Неточные совпадения
— Так
вот что… — начала дама, и голос ее
как бы изменил своей обычной веселости. — Каретник опять этот являлся: ему восемьсот рублей надобно заплатить.
Вот эта самая госпожа, — продолжал он, показывая на портрет Домны Осиповны, —
как вахмистр какой-нибудь уланский сосет!..
На эти слова Янсутского собеседники его ничего не возразили, и только у обоих на лицах
как бы написано было; «Мошенник ты, мошенник этакой, еще о честности и добросовестности говоришь; мало барышей попадает в твою ненасытную лапу,
вот ты и отворачиваешь рыло от этих дел!»
— Я бы
вот даже, — снова заговорил Янсутский, оборачиваясь к Тюменеву, — осмелился спросить ваше превосходительство, если это не будет большою нескромностью: то предприятие, по которому я имел смелость беспокоить вас, —
как оно и в
каком положении?
— Ах,
вот кто это! — воскликнула она, увидав входящую подругу, и, вскочив,
как козочка, с дивана, бросилась обнимать ее.
—
Вот видишь, папа,
как ты всегда говоришь! — сказала также и дочь графу, погрозя ему укоризненно пальчиком. — Верно все… решено… кончено!
— Нет, папа, на
вот, хоть возьми ключ и посмотри сам! — отвечала та совершенно,
как видно, искренно.
— Извините, сударыни, не умею,
как дамам представляться и раскланиваться им, — сказал он и затем указал на своего товарища. — Вон Василий Иваныч у нас… тоже, надо сказать, вместе мы с ним на шоссе воспитание получили… Ну, а ведь на камне да на щебне не много ловким манерам научишься, — так
вот он недавно танцмейстера брал себе и теперь
как есть настоящий кавалер, а я-с —
как был земляник [Земляник — землекоп.], так и остался.
— Так надо сказать-с, — продолжал он, явно разгорячившись, — тут кругом всего этого стена каменная построена: кто попал за нее и узнал тамошние порядки — ну и сиди, благоденствуй; сору только из избы не выноси да гляди на все сквозь пальцы; а уж свежего человека не пустят туда.
Вот теперь про себя мне сказать: уроженец я
какой бы то ни было там губернии; у меня нет ни роду, ни племени; человек я богатый, хотел бы, может, для своей родины невесть сколько добра сделать, но мне не позволят того!
— Что ж, это дело хорошее! — подхватил Хмурин. — На деньги еще жить можно;
вот без денег — так точно, что затруднительно,
как примерно теперь графу Хвостикову, — шепнул он, кивнув головой на сего последнего. — Колький год тоже, сердешный, он мается этим.
—
Вот видишь,
как несправедливы все твои обвинения, — сказала она. — Я с этим мужиком разговаривала о делах моих, по которым у меня хлопотать некому, кроме меня самой.
— Да, ну прекрасно, — продолжала Домна Осиповна, окончательно овладевшая собой. — Я
вот, подумать страшно, на
какую ужасную жизнь себя обреку… может быть, всем здоровьем моим пожертвую тут; а муж, получив наследство, вдруг раскапризничается, опять предложит мне жить отдельно, не вознаградив меня ничем.
—
Как мне приятно было войти в твой дом!.. Так
вот и видишь в этих маленьких, отдельных комнатках, что это была какая-нибудь моленная твоей матушки, а это, может быть, комнатка сестер твоих, а это уголок дальнего родственника, пригретого бедняка!..
— Да,
вот какая причина!..
— Кто ж это говорит бедным чиновникам?.. Это обыкновенно говорят людям, у которых средства на то есть;
вот, например,
как врачу не сказать вам, что кухня и ваше питанье повредило вашему, по наружности гигантскому, здоровью, — проговорил он, показывая Бегушеву на два большие прыща, которые он заметил на груди его из-под распахнувшейся рубашки.
— По-моему, ты совершенно неправильно объясняешь сам себя, — начал он. — Ты ничего осязательного не сделал не по самолюбию своему, а потому, что идеал твой был всегда высок, и ты по натуре своей брезглив ко всякой пошлости. Наконец, черт возьми! — и при этом Тюменев
как будто бы даже разгорячился. — Неужели всякий человек непременно обязан служить всему обществу? Достаточно, если он послужил в жизни двум — трем личностям: ты
вот женщин всегда очень глубоко любил, не
как мы — ветреники!
— Решительно ничего. На практике устал! — поспешил он ей ответить и потом,
как бы не утерпев, вслед же за тем продолжал: — Москва — это удивительная сплетница: поутру я навещал одного моего больного биржевика, который с ужасом мне рассказал, что на бирже распространилась паника, может быть, совершенно ложная, а он между тем на волос от удара…
Вот и лечи этих биржевиков!..
— Я много раз тебе говорила, что пока я не могу кинуть мужа без надзора; ты должен понимать, что он ребенок, а у него дед умирает, оставляя ему в наследство громадное состояние, которое без меня все прахом разлетится! А
вот, бог даст, я все это устрою, и пусть тогда он живет
как знает; я весь свой нравственный долг исполню тогда в отношении его!
— Мне рассказали…
вот уж именно,
как справедливо говорят, что если где выйдет неприятность, так прежде всего надо спрашивать:
какую тут роль женщина играла?..
—
Какие иногда странные мысли приходят в голову человека! Мне
вот, сидя в этом маленьком кабачке, припомнилось,
как мы с вами, cousin, служили на Кавказе и стаивали на бивуаках… Для вас, конечно, это было очень тяжелое время!
Пламенно!» А
вот на днях так уж прямо, не церемонясь, объявила мне, что я, по моим летам, ничего от нее не имею права требовать, кроме уважения, а потом задумалась и сделалась мрачна,
как я не знаю что!
— Вначале очень, а теперь нет. Отлично отлынивает; у него все дела
вот как переплетены были с делами Хмурина!.. — говорил граф и при этом пальцы одной руки вложил между пальцами другой. — Но по делу выходит, что ничего, никакой связи не было.
—
Какое у вас прекрасное лицо, Александр Иванович! — сказал он. — Сколько в нем экспрессии…
Вот если бы вы когда-нибудь позволили мне снять с вас портрет, —
какое бы это удовольствие для меня было!
«
Вот вам вселюбящая церковь наша и всеведущая полиция! — рассуждал он, идя домой, а затем ругнул всю Россию и больше всех самого себя: — Задумал я делать, чего совсем не умею; захотел вдруг полюбить человечество, тогда
как всю жизнь никого не любил, кроме самого себя!»
— «А младший, Петя, ее любимец, вероятно скоро будет полковником!» — «
Вот как, очень рада!» — произнесла она, мельком взглядывая на брата, которому начинало сильно надоедать слушать эту ни к чему не ведущую болтовню.
— А
вот подруга моя, Оля, не так поступила,
как князь: помнишь, я думаю, жену покойного сенатора Круглова?.. Она мне часть долга уплатила!
— Пожалуйте, сударь,
вот тут порожек маленький, не оступитесь!.. — рассыпалась она перед Бегушевым, вводя его в комнату больной жилицы, где он увидел… чему сначала глазам своим не поверил… увидел, что на худой кроватишке, под дырявым, изношенным бурнусом, лежала Елизавета Николаевна Мерова; худа она была,
как скелет, на лице ее виднелось тупое отчаяние!
— А если грудь, так ничего, — воскликнула старушка. — Я про себя вам скажу: у меня постоянно прежде болела грудь, а
вот видите, до
каких лет я дожила! — начисто уже выдумала Аделаида Ивановна; у нее никогда грудь не баливала, но все это она, разумеется, говорила, чтобы успокоить больную.
— Merci, тысячу раз merci… — произнес генерал. — Но теперь
вот еще задача! Жена желает, чтобы драму читала актриса Чуйкина… Она где-то слышала ее,
как она декламировала поэму Глинки «Капля»… Vous connaissez cet ouvrage? [Вы знаете это произведение? (франц.).]
— По-моему,
вот какой тут самый практический путь! — отозвался граф Хвостиков. — Чуйкина живет с Офонькиным, который ее никуда без себя не пускает… Единственное средство — ехать вам, генерал, к Офонькину и пригласить его вместе с Чуйкиной.
Вот так,
как эти слезы, исходит из меня и жизнь моя!
Татьяна Васильевна, в свою очередь, грустно размышляла: «Итак,
вот ты, поэзия, на суд
каких людей попадаешь!» Но тут же в утешение себе она припомнила слова своего отца-масона, который часто говаривал ей: «Дух наш посреди земной жизни замкнут, оскорбляем и бесславим!.. Терпи и помни, что им только одним и живет мир! Всем нужно страдать и стремиться воздвигнуть новый храм на развалинах старого!»