Неточные совпадения
— Я вам, Алена Ивановна, может быть, на днях, еще одну вещь принесу… серебряную… хорошую… папиросочницу одну…
вот как от приятеля ворочу… — Он смутился и замолчал.
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг
как будто вздрогнул, поднял голову и в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на другой же день, после всех сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым обманом,
как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на меня, все!
—
Вот, смотрите, совсем пьяная, сейчас шла по бульвару: кто ее знает, из
каких, а не похоже, чтоб по ремеслу.
А
вот теперь смотрите сюда: этот франт, с которым я сейчас драться хотел, мне незнаком, первый раз вижу; но он ее тоже отметил дорогой сейчас, пьяную-то, себя-то не помнящую, и ему ужасно теперь хочется подойти и перехватить ее, — так
как она в таком состоянии, — завезти куда-нибудь…
— Ах, ах,
как нехорошо! Ах, стыдно-то
как, барышня, стыд-то
какой! — Он опять закачал головой, стыдя, сожалея и негодуя. — Ведь
вот задача! — обратился он к Раскольникову и тут же, мельком, опять оглядел его с ног до головы. Странен, верно, и он ему показался: в таких лохмотьях, а сам деньги выдает!
— Главное, — хлопотал Раскольников, —
вот этому подлецу
как бы не дать! Ну что ж он еще над ней надругается! Наизусть видно, чего ему хочется; ишь подлец, не отходит!
«А куда ж я иду? — подумал он вдруг. — Странно. Ведь я зачем-то пошел.
Как письмо прочел, так и пошел… На Васильевский остров, к Разумихину я пошел,
вот куда, теперь… помню. Да зачем, однако же? И
каким образом мысль идти к Разумихину залетела мне именно теперь в голову? Это замечательно».
— Эк ведь вам Алена-то Ивановна страху задала! — затараторила жена торговца, бойкая бабенка. — Посмотрю я на вас, совсем-то вы
как ребенок малый. И сестра она вам не родная, а сведенная, а
вот какую волю взяла.
Конечно, случайность, но он
вот не может отвязаться теперь от одного весьма необыкновенного впечатления, а тут
как раз ему
как будто кто-то подслуживается: студент вдруг начинает сообщать товарищу об этой Алене Ивановне разные подробности.
А ну
как тем временем хватится топора, искать начнет, раскричится, —
вот и подозрение, или, по крайней мере, случай к подозрению.
«Так, верно, те, которых ведут на казнь, прилепливаются мыслями ко всем предметам, которые им встречаются на дороге», — мелькнуло у него в голове, но только мелькнуло,
как молния; он сам поскорей погасил эту мысль… Но
вот уже и близко,
вот и дом,
вот и ворота. Где-то вдруг часы пробили один удар. «Что это, неужели половина восьмого? Быть не может, верно, бегут!»
— Здравствуйте, Алена Ивановна, — начал он
как можно развязнее, но голос не послушался его, прервался и задрожал, — я вам… вещь принес… да
вот лучше пойдемте сюда… к свету… — И, бросив ее, он прямо, без приглашения, прошел в комнату. Старуха побежала за ним; язык ее развязался...
— Да чтой-то вы
какой бледный?
Вот и руки дрожат! Искупался, что ль, батюшка?
Наконец,
вот и переулок; он поворотил в него полумертвый; тут он был уже наполовину спасен и понимал это: меньше подозрений, к тому же тут сильно народ сновал, и он стирался в нем,
как песчинка. Но все эти мучения до того его обессилили, что он едва двигался. Пот шел из него каплями, шея была вся смочена «Ишь нарезался!» — крикнул кто-то ему, когда он вышел на канаву.
— Это не ваше дело-с! — прокричал он, наконец, как-то неестественно громко, — а
вот извольте-ка подать отзыв, который с вас требуют. Покажите ему, Александр Григорьевич. Жалобы на вас! Денег не платите! Ишь
какой вылетел сокол ясный!
Но
вот его комната. Ничего и никого; никто не заглядывал. Даже Настасья не притрогивалась. Но, господи!
Как мог он оставить давеча все эти вещи в этой дыре?
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «
Вот тут он живет, в этом доме, — подумал он. — Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та же история,
как тогда… А очень, однако же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно; сказал я… третьего дня… что к нему после того на другой день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж я и не могу теперь зайти…»
— А вы кто сами-то изволите быть-с? — спросил, вдруг обращаясь к нему, Разумихин. — Я
вот, изволите видеть, Вразумихин; не Разумихин,
как меня всё величают, а Вразумихин, студент, дворянский сын, а он мой приятель. Ну-с, а вы кто таковы?
— А
вот через Афанасия Ивановича Вахрушина, об котором, почитаю, неоднократно изволили слышать-с, по просьбе вашей мамаши, чрез нашу контору вам перевод-с, — начал артельщик, прямо обращаясь к Раскольникову. — В случае если уже вы состоите в понятии-с — тридцать пять рублей вам вручить-с, так
как Семен Семенович от Афанасия Ивановича, по просьбе вашей мамаши, по прежнему манеру о том уведомление получили. Изволите знать-с?
—
Вот в «ожидании-то лучшего» у вас лучше всего и вышло; недурно тоже и про «вашу мамашу». Ну, так
как же, по-вашему, в полной он или не в полной памяти, а?
— Катай скорей и чаю, Настасья, потому насчет чаю, кажется, можно и без факультета. Но
вот и пивцо! — он пересел на свой стул, придвинул к себе суп, говядину и стал есть с таким аппетитом,
как будто три дня не ел.
— Еще бы; а
вот генерала Кобелева никак не могли там при мне разыскать. Ну-с, долго рассказывать. Только
как я нагрянул сюда, тотчас же со всеми твоими делами познакомился; со всеми, братец, со всеми, все знаю;
вот и она видела: и с Никодимом Фомичом познакомился, и Илью Петровича мне показывали, и с дворником, и с господином Заметовым, Александром Григорьевичем, письмоводителем в здешней конторе, а наконец, и с Пашенькой, — это уж был венец;
вот и она знает…
— Будем ценить-с. Ну так
вот, брат, чтобы лишнего не говорить, я хотел сначала здесь электрическую струю повсеместно пустить, так чтобы все предрассудки в здешней местности разом искоренить; но Пашенька победила. Я, брат, никак и не ожидал, чтоб она была такая… авенантненькая [Авенантненькая — приятная, привлекательная (от фр. avenant).]… а?
Как ты думаешь?
Позвали Чебарова, десять целковых ему в зубы, а бумагу назад, и
вот честь имею ее вам представить, — на слово вам теперь верят, —
вот, возьмите, и надорвана мною
как следует.
Вот и забыл,
как нарочно, вдруг забыл, сейчас помнил!..»
— А чего такого? На здоровье! Куда спешить? На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду; раза два заходил, ты спал. К Зосимову два раза наведывался: нет дома, да и только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя… Ну да к черту, за дело!.. Давай сюда узел, Настенька.
Вот мы сейчас… А
как, брат, себя чувствуешь?
— Эх, досада, сегодня я
как раз новоселье справляю, два шага;
вот бы и он. Хоть бы на диване полежал между нами! Ты-то будешь? — обратился вдруг Разумихин к Зосимову, — не забудь смотри, обещал.
— Ох уж эти брюзгливые! Принципы!.. и весь-то ты на принципах,
как на пружинах; повернуться по своей воле не смеет; а по-моему, хорош человек, —
вот и принцип, и знать я ничего не хочу. Заметов человек чудеснейший.
—
Как, разве я не рассказывал? Аль нет? Да бишь я тебе только начало рассказывал…
вот, про убийство старухи-то закладчицы, чиновницы… ну, тут и красильщик теперь замешался…
— Кой черт улики! А впрочем, именно по улике, да улика-то эта не улика,
вот что требуется доказать! Это точь-в-точь
как сначала они забрали и заподозрили этих,
как бишь их… Коха да Пестрякова. Тьфу!
Как это все глупо делается, даже вчуже гадко становится! Пестряков-то, может, сегодня ко мне зайдет… Кстати, Родя, ты эту штуку уж знаешь, еще до болезни случилось, ровно накануне того,
как ты в обморок в конторе упал, когда там про это рассказывали…
Вопрос: «
Как работали с Митреем, не видали ль кого по лестнице,
вот в таком-то и таком-то часу?» Ответ: «Известно, проходили, может, люди
какие, да нам не в примету».
—
Как! Вы здесь? — начал он с недоумением и таким тоном,
как бы век был знаком, — а мне вчера еще говорил Разумихин, что вы все не в памяти.
Вот странно! А ведь я был у вас…
— Это я знаю, что вы были, — отвечал он, — слышал-с. Носок отыскивали… А знаете, Разумихин от вас без ума, говорит, что вы с ним к Лавизе Ивановне ходили,
вот про которую вы старались тогда, поручику-то Пороху мигали, а он все не понимал, помните? Уж
как бы, кажется, не понять — дело ясное… а?
— Гонорарий! Всем пользуетесь! — Раскольников засмеялся. — Ничего, добреющий мальчик, ничего! — прибавил он, стукнув Заметова по плечу, — я ведь не назло, «а по всей то есь любови, играючи», говорю,
вот как работник-то ваш говорил, когда он Митьку тузил,
вот, по старухиному-то делу.
— Я бы
вот как стал менять: пересчитал бы первую тысячу, этак раза четыре со всех концов, в каждую бумажку всматриваясь, и принялся бы за другую тысячу; начал бы ее считать, досчитал бы до средины, да и вынул бы какую-нибудь пятидесятирублевую, да на свет, да переворотил бы ее и опять на свет — не фальшивая ли?
Кончил бы все наконец, пошел, двери бы отворил — да нет, извините, опять воротился, спросить о чем-нибудь, объяснение какое-нибудь получить, —
вот я бы
как сделал!
— Фу,
какие вы страшные вещи говорите! — сказал, смеясь, Заметов. — Только все это один разговор, а на деле, наверно, споткнулись бы. Тут, я вам скажу, по-моему, не только нам с вами, даже натертому, отчаянному человеку за себя поручиться нельзя. Да чего ходить —
вот пример: в нашей-то части старуху-то убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди бела дня на все риски рискнул, одним чудом спасся, — а руки-то все-таки дрогнули: обокрасть не сумел, не выдержал; по делу видно…
— Кто? Вы? Вам поймать? Упрыгаетесь!
Вот ведь что у вас главное: тратит ли человек деньги или нет? То денег не было, а тут вдруг тратить начнет, — ну
как же не он? Так вас
вот этакий ребенок надует на этом, коли захочет!
Я
вот бы
как поступил, — начал Раскольников, опять вдруг приближая свое лицо к лицу Заметова, опять в упор смотря на него и говоря опять шепотом, так что тот даже вздрогнул на этот раз.
— Я бы
вот как сделал: я бы взял деньги и вещи и,
как ушел бы оттуда, тотчас, не заходя никуда, пошел бы куда-нибудь, где место глухое и только заборы одни, и почти нет никого, — огород какой-нибудь или в этом роде.
— Вы сумасшедший, — выговорил почему-то Заметов тоже чуть не шепотом и почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкали глаза; он ужасно побледнел; верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к Заметову
как можно ближе и стал шевелить губами, ничего не произнося; так длилось с полминуты; он знал, что делал, но не мог сдержать себя. Страшное слово,
как тогдашний запор в дверях, так и прыгало на его губах: вот-вот сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!
— Приходит она, этта, ко мне поутру, — говорил старший младшему, — раным-ранешенько, вся разодетая. «И что ты, говорю, передо мной лимонничаешь, чего ты передо мной, говорю, апельсинничаешь?» — «Я хочу, говорит, Тит Васильевич, отныне, впредь в полной вашей воле состоять». Так
вот оно
как! А уж
как разодета: журнал, просто журнал!
— Батюшки! — причитал кучер, —
как тут усмотреть! Коли б я гнал али б не кричал ему, а то ехал не поспешно, равномерно. Все видели: люди ложь, и я то ж. Пьяный свечки не поставит — известно!.. Вижу его, улицу переходит, шатается, чуть не валится, — крикнул одноважды, да в другой, да в третий, да и придержал лошадей; а он прямехонько им под ноги так и пал! Уж нарочно, что ль, он аль уж очень был нетверез… Лошади-то молодые, пужливые, — дернули, а он вскричал — они пуще…
вот и беда.
Когда я… кхе! когда я… кхе-кхе-кхе… о, треклятая жизнь! — вскрикнула она, отхаркивая мокроту и схватившись за грудь, — когда я… ах, когда на последнем бале… у предводителя… меня увидала княгиня Безземельная, — которая меня потом благословляла, когда я выходила за твоего папашу, Поля, — то тотчас спросила: «Не та ли это милая девица, которая с шалью танцевала при выпуске?..» (Прореху-то зашить надо;
вот взяла бы иглу да сейчас бы и заштопала,
как я тебя учила, а то завтра… кхе!.. завтра… кхе-кхе-кхе!.. пуще разо-рвет! — крикнула она надрываясь…)…
— Эх, батюшка! Слова да слова одни! Простить!
Вот он пришел бы сегодня пьяный,
как бы не раздавили-то, рубашка-то на нем одна, вся заношенная, да в лохмотьях, так он бы завалился дрыхнуть, а я бы до рассвета в воде полоскалась, обноски бы его да детские мыла, да потом высушила бы за окном, да тут же,
как рассветет, и штопать бы села, —
вот моя и ночь!.. Так чего уж тут про прощение говорить! И то простила!
И, схватив за руку Дунечку так, что чуть не вывернул ей руки, он пригнул ее посмотреть на то, что «
вот уж он и очнулся». И мать и сестра смотрели на Разумихина
как на провидение, с умилением и благодарностью; они уже слышали от Настасьи, чем был для их Роди, во все время болезни, этот «расторопный молодой человек»,
как назвала его, в тот же вечер, в интимном разговоре с Дуней, сама Пульхерия Александровна Раскольникова.
— Так
вот, Дмитрий Прокофьич, я бы очень, очень хотела узнать…
как вообще… он глядит теперь на предметы, то есть, поймите меня,
как бы это вам сказать, то есть лучше сказать: что он любит и что не любит? Всегда ли он такой раздражительный?
Какие у него желания и, так сказать, мечты, если можно? Что именно теперь имеет на него особенное влияние? Одним словом, я бы желала…
— Так вы
вот какого мнения о Петре Петровиче? — не утерпела не спросить Пульхерия Александровна.
—
Вот в чем дело, — заторопилась та,
как будто с нее гору сняли позволением сообщить свое горе.
— Ах, Дмитрий Прокофьич,
как тяжело быть матерью! Но
вот и эта лестница…
Какая ужасная лестница!