Неточные совпадения
Городничий. Да
я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками,
я ничего не могу сказать. Да и странно
говорить: нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого
говорят.
Аммос Федорович. Что ж вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам — рознь.
Я говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками. Это совсем иное дело.
Городничий. Ну, а что из того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы в бога не веруете; вы в церковь никогда не ходите; а
я, по крайней мере, в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви. А вы… О,
я знаю вас: вы если начнете
говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
Лука Лукич. Что ж
мне, право, с ним делать?
Я уж несколько раз ему
говорил. Вот еще на днях, когда зашел было в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой
я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал от доброго сердца, а
мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству.
Я раз слушал его: ну, покамест
говорил об ассириянах и вавилонянах — еще ничего, а как добрался до Александра Македонского, то
я не могу вам сказать, что с ним сделалось.
Лука Лукич. Да, он горяч!
Я ему это несколько раз уже замечал…
Говорит: «Как хотите, для науки
я жизни не пощажу».
Говорят, что
я им солоно пришелся, а
я, вот ей-богу, если и взял с иного, то, право, без всякой ненависти.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет,
говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал.
Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Городничий. Да
говорите, ради бога, что такое? У
меня сердце не на месте. Садитесь, господа! Возьмите стулья! Петр Иванович, вот вам стул.
В желудке-то у
меня… с утра
я ничего не ел, так желудочное трясение…» — да-с, в желудке-то у Петра Ивановича… «А в трактир, —
говорит, — привезли теперь свежей семги, так мы закусим».
Я будто предчувствовал и
говорю Петру Ивановичу: «Здесь что-нибудь неспроста-с».
Городничий. Нет, нет; позвольте уж
мне самому. Бывали трудные случаи в жизни, сходили, еще даже и спасибо получал. Авось бог вынесет и теперь. (Обращаясь к Бобчинскому.)Вы
говорите, он молодой человек?
Анна Андреевна. Где ж, где ж они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)Муж! Антоша! Антон! (
Говорит скоро.)А все ты, а всё за тобой. И пошла копаться: «
Я булавочку,
я косынку». (Подбегает к окну и кричит.)Антон, куда, куда? Что, приехал? ревизор? с усами! с какими усами?
Осип.
Говорит: «Этак всякий приедет, обживется, задолжается, после и выгнать нельзя.
Я,
говорит, шутить не буду,
я прямо с жалобою, чтоб на съезжую да в тюрьму».
Хлестаков. Да что ж жаловаться? Посуди сам, любезный, как же? ведь
мне нужно есть. Этак могу
я совсем отощать.
Мне очень есть хочется;
я не шутя это
говорю.
Слуга. Так-с. Он
говорил: «
Я ему обедать не дам, покамест он не заплатит
мне за прежнее». Таков уж ответ его был.
Хлестаков (сначала немного заикается, но к концу речи
говорит громко).Да что же делать?..
Я не виноват…
Я, право, заплачу…
Мне пришлют из деревни.
Хлестаков. Да что?
мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)
Я не знаю, однако ж, зачем вы
говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а
меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!..
Я заплачу, заплачу деньги, но у
меня теперь нет.
Я потому и сижу здесь, что у
меня нет ни копейки.
Городничий. А уж
я так буду рад! А уж как жена обрадуется! У
меня уже такой нрав: гостеприимство с самого детства, особливо если гость просвещенный человек. Не подумайте, чтобы
я говорил это из лести; нет, не имею этого порока, от полноты души выражаюсь.
Хлестаков.
Я уж не помню твоих глупых счетов.
Говори, сколько там?
Городничий.
Я здесь напишу. (Пишет и в то же время
говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы
мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему
я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко
мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись,
говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы! не нашли другого места упасть! И растянулся, как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь
я вижу, — из чего же ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да
говорите же оттуда — все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до тех пор, пока не войдет в комнату, ничего не расскажет!
Добчинский. Молодой, молодой человек; лет двадцати трех; а
говорит совсем так, как старик: «Извольте,
говорит,
я поеду и туда, и туда…» (размахивает руками),так это все славно. «
Я,
говорит, и написать и почитать люблю, но мешает, что в комнате,
говорит, немножко темно».
Анна Андреевна. Послушай: беги к купцу Абдулину… постой,
я дам тебе записочку (садится к столу, пишет записку и между тем
говорит):эту записку ты отдай кучеру Сидору, чтоб он побежал с нею к купцу Абдулину и принес оттуда вина. А сам поди сейчас прибери хорошенько эту комнату для гостя. Там поставить кровать, рукомойник и прочее.
Анна Андреевна. Цветное!.. Право,
говоришь — лишь бы только наперекор. Оно тебе будет гораздо лучше, потому что
я хочу надеть палевое;
я очень люблю палевое.
Анна Андреевна. Вот хорошо! а у
меня глаза разве не темные? самые темные. Какой вздор
говорит! Как же не темные, когда
я и гадаю про себя всегда на трефовую даму?
Анна Андреевна. Пустяки, совершенные пустяки!
Я никогда не была червонная дама. (Поспешно уходит вместе с Марьей Антоновной и
говорит за сценою.)Этакое вдруг вообразится! червонная дама! Бог знает что такое!
И сторож летит еще на лестнице за
мною со щеткою: «Позвольте, Иван Александрович,
я вам,
говорит, сапоги почищу».
Хлестаков. С хорошенькими актрисами знаком.
Я ведь тоже разные водевильчики… Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто
говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» — «Да так, брат, — отвечает, бывало, — так как-то всё…» Большой оригинал.
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем:
я не хотел писать, но театральная дирекция
говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У
меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это
я написал.
«Извольте, господа,
я принимаю должность,
я принимаю,
говорю, так и быть,
говорю,
я принимаю, только уж у
меня: ни, ни, ни!..
О!
я шутить не люблю.
Я им всем задал острастку.
Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле?
Я такой!
я не посмотрю ни на кого…
я говорю всем: «
Я сам себя знаю, сам».
Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу.
Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Марья Антоновна. Право, маменька, все смотрел. И как начал
говорить о литературе, то взглянул на
меня, и потом, когда рассказывал, как играл в вист с посланниками, и тогда посмотрел на
меня.
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что
я, крепостной человек, но и то смотрит, чтобы и
мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, —
говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты,
говорит, напомни
мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним!
я человек простой».
Городничий. Хорошо, хорошо, и дело ты
говоришь. Там
я тебе дал на чай, так вот еще сверх того на баранки.
Хлестаков.
Я, признаюсь, рад, что вы одного мнения со
мною.
Меня, конечно, назовут странным, но уж у
меня такой характер. (Глядя в глаза ему,
говорит про себя.)А попрошу-ка
я у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.)Какой странный со
мною случай: в дороге совершенно издержался. Не можете ли вы
мне дать триста рублей взаймы?
Хлестаков (провожая).Нет, ничего. Это все очень смешно, что вы
говорили. Пожалуйста, и в другое тоже время…
Я это очень люблю. (Возвращается и, отворивши дверь, кричит вслед ему.)Эй вы! как вас?
я все позабываю, как ваше имя и отчество.
Хлестаков. Хорошо, хорошо!
Я об этом постараюсь,
я буду
говорить…
я надеюсь… все это будет сделано, да, да… (Обращаясь к Бобчинскиму.)Не имеете ли и вы чего-нибудь сказать
мне?
Сукна увидит штуку,
говорит: «Э, милый, это хорошее суконцо: снеси-ка его ко
мне».
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж
говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у
меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай:
говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «
Я тебя, —
говорит, — не буду, —
говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это,
говорит, запрещено законом, а вот ты у
меня, любезный, поешь селедки!»
Марья Антоновна.
Я совсем не понимаю, о чем вы
говорите: какой-то платочек… Сегодня какая странная погода!
Марья Антоновна. Вы всё эдакое
говорите…
Я бы вас попросила, чтоб вы
мне написали лучше на память какие-нибудь стишки в альбом. Вы, верно, их знаете много.
Хлестаков. Да к чему же
говорить?
я и без того их знаю.
Городничий. Там купцы жаловались вашему превосходительству. Честью уверяю, и наполовину нет того, что они
говорят. Они сами обманывают и обмеривают народ. Унтер-офицерша налгала вам, будто бы
я ее высек; она врет, ей-богу врет. Она сама себя высекла.
Хлестаков.
Я не шутя вам
говорю…
Я могу от любви свихнуть с ума.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь
я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы,
говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
«Ах, боже мой!» — думаю себе и так обрадовалась, что
говорю мужу: «Послушай, Луканчик, вот какое счастие Анне Андреевне!» «Ну, — думаю себе, — слава богу!» И
говорю ему: «
Я так восхищена, что сгораю нетерпением изъявить лично Анне Андреевне…» «Ах, боже мой! — думаю себе.
Уже Лука Лукич
говорит: «Отчего ты, Настенька, рыдаешь?» — «Луканчик,
говорю,
я и сама не знаю, слезы так вот рекой и льются».