Неточные совпадения
— Стало быть,
мне правду
говорили, что он пленился этой госпожой? — спросил Марфин губернского предводителя.
—
Мне об вас очень много
говорили министр внутренних дел и министр юстиции! — прибавил он к тому.
— Никакой, ни малейшей! — отвечал Марфин, постукивая своей маленькой ножкой. —
Я говорю это утвердительно, потому что по сему поводу
мне переданы были слова самого государя.
— Это вздор-с вы
говорите! — забормотал он. —
Я знаю и исполняю правила масонов не хуже вашего!
Я не болтун, но перед государем моим
я счел бы себя за подлеца
говорить неправду или даже скрывать что-нибудь от него.
— Нет, это еще не все, мы еще и другое! — перебил его снова с несколько ядовитой усмешкой Марфин. — Мы — вы, видно, забываете, что
я вам
говорю: мы — люди, для которых душа человеческая и ее спасение дороже всего в мире, и для нас не суть важны ни правительства, ни границы стран, ни даже религии.
— Прекрасно-с,
я согласен и с этим! — снова уступил предводитель. — Но как же тут быть?.. Вы вот можете оставаться масоном и даже открыто
говорить, что вы масон, — вы не служите!.. Но как же
мне в этом случае поступить? — заключил он, как бы в форме вопроса.
— Не
говорите этого! Не
говорите!.. Это или неправда, или какое-то непонятное заблуждение ваше! — прикрикнул на него Марфин. —
Я, впрочем, рад этим невзгодам на нас, очень рад!.. Пусть в них все, как металлы в горниле, пообчистятся, и увидится, в ком есть золото и сколько его!
«Злодей, — спрашивает она, — за что?..» — «А за то,
говорит, что
я вот теперь тысячу женщин видел, и ты всех их хуже и гаже!» Мила она ему была?
Я Вам
говорил, что всего удобнее человеку делать эти наблюдения в эпоху юности своей; но это не воспрещается и еще паче того следует делать и в лета позднейшие, ибо о прежних наших действиях мы можем судить правильнее, чем о настоящих: за сегодняшний поступок наш часто заступается в нас та страсть, которая заставила нас проступиться, и наш разум, который согласился на то!..
— Вам, дядя, хорошо так рассуждать! У вас нет никаких желаний и денег много, а у
меня наоборот!.. Заневолю о том
говоришь, чем болишь!.. Вчера, черт возьми, без денег, сегодня без денег, завтра тоже, и так бесконечная перспектива idem per idem!.. [одно и то же!.. (лат.).] — проговорил Ченцов и, вытянувшись во весь свой длинный рост на стуле, склонил голову на грудь. Насмешливое выражение лица его переменилось на какое-то даже страдальческое.
В случае, если ответ Ваш будет
мне неблагоприятен, не передавайте оного сами, ибо Вы, может быть, постараетесь смягчить его и поумалить мое безумие, но пусть
мне скажет его Ваша мать со всей строгостью и суровостью, к какой только способна ее кроткая душа, и да будет
мне сие —
говорю это, как
говорил бы на исповеди — в поучение и назидание.
Его намерение было ехать к сенатору, чтобы на том сорвать вспыхнувшую в нем досаду, доходящую почти до озлобления, и вместе с тем, под влиянием своих масонских воззрений, он мысленно
говорил себе: «Нетерпелив
я и строптив, очень строптив!»
— Главные противоречия, — начал он неторопливо и потирая свои руки, — это в отношении губернатора… Одни утверждают, что он чистый вампир, вытянувший из губернии всю кровь, чего
я, к удивлению моему, по делам совершенно не вижу… Кроме того, другие лица, не принадлежащие к партии губернского предводителя,
мне говорят совершенно противное…
— Могу
я докладывать? — спросил он, видя, что сенатор больше уже не желает
говорить.
— Проделки этого господина вопиющие! — перебил его сенатор. —
Мне говорили об них еще в Петербурге!.. Заставлять обывателей устраивать ему садки, — это уж и не взятка, а какая-то натуральная повинность!
— Он был у
меня!.. — доложил правитель дел, хотя собственно он должен был бы сказать, что городничий представлялся к нему, как стали это делать, чрез две же недели после начала ревизии, почти все вызываемые для служебных объяснений чиновники, являясь к правителю дел даже ранее, чем к сенатору, причем, как
говорили злые языки, выпадала немалая доля благостыни в руки Звездкина.
— Непременно со слов Крапчика! — подхватил сенатор. — Он,
я вам
говорю, какой-то злой дух для
меня!.. Все, что он
мне ни посоветовал, во всем
я оказываюсь глупцом!..
Я велю, наконец, не пускать его к себе.
— Madame, me parmettrez vous de prendre place aupres de vous? [Мадам, вы позволите
мне занять место возле вас? (франц.).] —
говорил он почти раболепным голосом, выбежав к ней в настоящее утро на рундучок своего крыльца.
— Извольте, извольте!.. — не выдержал долее граф. —
Я для вас готов быть у старика… Он,
я знаю, не так виноват, как
говорят про него враги его.
— Объяснялся… Граф сам первый начал и спросил, что за человек губернатор?
Я говорю: он дрянь и взяточник!
— Но вы в этом случае — поймите вы — совершенно сходитесь в мнениях с сенатором, который тоже
говорит, что
я слишком спешу, и все убеждал
меня, что Петербург достаточно уже облагодетельствовал нашу губернию тем, что прислал его к нам на ревизию; а
я буду там доказывать, что господин граф не годится для этого, потому что он плотоугодник и развратник, и что его, прежде чем к нам, следовало послать в Соловки к какому-нибудь монаху для напутствования и назидания.
— О, черт бы его драл! — отозвался без церемонии Ченцов. —
Я игрывал и не с такими еще господами… почище его будут!.. Стоит ли об этом
говорить! Чокнемтесь лучше, по крайней мере, хоть теперь!.. — присовокупил он, наливая по стакану шампанского себе и Катрин.
Я вызываю исправника к себе и
говорю ему, что буду зорко следить по этого рода делам за действиями земской полиции, а потому заранее прошу его не ссориться со
мной.
— Но каким же образом, ваше преосвященство, — возразил Крапчик, —
мне наш общий с вами знакомый, Егор Егорыч Марфин, как-то раз
говорил, что скопцы у нас были еще в древности, а хлысты, рассказывают, не очень давно появились?
— Но
я, ваше преосвященство,
говоря откровенно, даже не знаю хорошенько, в чем и сама-то христовщина состоит, а между тем бы интересно было это для
меня, — извините моей глупой любознательности.
В догматике ее рассказывается, что бог Саваоф, видя, что христианство пало на земле от пришествия некоего антихриста из монашеского чина, разумея, без сомнения, под этим антихристом патриарха Никона […патриарх Никон — в миру Никита Минов (1605—1681), выдающийся русский религиозный деятель.], сошел сам на землю в лице крестьянина Костромской губернии, Юрьевецкого уезда, Данилы [Данила Филиппов (ум. в 1700 г.) — основатель хлыстовской секты.], или, как другие
говорят, Капитона Филипповича; а между тем в Нижегородской губернии, сколько
мне помнится, у двух столетних крестьянских супругов Сусловых родился ребенок-мальчик, которого ни поп и никто из крестьян крестить и воспринять от купели не пожелали…
В других местностях,
говорят, они вместе с этим восклицают: «Хлыщу, хлыщу, Христа ищу!»… но
я того не слыхал.
— Но, кроме того, ваше преосвященство, как
я вот слышал (это Крапчик начал
говорить тихо), слышал, что после радений между хлыстами начинается этот, так называемый, их ужасный свальный грех!
— Э, полноте, пожалуйста, так
говорить…
Я, наконец, не узнаю в вас нашего спокойного и мудрого наставника!..
— Это мы посмотрим, посмотрим;
я вот попригляжусь к здешним мужикам, когда их лечить буду!.. —
говорил доктор, мотая головой: он втайне давно имел намерение попытаться распространять масонство между мужиками, чтобы сделать его таким образом более народным, чем оно до сих пор было.
— Если ты будешь сметь так
говорить со
мной,
я прокляну тебя! — зашипел он, крепко прижав свой могучий кулак к столу. —
Я не горничная твоя, а отец тебе, и ты имеешь дерзость сказать
мне в глаза, что
я шулер, обыгрывающий наверняка своих партнеров!
— Любопытно бы было видеть эту инструкцию, — сказал насмешливо Крапчик, — но, кроме того, слух слуху рознь. Это уж
я говорю не как помещик, а как губернский предводитель дворянства: назначать неосмотрительно дознания по этого рода делам значит прямо вызывать крестьян на бунт против помещиков, а это
я не думаю, чтобы было приятно государю.
— Не знаю-с, что известно графу, но
я на днях уезжаю в Петербург и буду там
говорить откровенно о положении нашей губернии и дворянства, — сказал сей последний в заключение и затем, гордо подняв голову, вышел из залы.
—
Я везу к кузине Рыжовой одну из дочерей ее, которая очень скучает об ней! — проговорил Егор Егорыч, потупляясь от сознания в душе, что он не полную правду
говорит в этом случае.
— Какая же?..
Говорите! — начал уж приставать Марфин. —
Мне вы должны сказать и не можете утаивать от
меня, —
я единственный защитник и заступник за этих девушек.
— Но вы понимаете ли, что
говорить такие вещи о девушке значит позорить, убивать ее, и
я не позволю того никому и всем рот зажму! — продолжал кричать Егор Егорыч.
Началось прощание; первые поцеловались обе сестры; Муза, сама не пожелавшая, как мы знаем, ехать с сестрой к матери, не выдержала, наконец, и заплакала; но что
я говорю: заплакала! — она зарыдала на всю залу, так что две горничные кинулись поддержать ее; заплакала также и Сусанна, заплакали и горничные; даже повар прослезился и, подойдя к барышням, поцеловал руку не у отъезжающей Сусанны, а у Музы; старушка-монахиня неожиданно вдруг отмахнула скрывавшую ее дверь и начала всех благословлять обеими руками, как — видала она — делает это архиерей.
— Не плакать, а радоваться надобно, что так случилось, — принялась, Юлия Матвеевна успокаивать дочь. — Он
говорит, что готов жениться на тебе… Какое счастье!.. Если бы он был совершенно свободный человек и посторонний, то
я скорее умерла бы, чем позволила тебе выйти за него.
—
Мне Егор Егорыч
говорил, — а ты знаешь, как он любил прежде Ченцова, — что Валерьян — погибший человек: он пьет очень… картежник безумный, и что ужасней всего, — ты, как девушка, конечно, не понимаешь этого, — он очень непостоянен к женщинам: у него в деревне и везде целый сераль. [Сераль — дворец и входящий в него гарем в восточных странах.]
—
Я вам напишу, непременно напишу… Где вы остановитесь? —
говорила ему адмиральша.
—
Я поговорю с сестрою! — успокоила Сусанна мать, и на другой же день, когда Людмила немножко повеселела, Сусанна, опять-таки оставшись с ней наедине, сказала...
— Многое-с, очень многое!..
Я сам три года стоял в Польше и достаточно видал этих костелов; кроме того,
мне все это
говорил один почтамтский чиновник, и он утверждал, что почтамт у нас весь состоит из масонов и что эти господа, хоть и очень умные, но проходимцы великие!.. — лупил на всех парусах капитан.
Панночка в отчаянии и
говорит ему: «Сними ты с себя портрет для
меня, но пусти перед этим кровь и дай
мне несколько капель ее;
я их велю положить живописцу в краски, которыми будут рисовать, и тогда портрет выйдет совершенно живой, как ты!..» Офицер, конечно, — да и кто бы из нас не готов был сделать того, когда мы для женщин жизнью жертвуем? — исполнил, что она желала…
— А, благодарю вас, что вы
меня предуведомили!.. — поблагодарил ее искренно капитан и, выйдя от Рыжовых, почувствовал желание зайти к Миропе Дмитриевне, чтобы
поговорить с ней по душе.
— Во всех отношениях, и кроме старшей, Людмилы, кажется, у адмиральши есть другая дочь, — прехорошенькая, —
я и не воображал даже! —
говорил с явным увлечением капитан.
—
Я сейчас беседовал и даже спорил с ним! — объяснил капитан. — Чудак он, должно быть, величайший; когда
говорит, так наслажденье его слушать, сейчас видно, что философ и ученейший человек, а по манерам какой-то прыгунчик.
— Сам приехал, без разрешения даже моего! — отвечал за своего камердинера Егор Егорыч. —
Говорит, что
мне тяжело и трудно без него жить, да и правда, пожалуй, совершенная правда.
Я сделал ту и другую и всегда буду благодарить судьбу, что она, хотя ненадолго, но забросила
меня в Польшу, и что бы там про поляков ни
говорили, но после кампании они нас, русских офицеров, принимали чрезвычайно радушно, и
я скажу откровенно, что только в обществе их милых и очень образованных дам
я несколько пообтесался и стал походить на человека.
— Она позволит…
Я сам ей напишу об этом, —
говорил Егор Егорыч и, торопливо вынув из кармана бумажник, вырвал из книжки чистый листок бумаги и тут же на коленях своих написал...
Впрочем, прежде чем
я пойду далее в моем рассказе,
мне кажется, необходимо предуведомить читателя, что отныне
я буду именовать Зверева майором, и вместе с тем открыть тайну, которой читатель, может быть, и не подозревает: Миропа Дмитриевна давно уже была, тщательно скрывая от всех, влюблена в майора, и хоть
говорила с ним, как и с прочими офицерами, о других женщинах и невестах, но в сущности она приберегала его для себя…