Неточные совпадения
Приехав неизвестно как и зачем в уездный городишко, сначала чуть
было не умерла с голоду, потом попала в больницу, куда придя Петр Михайлыч и увидев больную незнакомую даму, по обыкновению разговорился с ней; и так как в этот год овдовел, то
взял ее к себе ходить за маленькой Настенькой.
—
Взял нищую с дороги, не дал с голоду умереть да еще жалованье положил, бесстыдник этакой! У самого дочка
есть: лучше бы дочке что-нибудь скопил! — ворчала она себе под нос.
— Как угодно-с! А мы с капитаном
выпьем. Ваше высокоблагородие, адмиральский час давно пробил — не прикажете ли?.. Приимите! — говорил старик, наливая свою серебряную рюмку и подавая ее капитану; но только что тот хотел
взять, он не дал ему и сам
выпил. Капитан улыбнулся… Петр Михайлыч каждодневно делал с ним эту штуку.
— То, что я не говорил вам, но, думая хоть каким-нибудь путем выбиться, — написал повесть и послал ее в Петербург, в одну редакцию, где она провалялась около года, и теперь получил назад при этом письме. Не хотите ли полюбопытствовать и прочесть? — проговорил Калинович и бросил из кармана на стол письмо, которое Петр Михайлыч
взял и стал
было читать про себя.
— Не знаю… вряд ли! Между людьми
есть счастливцы и несчастливцы. Посмотрите вы в жизни: один и глуп, и бездарен, и ленив, а между тем ему плывет счастье в руки, тогда как другой каждый ничтожный шаг к успеху, каждый кусок хлеба должен завоевывать самым усиленным трудом: и я, кажется, принадлежу к последним. — Сказав это, Калинович
взял себя за голову, облокотился на стол и снова задумался.
— Что ж им беспокоиться? Позвольте мне сходить, — проговорил Калинович и, войдя вслед за Настенькой в кабинет, хотел
было взять ее за руку, но она отдернула.
Взяв рукопись, Петр Михайлыч первоначально перекрестился и, проговорив: «С богом, любезная, иди к невским берегам», — начал запаковывать ее с таким старанием, как бы отправлял какое-нибудь собственное сочинение, за которое ему предстояло получить по крайней мере миллион или бессмертие. В то время, как он занят
был этим делом, капитан заметил, что Калинович наклонился к Настеньке и сказал ей что-то на ухо.
— От кого же это письмо? — проговорила Настенька и хотела
было взять со стола пакет, но Петр Михайлыч не дал.
— Однако позвольте взглянуть, как там напечатано, — сказал Калинович и,
взяв книжку журнала, хотел
было читать, но остановился… — Нет, не могу, — проговорил он, опять берясь за голову, — какое сильное, однако, чувство, видеть свое произведение в печати… читать даже не могу!
— Чтой-то кормить! — сказала Палагея Евграфовна с насмешкою. — Хоть бы и без этого, прокормиться
было бы чем… Не бесприданницу какую-нибудь
взял бы… Много ли, мало ли, а все больше его. Зарылся уж очень… прокормиться?.. Экому лбу хлеба не добыть!
— Да, сударь капитан, в монастыре
были, — отвечал тот. — Яков Васильич благодарственный молебен ходил служить угоднику. Его сочинение напечатано с большим успехом, и мы сегодня как бы вроде того: победу торжествуем! Как бы этак по-вашему, по-военному, крепость
взяли: у вас слава — и у нас слава!
Перед лещом Петр Михайлыч, налив всем бокалы и произнеся торжественным тоном: «За здоровье нашего молодого, даровитого автора!» —
выпил залпом. Настенька, сидевшая рядом с Калиновичем,
взяла его руку, пожала и
выпила тоже целый бокал. Капитан отпил половину, Палагея Евграфовна только прихлебнула. Петр Михайлыч заметил это и заставил их докончить. Капитан дохлебнул молча и разом; Палагея Евграфовна с расстановкой, говоря: «Ой
будет, голова заболит», но допила.
Женат
был на даме очень милой, образованной, некогда красавице и певице, но за которой тоже ничего не
взял.
В подобном обществе странно бы, казалось, и совершенно бесполезно начинать разговор о литературе, но Петр Михайлыч не утерпел и, прежде еще высмотрев на окне именно тот нумер газеты, в котором
был расхвален Калинович,
взял его, проговоря скороговоркой...
— Настенька! Полноте! Что это вы! — проговорил Калинович и хотел
было взять ее за руку, но она отдернула руку.
Из рекомендации князя Калинович узнал, что господин
был m-r ле Гран, гувернер маленького князька, а дама — бывшая воспитательница княжны, мистрисс Нетльбет, оставшаяся жить у князя навсегда — кто понимал, по дружбе, а другие толковали, что князь
взял небольшой ее капиталец себе за проценты и тем привязал ее к своему дому.
Его неотступно просил
было взять с собою письмоводитель опеки, но он отказал.
Порешив с водкой, он подошел к пиву,
взял обеими руками налитую ендову, обдул пену и
пил до тех пор, пока посинел, потом захватил середки две пирога и, молча, не поднимая головы, поклонился и ушел.
— Даже безбедное существование вы вряд ли там найдете. Чтоб жить в Петербурге семейному человеку, надобно…
возьмем самый минимум, меньше чего я уже вообразить не могу… надо по крайней мере две тысячи рублей серебром, и то с величайшими лишениями, отказывая себе в какой-нибудь рюмке вина за столом, не говоря уж об экипаже, о всяком развлечении; но все-таки помните — две тысячи, и
будем теперь рассчитывать уж по цифрам: сколько вы получили за ваш первый и, надобно сказать, прекрасный роман?
Последние слова князь говорил протяжно и остановился, как бы ожидая, не скажет ли чего-нибудь Калинович; но тот молчал и смотрел на него пристально и сурово, так что князь принужден
был потупиться, но потом вдруг
взял его опять за руку и проговорил с принужденною улыбкою...
— Никак нет-с! — отвечал отрывисто капитан и,
взяв фуражку, но позабыв трубку и кисет, пошел. Дианка тоже поднялась
было за ним и, желая приласкаться, загородила ему дорогу в дверях. Капитан вдруг толкнул ее ногою в бок с такой силой, что она привскочила, завизжала и, поджав хвост, спряталась под стул.
— Помолимся! — сказала Настенька, становясь на колени перед могилой. — Стань и ты, — прибавила она Калиновичу. Но тот остался неподвижен. Целый ад
был у него в душе; он желал в эти минуты или себе смерти, или — чтоб умерла Настенька. Но испытание еще тем не кончилось: намолившись и наплакавшись, бедная девушка
взяла его за руку и положила ее на гробницу.
В настоящем случае трудно даже сказать, какого рода ответ дал бы герой мой на вызов капитана, если бы сама судьба не помогла ему совершенно помимо его воли. Настенька, возвратившись с кладбища, провела почти насильно Калиновича в свою комнату. Он
было тотчас
взял первую попавшуюся ему на глаза книгу и начал читать ее с большим вниманием. Несколько времени продолжалось молчание.
Накануне своего отъезда Калинович совершенно переселился с своей квартиры и должен
был ночевать у Годневых. Вечером Настенька в первый еще раз, пользуясь правом невесты, села около него и, положив ему голову на плечо,
взяла его за руку. Калинович не в состоянии
был долее выдержать своей роли.
— Что рассказывать? — продолжал он. — История обыкновенная: урок кончился, надобно
было подумать, что
есть, и я пошел, наконец, объявил, что желал бы служить. Меня, конечно, с полгода проводили, а потом сказали, что если я желаю, так мне с удовольствием дадут место училищного смотрителя в Эн-ске; я и
взял.
— Вели, однако,
взять мои вещи у извозчика!
Есть у тебя кто-нибудь? — продолжала Настенька.
«Этот человек три рубля серебром отдает на водку, как гривенник, а я беспокоюсь, что должен
буду заплатить взад и вперед на пароходе рубль серебром, и очень
был бы непрочь, если б он свозил меня на свой счет. О бедность! Какими ты гнусными и подлыми мыслями наполняешь сердце человека!» — думал герой мой и, чтоб не осуществилось его желание, поспешил первый подойти к кассе и
взял себе билет.
— Помилуйте! Хорошее?.. Сорок процентов… Помилуйте! — продолжал восклицать князь и потом, после нескольких минут размышления, снова начал, как бы рассуждая сам с собой: — Значит, теперь единственный вопрос в капитале, и, собственно говоря, у меня
есть денежный источник; но что ж вы прикажете делать — родственный! За проценты не дадут, — скажут:
возьми так! А это «так» для меня нож острый. Я по натуре купец: сам не дам без процентов, и мне не надо. Гонор этот, понимаете, торговый.
Нанята
была в аристократической Итальянской квартира с двумя отделениями: одно для князя, другое для жениха, которого он, между прочим, ссудил маленькой суммой, тысячи в две серебром, и вместе с тем — больше, конечно, для памяти —
взял с него вексель в пятьдесят две тысячи.
Калинович не нашелся ничего более сделать, как
взять и торопливо положить его в карман. Белавин в свою очередь тоже потупился. Ему самому, видно, совестно
было исполнение подобного поручения.
Вот он, может
быть, и посмотрит иногда на нее, как будто бы испугается, а природные инстинкты все-таки
возьмут свое.
Так укреплял себя герой мой житейской моралью; но таившееся в глубине души сознание ясно говорило ему, что все это мелко и беспрестанно разбивается перед правдой Белавина. Как бы то ни
было, он решился заставить его
взять деньги назад и распорядиться ими, как желает, если принял в этом деле такое участие. С такого рода придуманной фразой он пошел отыскивать приятеля и нашел его уже сходящим с лестницы.
—
Есть ли по крайней мере у вас другие родные, которые бы
взяли вас на поруки? — отвечал тот, поднимая его.
Другой протестант
был некто m-r Козленев, прехорошенький собой молодой человек, собственный племянник губернатора, сын его родной сестры:
будучи очень богатою женщиною, она со слезами умоляла брата
взять к себе на службу ее повесу, которого держать в Петербурге не
было никакой возможности, потому что он того и гляди мог попасть в солдаты или
быть сослан на Кавказ.
А то, что прямо
было обозначил ему: «Полно, говорю, ваше сиятельство, барин ты умный, не порти, говорю, дела,
возьми наперед отступного спокойным делом, да и баста!
— Спасибо за это хорошее; отведал я его! — продолжал Михайло Трофимыч. — Таких репримандов насказал, что я ничего бы с него не
взял и слушать-то его! Обидчик человек — больше ничего! Так я его и понимаю. Стал
было тоже говорить с ним, словно с путным: «Так и так, говорю, ваше высокородие, собственно этими казенными подрядами я занимаюсь столько лет, и хотя бы начальство никогда никаких неудовольствий от меня не имело… когда и какие
были?»
Дешевле, хоть бы кому ни
было, супротив меня
взять не приходится: не та линия!..
— Послушайте, — начала Четверикова, — говорят, вот что теперь надо сделать: у отца
есть другое свидетельство на имение этого старика-почтмейстера: вы
возьмите его и скажите, что оно
было у вас, а не то, за которое вы его судите, скажите, что это
была ошибка, — вам ничего за это не
будет.
— По всему этому необходимо, чтобы при ней
был руководитель, и вот, если вы хотите, я рекомендую ей, чтобы она вас
взяла с собой в Петербург как человека мне преданного и хорошо знающего самое дело.
— Да уж так покуда
будет!.. Начнем хлопотать, — отвечал тот. — Посошок, однако, на дорожку позвольте
взять, — прибавил он, наливая и
выпивая рюмку водки.
Словом, сколько публика ни
была грубовата, как ни мало эстетически развита, но душа
взяла свое, и когда упал занавес, все остались как бы ошеломленные под влиянием совершенно нового и неиспытанного впечатления, не понимая даже хорошенько, что это такое.