Неточные совпадения
— А скажите, что вот это такое? — заговорила она
с ним ласковым голосом. — Я иногда, когда смотрюсь в зеркало, вдруг точно
не узнаю себя и спрашиваю:
кто же это там, — я или
не я? И так мне сделается страшно, что я убегу от зеркала и целый день уж больше
не загляну в него.
—
Не нюхаю! — отвечал тот отрывисто, но на табакерку взглянул и, смекнув, что она была подарок из дворцового кабинета, заподозрил, что сенатор сделал это
с умыслом, для внушения вящего уважения к себе: «Вот
кто я, смотри!» — и Марфин, как водится, рассердился при этой мысли своей.
Члены полиции имели постоянным правилом своим по делам этого рода делать срывы
с кого только возможно; но Сверстов, никогда ни по какому делу
не бравший ни копейки, страшно восставал против таких поборов и
не доносил о том по начальству единственно из чувства товарищества, так как и сам был все-таки чиновник.
Адмиральша тут солгала: Людмила прямо ей сказала, что она никогда
не согласится на брак
с Марфиным, точно так же, как и ни
с кем другим.
Напрасно к нему приезжали сенатор, губернатор, губернский предводитель, написавший сверх того Егору Егорычу письмо, спрашивая, что такое
с ним, — на все это Антип Ильич, по приказанию барина, кротко отвечал, что господин его болен,
не может никого принимать и ни
с кем письменно сноситься; но когда пришло к Егору Егорычу письмо от Сверстова, он как бы ожил и велел себе подать обед, питаясь до этого одним только чаем
с просфорой, которую ему,
с вынутием за здравие, каждое утро Антип Ильич приносил от обедни.
— А
кому не под силу, — объяснил владыко, — тому дозволялось, по взаимной склонности, жить
с согласницей, ибо, по их учению, скверна токмо есть в браке, как в союзе, скрепляемом антихристовою церковию.
Сверстов немедля же полез на голбец, и Иван Дорофеев, влезши за ним, стал ему светить лучиной. Бабушка была совсем засохший, сморщенный гриб. Сверстов повернул ее к себе лицом. Она только простонала,
не ведая,
кто это и зачем к ней влезли на печь. Сверстов сначала приложил руку к ее лбу, потом к рукам, к ногам и, слезая затем
с печи, сказал...
— Потому что он должен вам, а то, если он
не приедет сюда больше,
с кого же вы взыщете его проигрыш?
Миропа Дмитриевна непременно ожидала, что Рыжовы примут ее приветливо и даже
с уважением, но, к удивлению своему, она совершенно этого
не встретила, и началось
с того, что к ней вышла одна только старуха-адмиральша
с лицом каким-то строгим и печальным и объявила, что у нее больна дочь и что поэтому они ни
с кем из знакомых своих видаться
не будут.
Миропа Дмитриевна, прямо принявшая эти слова на свой счет, очень недолго посидела и ушла, дав себе слово больше
не заходить к своим постояльцам и за их грубый прием требовать
с них квартирные деньги вперед; но демон любопытства, терзавший Миропу Дмитриевну более, чем кого-либо,
не дал ей покою, и она строго приказала двум своим крепостным рабам, горничной Агаше и кухарке Семеновне, разузнать,
кто же будет готовить кушанье и прислуживать Рыжовым.
— Знаю и понимаю это! — подхватила адмиральша, обрадованная, что Сусанна согласно
с нею смотрит. — Ты вообрази одно: он давно был благодетелем всей нашей семьи и будет еще потом, когда я умру, а то на
кого я вас оставлю?.. Кроме его —
не на
кого!
Панночка в отчаянии и говорит ему: «Сними ты
с себя портрет для меня, но пусти перед этим кровь и дай мне несколько капель ее; я их велю положить живописцу в краски, которыми будут рисовать, и тогда портрет выйдет совершенно живой, как ты!..» Офицер, конечно, — да и
кто бы из нас
не готов был сделать того, когда мы для женщин жизнью жертвуем? — исполнил, что она желала…
— Что ж мне было вам говорить!.. — возразила Миропа Дмитриевна. — Я думала, что вы сами догадываетесь об этом!.. А то к чему же такая таинственная жизнь!.. Всех избегать, ни
с кем не знакомиться…
Адмиральша, Сусанна и майор перешли в квартиру Миропы Дмитриевны и разместились там, как всегда это бывает в минуты катастроф,
кто куда попал: адмиральша очутилась сидящей рядом
с майором на диване и только что
не склонившею голову на его плечо, а Сусанне, севшей вдали от них и бывшей, разумеется, бог знает до чего расстроенною, вдруг почему-то кинулись в глаза чистота, порядок и даже щеголеватость убранства маленьких комнат Миропы Дмитриевны: в зальце, например, круглый стол, на котором она обыкновенно угощала карабинерных офицеров чаем, был покрыт чистой коломянковой салфеткой; а про гостиную и говорить нечего:
не говоря о разных красивых безделушках, о швейном столике
с всевозможными принадлежностями, там виднелось литографическое и разрисованное красками изображение Маврокордато [Маврокордато Александр (1791—1865) — греческий патриот, организатор восстания в Миссолонги (1821).], греческого полководца, скачущего на коне и
с рубящей наотмашь саблей.
— Для
кого же архей
не великое дело! — воскликнул
с чувством Крапчик.
«Наш хороший знакомый» был
не кто иной, как Лябьев, о котором я упоминал и который, сверх игры в четыре руки
с Музой, успел
с ней дойти и до генерал-баса.
— Что это такое, скажите вы мне, — говорила она
с настойчивостью и начала затем читать текст старинного перевода книги Сен-Мартена: «Мне могут сделать возражение, что человек и скоты производят действия внешние, из чего следует, что все сии существа имеют нечто в себе и
не суть простые машины, и когда спросят у меня: какая же разница между их началами действий и началом, находящимся в человеке, то ответствую: сию разность легко тот усмотрит,
кто обратится к ней внимательно.
Когда молодой человек, отпущенный, наконец, старым камердинером, вошел в залу, его
с оника встретила Муза, что было и
не мудрено, потому что она целые дни проводила в зале под предлогом якобы игры на фортепьяно, на котором, впрочем, играла немного и все больше смотрела в окно, из которого далеко было видно,
кто едет по дороге к Кузьмищеву.
— Ах, это вы!.. Вот
кто приехал! — произнесла как бы
с удивлением Муза, но вряд ли она искренно удивилась. — Подождите тут, я предуведомлю об вас мамашу и Сусанну! — присовокупила она, но и тут ей, кажется, предуведомлять было
не для чего, — по крайней мере Сусанну, — потому что та, услыхав от сестры,
кто приехал,
не выразила никакого недоумения касательно приезда неожиданного гостя, а сейчас же и прежде всего пошла к Егору Егорычу.
Приятель мой Милорадович некогда передавал мне, что когда он стал бывать у Екатерины Филипповны, то старику-отцу его это очень
не понравилось, и он прислал сыну строгое письмо
с такого рода укором, что бог знает, у
кого ты и где бываешь…
Плакала, слушая эту проповедь, почти навзрыд Сусанна; у Егора Егорыча также текли слезы; оросили они и глаза Сверстова, который нет-нет да и закидывал свою курчавую голову назад;
кого же больше всех произнесенное отцом Василием слово вышибло, так сказать, из седла, так это gnadige Frau, которая перед тем очень редко видала отца Василия, потому что в православную церковь она
не ходила, а когда он приходил в дом, то почти
не обращала на него никакого внимания; но тут, увидав отца Василия в золотой ризе,
с расчесанными седыми волосами, и услыхав, как он красноречиво и правильно рассуждает о столь возвышенных предметах, gnadige Frau пришла в несказанное удивление, ибо никак
не ожидала, чтобы между русскими попами могли быть такие светлые личности.
Потом все вошли в гостиную, где сидели вдвоем Егор Егорыч и Сусанна Николаевна, которые, увидав,
кто к ним приехал, без сомнения, весьма удивились, и затем началась обычная сцена задушевных, хоть и бестолковых, деревенских свиданий: хозяева и гости что-то такое восклицали; все чуть-чуть
не обнимались; у Сусанны Николаевны оба прибывшие гостя поцеловали
с чувством руку; появилась тут же вдруг и gnadige Frau, у которой тоже оба кавалера поцеловали руку; все о разных разностях отрывочно спрашивали друг друга и,
не получив еще ответа, рассказывали, что
с ними самими было.
— Конечно, через него!.. А то через
кого же? — воскликнул Аггей Никитич. — Словом-с, он мой духовный и вещественный благодетель. Я даже
не сумею вам передать, что со мной произошло перед знакомством моим
с Егором Егорычем… Я еще прежде того имел счастье встретить семейство Сусанны Николаевны, а потом уж увидел у них Егора Егорыча, и мне показалось, что я прежде ходил и влачился по земле между людьми обыкновенными, но тут вдруг очутился на небе между святыми.
— Что же это за такое большое горе! — возразил Аггей Никитич. — Ченцов
не сын родной Егора Егорыча… Мало ли у
кого племянники разводятся
с женами… Я, как сужу по себе…
— А, вот он
кто! — произнес
с уважением Аггей Никитич. — Но
кто он родом,
не из русских?
У Петра Григорьича всегда было много денег, и он был в этом отношении, по-своему, честен:
не любя уступать и давать своих денег другим, он зато и
не одолжался ими ни у
кого; нынешний же губернский предводитель тоже никогда никому
не давал денег, — может быть, потому, что у него их никогда
не было в сколько-нибудь сносном числе; но вместе
с тем сам он ссужался у всех,
кто только имел глупость или надобность
не отказывать ему.
— Почти ни
с кем! — проговорил Аггей Никитич. — Все как-то
не до того было!.. Впрочем, в этом, знаете, самом дальнем отсюда городке имел честь быть представлен вашей, кажется, родственнице, madame Ченцовой, у которой — что, вероятно, известно вам — супруг скончался в Петербурге.
Егор же Егорыч едва ей поклонился, и одна Сусанна Николаевна как бы несколько поприветливее встретила ее и усадила за обеденный стол; но и тут Миропа Дмитриевна очутилась в несколько неловком положении, оттого что она
не была познакомлена
с gnadige Frau, и, будучи посажена
с сею последнею рядом, Миропа Дмитриевна
не ведала,
кто такая эта дама: родственница ли Марфиных, знакомая их, или просто экономка, а потому решительно
не знала, как себя держать
с gnadige Frau.
Здесь я
не могу
не заметить, что сия почтенная дама
с течением годов все более и более начала обнаруживать смелости и разговорчивости
с мужчинами и даже позволяла себе иногда весьма и весьма вольные шутки, что происходило, конечно, потому, что
кто же по летам и наружности gnadige Frau мог ее заподозрить в чем-нибудь?!
—
Кто ж
не знает этого? — отвечал тот
с некоторой улыбкой.
— А когда она кончится?..
Кто это угадает?.. Просто придумать
не могу, что и делать… Жене в глаза взглянуть совестно, а тут приехала еще в Москву ее сестра, Марфина,
с мужем…
— Это зачем я ей нужен? — вспылил сразу же Егор Егорыч. — Пускай видается
с кем ей угодно, только
не со мной!
— Э, зови меня, как хочешь! Твоя брань ни у
кого на вороту
не повиснет… Я людей
не убивала, в карты и на разные плутни
не обыгрывала, а что насчет баломута ты говоришь, так это ты, душенька,
не ври, ты его подкладывал Лябьеву: это еще и прежде замечали за тобой. Аркаша, я знаю, что
не делал этого, да ты-то хотел его руками жар загребать. Разве ты
не играл
с ним в половине, одно скажи!
Муза Николаевна, сама
не помня от
кого получившая об этом уведомление, на первых порах совсем рехнулась ума; к счастию еще, что Сусанна Николаевна, на другой же день узнавшая о страшном событии, приехала к ней и перевезла ее к себе; Егор Егорыч, тоже услыхавший об этом случайно в Английском клубе, поспешил домой, и когда Сусанна Николаевна повторила ему то же самое
с присовокуплением, что Музу Николаевну она перевезла к себе, похвалил ее за то и поник головой.
—
Кто ж этого
не понимает?.. И я приехал
не претензии вам изъявлять, а посоветоваться
с вами, как
с человеком опытным в подобных делах.
Член этот действительно был родом французик, значительно пожилой, но при этом вертлявый, в завитом парике, слегка набеленный, подрумяненный,
с большим ртом,
с визгливым голосом и
с какой-то несносной для всех энергией, по милости которой, а также и манерами своими, он весьма напоминал скорпиона, потому что, когда к
кому пристанет, так тот от него
не скоро отцепится.
Что Сверстов так неожиданно приехал, этому никто особенно
не удивился: все очень хорошо знали, что он
с быстротой борзой собаки имел обыкновение кидаться ко всем,
кого постигло какое-либо несчастье, тем более спешил на несчастье друзей своих; но на этот раз Сверстов имел еще и другое в виду, о чем и сказал Егору Егорычу, как только остался
с ним вдвоем.
— Об этом-с в нашей губернии, — принялся выпечатывать Егор Егорыч, — началось дело, и у меня в руках все копии
с этого дела; только я
не знаю, к
кому мне обратиться.
— Мне
не одному у него нужно быть, а
с моим деревенским доктором, который поднял и раскрыл дело Тулузова и который по этому делу имел даже предчувствие за несколько лет пред тем, что он и
не кто другой, как он, раскроет это убийство; а потому вы мне и ему устройте свидание у министра!
— Да, вот что!.. Но, впрочем, для меня это все равно; у меня никаких браков ни
с мужем и ни
с кем бы ни было
не будет больше в жизни.
— Нет, тот
не такой! — возразил поспешно ополченец. — Хоть и немец, но добрейшей души человек;
с больного, про которого только знает, что очень беден, никогда за лекарство ничего
не берет… Или теперь этот поступок его
с женою?.. Поди-ка,
кто нынче так поступит?
Он к пани Вибель
не подходил даже близко и шел в толпе
с кем ни попало, но зато, когда балкона стало
не видать, он, как бы случайно предложив пани Вибель свою руку, тотчас же свернул
с нею на боковую дорожку, что, конечно, никому
не могло показаться странным, ибо еще ранее его своротил в сторону
с своей невестой инвалидный поручик; ушли также в сторону несколько молодых девиц, желавших, как надо думать, поговорить между собою о том, что они считали говорить при своих маменьках неудобным.
— Все это оченно прекрасно-с, — сказал он, — но у меня нет секунданта, и я,
не зная здесь никого,
не знаю, к
кому обратиться; а потому
не угодно ли вам будет приехать ко мне
с этим вызовом в Москву, куда я вскоре уезжаю.
— Я
не знаю, сколько там ваш Павел Степаныч получает, — ответила ему только что
не с презрением Миропа Дмитриевна, — но тут
кто же мне поручится, что господин камер-юнкер
не умрет?
Великий мастер, который был
не кто иной, как Сергей Степаныч, в траурной мантии и
с золотым знаком гроссмейстера на шее, открыв ложу обычным порядком, сошел со своего стула и, подойдя к гробу, погасил на западе одну свечу, говоря: «Земля еси и в землю пойдеши!» При погашении второй свечи он произнес: «Прискорбна есть душа моя даже до смерти!» При погашении третьей свечи он сказал: «Яко возмеши дух, и в персть свою обратится».
Великий мастер. Человек скитается, яко тень, яко цвет сельный отцветает. Сокровиществует и
не весть
кому соберет, умрет и ничего из славы сей земли
с собой
не понесет. Наг приходит в мир сей и наг уходит. Господь даде, господь и взя.
— Да это исполняй,
кто тебе мешает! — заключила этот спор тем же насмешливым тоном gnadige Frau, очень хорошо знавшая, что она сумеет
не допустить мужа подать такую несообразную
с здравым рассудком просьбу.