович сдавал и не играл, обращалась к нему
с просьбой поучить ее.
Вообще Флегонт Михайлыч в последнее время начал держать себя как-то странно. Он
ни на шаг обыкновенно не оставлял племянницы, когда у них бывал Калинович: если Настенька сидела
с тем в гостиной — и он был тут же; переходили молодые люди в залу — и он,
ни слова не говоря, а только покуривая свою трубку, следовал за ними; но более
того ничего не выражал и не высказывал.
— Сколько я себя
ни помню, — продолжал он, обращаясь больше к Настеньке, — я живу на чужих хлебах, у благодетеля (на последнем слове Калинович сделал ударение), у благодетеля, — повторил он
с гримасою, — который разорил моего отца, и когда
тот умер
с горя, так он, по великодушию своему, призрел меня, сироту, а в сущности приставил пестуном к своим двум сыновьям, болванам, каких когда-либо свет создавал.
— И между
тем, — продолжал Калинович, опять обращаясь более к Настеньке, — я жил посреди роскоши, в товариществе
с этими глупыми мальчишками, которых окружала любовь, для удовольствия которых изобретали всевозможные средства… которым на сто рублей в один раз покупали игрушек, и я обязан был смотреть, как они играют этими игрушками, не смея дотронуться
ни до одной из них.
— «Давно мы не приступали к нашему фельетону
с таким удовольствием, как делаем это в настоящем случае, и удовольствие это, признаемся, в нас возбуждено не переводными стихотворениями
с венгерского, в которых, между прочим, попадаются рифмы вроде «фимиам
с вам»; не повестью госпожи Д…, которая хотя и принадлежит легкому дамскому перу, но отличается такою тяжеловесностью, что мы еще не встречали
ни одного человека, у которого достало бы силы дочитать ее до конца; наконец, не учеными изысканиями г. Сладкопевцова «О римских когортах», от которых чувствовать удовольствие и оценить их по достоинству предоставляем специалистам; нас же, напротив, неприятно поразили в них опечатки, попадающиеся на каждой странице и дающие нам право обвинить автора за небрежность в издании своих сочинений (в незнании грамматики мы не смеем его подозревать, хотя имеем на
то некоторое право)…»
— Непременно, непременно! — подтвердил Петр Михайлыч. — Здесь
ни один купец не уедет и не приедет
с ярмарки без
того, чтоб не поклониться мощам. Я, признаться, как еще отправлял ваше сочинение, так сделал мысленно это обещание.
Кто бы к нему
ни обращался
с какой просьбой: просила ли, обливаясь горькими слезами, вдова помещица похлопотать, когда он ехал в Петербург, о помещении детей в какое-нибудь заведение, прибегал ли к покровительству его попавшийся во взятках полупьяный чиновник — отказа никому и никогда не было; имели ли окончательный успех или нет эти просьбы —
то другое дело.
— Нет, вы погодите, чем еще кончилось! — перебил князь. — Начинается
с того, что Сольфини бежит
с первой станции. Проходит несколько времени — о нем
ни слуху
ни духу. Муж этой госпожи уезжает в деревню; она остается одна… и тут различно рассказывают: одни — что будто бы Сольфини как из-под земли вырос и явился в городе, подкупил людей и пробрался к ним в дом; а другие говорят, что он писал к ней несколько писем, просил у ней свидания и будто бы она согласилась.
Чувство ожидаемого счастья так овладело моим героем, что он не в состоянии был спокойно досидеть вечер у генеральши и раскланялся. Быстро шагая, пошел он по деревянному тротуару и принялся даже
с несвойственною ему веселостью насвистывать какой-то марш, а потом
с попавшимся навстречу Румянцовым раскланялся так радушно, что привел
того в восторг и в недоумение. Прошел он прямо к Годневым, которых застал за ужином, и как
ни старался принять спокойный и равнодушный вид, на лице его было написано удовольствие.
Калинович окончательно приучил ее считать тиранством
с ее стороны малейшее несогласие
с каким бы
то ни было его желанием.
Калинович еще раз поклонился, отошел и пригласил Полину.
Та пожала ему
с чувством руку. Визави их был m-r ле Гран, который танцевал
с хорошенькой стряпчихой. Несмотря на счастливое ее положение, она заинтересовала француза донельзя: он
с самого утра за ней ухаживал и беспрестанно смешил ее, хоть
та ни слова не говорила по-французски, а он очень плохо говорил по-русски, и как уж они понимали друг друга — неизвестно.
— Полноте, молодой человек! — начал он. — Вы слишком умны и слишком прозорливы, чтоб сразу не понять
те отношения, в какие
с вами становятся люди. Впрочем, если вы по каким-либо важным для вас причинам желали не видеть и не замечать этого, в таком случае лучше прекратить наш разговор, который
ни к чему не поведет, а из меня сделает болтуна.
— Что ж? — продолжал капитан. — Суди меня бог и царь, а себя я не пожалею: убить их сейчас могу, только
то, что
ни братец,
ни Настенька не перенесут
того… До чего он их обошел!.. Словно неспроста,
с первого раза приняли, как родного сына… Отогрели змею за пазухой!
Чем ближе подходило время отъезда,
тем тошней становилось Калиновичу, и так как цену людям, истинно нас любящим, мы по большей части узнаем в
то время, когда их теряем,
то, не говоря уже о голосе совести, который не умолкал
ни перед какими доводами рассудка, привязанность к Настеньке как бы росла в нем
с каждым часом более и более: никогда еще не казалась она ему так мила, и одна мысль покинуть ее, и покинуть, может быть, навсегда, заставляла его сердце обливаться кровью.
Невдалеке от нее помещался плешивый старичок, один из
тех петербургско-чухонских типов, которые своей наружностью ясно говорят, что они никогда не были умны,
ни красивы и никаких никогда возвышенных чувств не имели, а так — черт знает
с чем прожили на свете — разве только
с тем, что поведения были трезвого.
Из двух зол, мне казалось, я выбирал для тебя лучшее:
ни тоска обманутой любви,
ни горесть родных твоих,
ни худая огласка, которая, вероятно, теперь идет про тебя, ничего не в состоянии сравниться
с теми мучениями, на которые бы ты была обречена, если б я остался и сделался твоим мужем.
Благодаря свободе столичных нравов положение их не возбуждало
ни с какой стороны
ни толков,
ни порицаний,
тем более, что жили они почти уединенно. У них только бывали Белавин и молодой студент Иволгин. Первого пригласил сам Калинович, сказав еще наперед Настеньке: «Я тебя, друг мой, познакомлю
с одним очень умным человеком, Белавиным. Сегодня зайду к нему, и он, вероятно, как-нибудь вечерком завернет к нам». Настеньке на первый раз было это не совсем приятно.
Самые искренние его приятели в отношении собственного его сердца знали только
то, что когда-то он был влюблен в девушку, которой за него не выдали, потом был в самых интимных отношениях
с очень милой и умной дамой, которая умерла; на все это, однако, для самого Белавина прошло, по-видимому, легко; как будто
ни одного дня в жизни его не существовало, когда бы он был грустен, да и повода как будто к
тому не было, — тогда как героя моего, при всех свойственных ему практических стремлениях, мы уже около трех лет находим в истинно романтическом положении.
— Здесь
то же, как и в провинции: там, я знаю, в одном доме хотели играть «Горе от ума» и
ни одна дама не согласилась взять роль Софьи, потому что она находится в таких отношениях
с Молчалиным, — отнеслась она к Белавину.
По этому случаю разная, конечно, идет тут болтовня, хотя, разумеется,
с ее стороны ничего нельзя предположить серьезного: она слишком для этого молода и слишком большого света; но как бы
то ни было, сильное имеет на него влияние, так что через нее всего удобнее на него действовать, — а она довольно доступна для этого: помотать тоже любит, должишки делает; и если за эту струнку взяться, так многое можно разыграть.
— Профессорство, по-моему, — начал он, пожимая плечами, —
то же школьное учительство,
с тою разве разницею, что предметы берутся, несколько пошире, и, наконец, что это за народ сами профессора! Они, я думаю, все из семинаристов. Их в дом порядочный, я думаю, пустить нельзя. По крайней мере я
ни в Петербурге,
ни в Москве в кругу нашего знакомства никогда их не встречал.
Как
ни мало предполагал Калинович в нем честности, но подобное предложение было выше всяких ожиданий. Сверх
того, ему представилась опасность еще и
с другой стороны.
Кто не знает,
с какой силой влюбляются пожилые, некрасивые и по преимуществу умные девушки в избранный предмет своей страсти, который дает им на
то какой бы
ни было повод или право?
С Полиной, каковы бы
ни были ее прежние чувства к князю, но, в настоящем случае, повторилось
то же самое:
с каждым, кажется, часом начала она влюбляться в Калиновича все больше и больше.
Он передал это князю, который, в свою очередь, тоже хорошо понимая настоящую сущность, начал употреблять всевозможные уловки, чтоб задержать Полину у ней на квартире, беспрестанно возил ее по магазинам, и когда она непременно хотела быть у Калиновича,
то ни на одну секунду не оставлял ее
с ним вдвоем, чтоб не дать возможности выражаться и развиваться ее нежности.
Так укреплял себя герой мой житейской моралью; но таившееся в глубине души сознание ясно говорило ему, что все это мелко и беспрестанно разбивается перед правдой Белавина. Как бы
то ни было, он решился заставить его взять деньги назад и распорядиться ими, как желает, если принял в этом деле такое участие.
С такого рода придуманной фразой он пошел отыскивать приятеля и нашел его уже сходящим
с лестницы.
— Нет-с,
ни сегодня,
ни завтра: я еще устал, — отвечал
тот.
На такого рода любезность вице-губернаторша также не осталась в долгу и, как
ни устала
с дороги, но дня через два сделала визит губернаторше, которая продержала ее по крайней мере часа два и, непременно заставивши пить кофе, умоляла ее, бога ради, быть осторожною в выборе знакомств и даже дала маленький реестр
тем дамам,
с которыми можно еще было сблизиться.
—
Ни лета одного, — начал он, указывая на старика-генерала, —
ни расстояния для другого, — продолжал, указав на предводителя, — ничто не помешало им выразить
те чувства, которые питаем все мы. Радуемся этой минуте, что ты
с нами, и сожалеем, что эта минута не может продолжиться всю жизнь, и завидуем счастливцу Петербургу, который примет тебя в лоно свое.
— Послушайте, — начал он, — чтоб прекратить ваши плутни
с несчастными арестантами, которых вы употребляете в свою пользу и посылаете на бесплатную работу к разным господам… которые, наконец, у вашей любовницы чистят двор и помойные ямы…
то чтоб
с этой минуты
ни один арестант никуда не был посылаем!
Оне только и скажут на
то: «Ах, говорит, дружок мой, Михеич, много, говорит, я в жизни моей перенесла горя и перестрадала, ничего я теперь не желаю»; и точно: кабы не это, так уж действительно какому
ни на есть господину хорошему нашей барышней заняться можно: не острамит, не оконфузит перед публикой! — заключил Михеич
с несколько лукавой улыбкой, и, точно капли кипящей смолы, падали все слова его на сердце Калиновича, так что он не в состоянии был более скрывать волновавших его чувствований.
Он очень хорошо понимает, что во мне может снова явиться любовь к тебе, потому что ты единственный человек, который меня истинно любил и которого бы я должна была любить всю жизнь — он это видит и, чтоб ударить меня в последнее больное место моего сердца, изобрел это проклятое дело, от которого, если бог спасет тебя, — продолжала Полина
с большим одушевлением, —
то я разойдусь
с ним и буду жить около тебя, что бы в свете
ни говорили…
Пора молодости, любви и каких бы
то ни было новых сердечных отношений для него давно уже миновалась, а служебную деятельность, которая была бы теперь свойственна его возрасту и могла бы вызвать его снова на борьбу, эту деятельность он должен был покинуть навсегда и, как подстреленный орел, примкнув к числу недовольных, скромно поселиться вместе
с Настенькой и капитаном в Москве.