Неточные совпадения
Сказать правду, Петр Михайлыч даже и не знал,
в чем были
дела у соседки, и действительно ли хорошо,
что они по начальству пошли, а говорил это только так, для утешения ее.
В продолжение всего месяца он был очень тих, задумчив, старателен, очень молчалив и предмет свой знал прекрасно; но только
что получал жалованье, на другой же
день являлся
в класс развеселый; с учениками шутит, пойдет потом гулять по улице — шляпа набоку,
в зубах сигара, попевает, насвистывает, пожалуй, где случай выпадет, готов и драку сочинить; к женскому полу получает сильное стремление и для этого придет к реке, станет на берегу около плотов, на которых прачки моют белье, и любуется…
Из предыдущей главы читатель имел полное право заключить,
что в описанной мною семье царствовала тишь, да гладь, да божья благодать, и все были по возможности счастливы. Так оно казалось и так бы на самом
деле существовало, если б не было замешано тут молоденького существа, моей будущей героини, Настеньки. Та же исправница, которая так невыгодно толковала отношения Петра Михайлыча к Палагее Евграфовне, говорила про нее.
Все эти капризы и странности Петр Михайлыч, все еще видевший
в дочери полуребенка, объяснял расстройством нервов и твердо был уверен,
что на следующее же лето все пройдет от купанья, а вместе с тем неимоверно восхищался, замечая,
что Настенька с каждым
днем обогащается сведениями, или, как он выражался, расширяет свой умственный кругозор.
— А я, конечно, еще более сожалею об этом, потому
что точно надобно быть очень осторожной
в этих случаях и хорошо знать, с какими людьми будешь иметь
дело, — проговорила исправница, порывисто завязывая ленты своей шляпы и надевая подкрашенное боа, и тотчас же уехала.
Полина совсем почти прищурила глаза и начала рисовать. Калинович догадался,
что объявлением своей службы он уронил себя
в мнении своих новых знакомых, и, поняв, с кем имеет
дело, решился поправить это.
— Я живу здесь по моим
делам и по моей болезни, чтоб иметь доктора под руками. Здесь,
в уезде, мое имение, много родных, хороших знакомых, с которыми я и видаюсь, — проговорила генеральша и вдруг остановилась, как бы
в испуге,
что не много ли лишних слов произнесла и не утратила ли тем своего достоинства.
Все тут
дело заключалось
в том,
что им действительно ужасно нравились
в Петербурге модные магазины, торцовая мостовая, прекрасные тротуары и газовое освещение,
чего, как известно, нет
в Москве; но, кроме того, живя
в ней две зимы, генеральша с известною целью давала несколько балов, ездила почти каждый раз с дочерью
в Собрание, причем рядила ее до невозможности; но ни туалет, ни таланты мамзель Полины не произвели ожидаемого впечатления: к ней даже никто не присватался.
— Почти, — отвечал Калинович, — но
дело в том,
что Пушкина нет уж
в живых, — продолжал он с расстановкой, — хотя, судя по силе его таланта и по тому направлению, которое принял он
в последних своих произведениях, он бы должен был сделать многое.
Те думали,
что новый смотритель подарочка хочет, сложились и общими силами купили две головки сахару и фунтика два чаю и принесли все это ему на поклон, но были, конечно, выгнаны позорным образом, и потом, когда
в следующий четверг снова некоторые мальчики не явились, Калинович на другой же
день всех их выключил — и ни просьбы, ни поклоны отцов не заставили его изменить своего решения.
— Ах, боже мой! Боже мой! — говорил Петр Михайлыч. — Какой вы молодой народ вспыльчивый! Не разобрав
дела, бабы слушать — нехорошо… нехорошо… — повторил он с досадою и ушел домой, где целый вечер сочинял к директору письмо,
в котором, как прежний начальник, испрашивал милосердия Экзархатову и клялся,
что тот уж никогда не сделает
в другой раз подобного проступка.
Весь вечер и большую часть
дня он ходил взад и вперед по комнате и пил беспрестанно воду, а поутру, придя
в училище, так посмотрел на стоявшего
в прихожей сторожа,
что у того колени задрожали и руки вытянулись по швам.
Взяв рукопись, Петр Михайлыч первоначально перекрестился и, проговорив: «С богом, любезная, иди к невским берегам», — начал запаковывать ее с таким старанием, как бы отправлял какое-нибудь собственное сочинение, за которое ему предстояло получить по крайней мере миллион или бессмертие.
В то время, как он занят был этим
делом, капитан заметил,
что Калинович наклонился к Настеньке и сказал ей что-то на ухо.
Калинович после того отвел обоих стариков к окну и весьма основательно объяснил,
что следствием вряд ли они докажут что-нибудь, а между тем Петру Михайлычу, конечно, будет неприятно,
что имя его самого и, наконец, дочери будет замешано
в следственном
деле.
—
Дело в том, — начал Калинович, нахмурив брови, — мне кажется,
что твои родные как будто начинают меня не любить и смотреть на меня какими-то подозрительными глазами.
— Ты спроси, князь, — отвечала она полушепотом, — как я еще жива. Столько перенести, столько страдать, сколько я страдала это время, — я и не знаю!.. Пять лет прожить
в этом городишке, где я человеческого лица не вижу; и теперь еще эта болезнь… ни
дня, ни ночи нет покоя… вечные капризы… вечные жалобы… и, наконец, эта отвратительная скупость — ей-богу, невыносимо, так
что приходят иногда такие минуты,
что я готова бог знает на
что решиться.
«Как этот гордый и великий человек (
в последнем она тоже не сомневалась), этот гордый человек так мелочен,
что в восторге от приглашения какого-нибудь глупого, напыщенного генеральского дома?» — думала она и дала себе слово показывать ему невниманье и презренье,
что, может быть, и исполнила бы, если б Калинович показал хотя маленькое раскаяние и сознание своей вины; но он, напротив, сам еще больше надулся и
в продолжение целого
дня не отнесся к Настеньке ни словом, ни взглядом, понятным для нее, и принял тот холодно-вежливый тон, которого она больше всего боялась и не любила
в нем.
В день, назначенный Калиновичу для чтения, княгиня с княжной приехали
в город к обеду. Полина им ужасно обрадовалась, а князь не замедлил сообщить,
что для них приготовлен маленькой сюрприз и
что вечером будет читать один очень умный и образованный молодой человек свой роман.
Полина поняла его очень хорошо и тотчас же написала к Петру Михайлычу записку,
в которой очень любезно приглашала его с его милой дочерью посетить их вечером, поясняя,
что их общий знакомый, m-r Калинович, обещался у них читать свой прекрасный роман, и потому они, вероятно, не откажутся
разделить с ними удовольствие слышать его чтение.
— Откушать ко мне, — проговорил князь священнику и дьякону, подходя к кресту, на
что тот и другой отвечали почтительными поклонами. Именины — был единственный
день,
в который он приглашал их к себе обедать.
Чтоб кадриль была полнее и чтоб все гости были заняты, княгиня подозвала к себе стряпчего и потихоньку попросила его пригласить исправницу, которая
в самом
деле начала уж обижаться,
что ею вообще мало занимаются. Против них поставлен был маленький князек с мистрисс Нетльбет, которая чопорно и с важностью начала выделывать chasse en avant и chasse en arriere. [Фигуры танца (франц.).]
— Да, — подхватил протяжно князь, — но
дело в том,
что меня подталкивает сделать его искреннее желание вам добра; я лучше рискую быть нескромным,
чем промолчать.
— Глас народа, говорит пословица, глас божий. Во всякой сплетне есть всегда тень правды, — начал он. — Впрочем, не
в том
дело. Скажите вы мне… я вас решительно хочу сегодня допрашивать и надеюсь,
что вы этим не обидитесь.
— Один… ну, два, никак уж не больше, — отвечал он сам себе, — и это еще
в плодотворный год, а будут года хуже, и я хоть не поэт и не литератор, а очень хорошо понимаю,
что изящною словесностью нельзя постоянно и одинаково заниматься: тут человек кладет весь самого себя и по преимуществу сердце, а потому это
дело очень капризное: надобно ждать известного настроения души, вдохновенья, наконец, призванья!..
— Будто это так? — возразил князь. — Будто вы
в самом
деле так думаете, как говорите, и никогда сами не замечали,
что мое предположение имеет много вероятности?
Результатом предыдущего разговора было то,
что князь, несмотря на все свое старание, никак не мог сохранить с Калиновичем по-прежнему ласковое и любезное обращение; какая-то холодность и полувнимательная важность начала проглядывать
в каждом его слове. Тот сейчас же это заметил и на другой
день за чаем просил проводить его.
— Нет,
в Петербург я еду месяца на три.
Что делать?.. Как это ни грустно, но, по моим литературным
делам, необходимо.
О подорожниках она задумала еще
дня за два и нарочно послала Терку за цыплятами для паштета к знакомой мещанке Спиридоновне; но тот сходил поближе, к другой, и принес таких,
что она, не утерпев, бросила ему живым петухом
в рожу.
Два
дня уже тащился на сдаточных знакомый нам тарантас по тракту к Москве. Калинович почти не подымал головы от подушки. Купец тоже больше молчал и с каким-то упорством смотрел вдаль; но
что его там занимало — богу известно.
В Серповихе, станций за несколько от Москвы, у них ямщиком очутилась баба,
в мужицких только рукавицах и шапке, чтоб не очень уж признавали и забижали на дороге. Купец заметил было ей...
— Коли злой человек, батюшка, найдет, так и тройку остановит. Хоть бы наше теперь
дело: едем путем-дорогой, а какую защиту можем сделать? Ни оружия при себе не имеешь… оробеешь… а он, коли на то пошел, ему себя не жаль, по той причине,
что в нем — не к ночи будь сказано — сам нечистой сидит.
Дело тут
в том,
что воспоминания любви еще слишком живы, чувства жаждут привычных наслаждений, а между тем около нас пусто и нет милого существа, заменить которое мы готовы, обманывая себя, первым хорошеньким личиком.
— Я знаю еще больше, — продолжал Калинович, — знаю,
что вам тяжело и очень тяжело жить на свете, хотя, может быть, вы целые
дни смеетесь и улыбаетесь. На
днях еще видел я девушку, которую бросил любимый человек и которую укоряют за это родные, презрели
в обществе, но все-таки она счастливее вас, потому
что ей не за
что себя нравственно презирать.
— Господствует учение энциклопедистов… подкопаны все основания общественные, государственные, религиозные… затем кровь… безурядица.
Что можно было из этого предвидеть?.. Одно,
что народ дожил до нравственного и материального разложения; значит, баста!..
Делу конец!.. Ничуть не бывало, возрождается, как феникс, и выскакивает
в Наполеоне Первом. Это черт знает
что такое!
— Под этими фактами, — начал он, — кроется весьма серьезное основание, а видимая неустойчивость — общая участь всякого народа, который социальные идеи не оставляет, как немцы,
в кабинете, не перегоняет их сквозь реторту парламентских прений, как делают это англичане, а сразу берет и, прикладывает их к
делу. Это общая участь! И за то уж им спасибо,
что они с таким самоотвержением представляют из себя какой-то оселок, на котором пробуется мысль человеческая. Как это можно? Помилуйте!
—
Что ж? — отвечал как-то нехотя Белавин. —
Дело заключалось
в злоупотреблении буржуазии, которая хотела захватить себе все политические права, со всевозможными матерьяльными благосостояниями, и работники сорок восьмого года показали им,
что этого нельзя; но так как собственно для земледельческого класса народа все-таки нужна была не анархия, а порядок, который обеспечивал бы труд его, он взялся за Наполеона Третьего, и если тот поймет,
чего от него требуют, он прочней,
чем кто-либо!
«И это
в один
день!» — подумал он и с ужасом вспомнил,
что в восемь часов к нему обещалась приехать Амальхен.
— Да, — возразил ему Белавин, — но
дело в том,
что там, как и во всяком старом искусстве, есть хорошие предания; там даже писатели, зная, например,
что такие-то положения между лицами хорошо разыгрывались, непременно постараются их втиснуть
в свои драмы.
—
Чего доброго, ваше превосходительство!
Дело мое молодое; по пословице: «Седина
в бороду, а бес
в ребро». До свиданья, ваше превосходительство, — говорил он, униженно раскланиваясь.
—
В законе указано,
что следует за лживые по службе донесения, — отвечал ему определительно Забоков. —
Дела моего, — продолжал он, — я не оставлю; высочайшего правосудия буду ходатайствовать, потому
что само министерство наделало тут ошибок
в своих распоряжениях.
— Не по вине моей какой-нибудь, — продолжал он, — погибаю я, а
что место мое надобно было заменить господином Синицким, ее родным братом, равно как и до сих пор еще вакантная должность бахтинского городничего исправляется другим ее родственником, о котором уже и производится
дело по случаю учиненного смертоубийства его крепостною девкою над собственным своим ребенком, которого она бросила
в колодезь; но им это было скрыто, потому
что девка эта была его любовница.
Взяток, говорят, не берут; а копни-ка поглубже, так сейчас и увидишь,
что судится, например, один помещик с другим;
дело одного правое, а гнут его, смотришь,
в пользу другого.
— Да, — произнес протяжно директор, — но
дело в том,
что я буду вам говорить то,
что говорил уже десятку молодых людей, которые с такой же точно просьбой и не далее, как на этой неделе, являлись ко мне.
«Вот с этим человеком, кажется, можно было бы потолковать и отвести хоть немного душу», — подумал он и, не будучи еще уверен, чтоб тот пришел, решился послать к нему записку,
в которой, ссылаясь на болезнь, извинялся,
что не был у него лично, и вместе с тем покорнейше просил его сделать истинно христианское
дело — посетить его, больного, одинокого и скучающего.
— Да, почти, — отвечал Белавин, — но
дело в том, — продолжал он, —
что эмансипация прав женских потому выдвинула этот вопрос на такой видный план,
что по большей части мы обыкновенно, как Пилаты, умываем руки, уж бывши много виноватыми.
— Напротив! — возразил он. — У них, если хотите, есть анализ, и даже эта бесплодная логическая способность делать посылки и заключения развита более,
чем у кого-либо; но
дело в том,
что единица уж очень крупна: всякое нечистое
дело, прикинутое к ней, покажется совершеннейшими пустяками, меньше нуля. Прощайте, однако, au revoir! — заключил Белавин.
Самые искренние его приятели
в отношении собственного его сердца знали только то,
что когда-то он был влюблен
в девушку, которой за него не выдали, потом был
в самых интимных отношениях с очень милой и умной дамой, которая умерла; на все это, однако, для самого Белавина прошло, по-видимому, легко; как будто ни одного
дня в жизни его не существовало, когда бы он был грустен, да и повода как будто к тому не было, — тогда как героя моего, при всех свойственных ему практических стремлениях, мы уже около трех лет находим
в истинно романтическом положении.
— Да, — подтвердила Настенька. — Но согласитесь, если с ним будут так поступать и
в нем убьют это стремление, явится недоверие к себе, охлаждение, а потом и совсем замрет. Я, не зная ничего, приняла его, а Яков Васильич не вышел… Он, представьте, заклинал меня, чтоб позволили ему бывать, говорит,
что имеет крайнюю надобность — так жалко! Может быть, у него
в самом
деле есть талант.
— Я не буду смеяться, а посмотрю на вас,
что вы, миротворцы, будете делать, потому
что эта ваша задача — наслаждаться каким-нибудь зернышком добра
в куче хлама — у вас чисто придуманная, и на
деле вы никогда ее не исполняете, — отвечал Калинович и отправил записку.
— Еще бы! — подхватила баронесса. — Ах! A propos [кстати (франц.).] о моем браслете, чтоб не забыть, — продолжала она, обращаясь к Полине. — Вчера или третьего
дня была я
в городе и заезжала к monsieur, Лобри. Он говорит,
что берется все твои брильянты рассортировать и переделать; и, пожалуйста, никому не отдавай: этот человек гений
в своем
деле.
Вы, как человек коммерческий, понимаете, — отнесся князь к англичанину, —
что такое
в торговом
деле деньги.