Неточные совпадения
Насколько я врач искусный, не мое дело судить; но
скажу, не смиренствуя лукаво, что я врач милосердный и болеющий о своих больных; а любовь и боленье о ближнем, Вы сами неоднократно преподавали, подсказывают многое
человеку.
— То-то-с, нынче, кажется, это невозможно, — проговорил губернский предводитель, — я вот даже слышал, что у этого именно хлыста Ермолаева в доме бывали радения, на которые собиралось народу
человек по сту; но чтобы происходили там подобные зверства — никто не рассказывает, хотя, конечно, и то надобно
сказать, что ворота и ставни в его большущем доме, когда к нему набирался народ, запирались, и что там творилось, никто из православных не мог знать.
— Если прикажете, завтра же поеду, —
сказал покорным тоном молодой
человек и, получив на билет приказа общественного призрения от Крапчика расписку, ушел, а на другой день и совсем уехал в имение.
Я сделал ту и другую и всегда буду благодарить судьбу, что она, хотя ненадолго, но забросила меня в Польшу, и что бы там про поляков ни говорили, но после кампании они нас, русских офицеров, принимали чрезвычайно радушно, и я
скажу откровенно, что только в обществе их милых и очень образованных дам я несколько пообтесался и стал походить на
человека.
— Ну, вот видите, и теперь вдумайтесь хорошенько, что может из этого произойти! — продолжала Миропа Дмитриевна. — Я сама была в замужестве при большой разнице в летах с моим покойным мужем и должна
сказать, что не дай бог никому испытать этого; мне было тяжело, а мужу моему еще тяжельше, потому что он, как и вы же, был
человек умный и благородный и все понимал.
«И это, — думал он про себя, — разговаривают сановники, государственные
люди, тогда как по службе его в Гатчинском полку ему были еще памятны вельможи екатерининского и павловского времени: те, бывало, что ни слово
скажут, то во всем виден ум, солидность и твердость характера; а это что такое?..»
— Вы-то пуще скудны разумом! — снова воскликнул Егор Егорыч. — А знаете ли, какой в обществе ходит старый об вас анекдот, что когда вы побывали у Аракчеева, так он, когда вы ушли,
сказал: «О, если бы к уму этого
человека прибавить мою волю, такой
человек много бы сделал».
— Дашкову передайте, Дашкову, и
скажите, что вот какого рода слухи идут из губернии от самых достоверных
людей!
— Что это такое,
скажите вы мне, — говорила она с настойчивостью и начала затем читать текст старинного перевода книги Сен-Мартена: «Мне могут сделать возражение, что
человек и скоты производят действия внешние, из чего следует, что все сии существа имеют нечто в себе и не суть простые машины, и когда спросят у меня: какая же разница между их началами действий и началом, находящимся в
человеке, то ответствую: сию разность легко тот усмотрит, кто обратится к ней внимательно.
— Весьма возможно! —
сказал протяжно Мартын Степаныч. — Дар пророчества гораздо более распространен между
людьми, чем это предполагают…
Таким образом в самое телесное общение можем мы провести и чрез него осуществить восстановленный во Христе союз бога с натурою, если только внешнее единение будет для нас не целью и не первым побуждением, а лишь крайним выражением и последним довершением того внутреннего духовного единства, про которое сам господь
сказал: «что бог соединил,
человек да не разлучает».
Пылкая в своих привязанностях и гневливая в то же время, она была одной из тех женщин, у которых, как
сказал Лермонтов, пищи много для добра и зла, и если бы ей попался в мужья другой
человек, а не Ченцов, то очень возможно, что из нее вышла бы верная и нежная жена, но с Валерьяном Николаичем ничего нельзя было поделать; довести его до недолгого раскаяния в некоторые минуты была еще возможность, но напугать — никогда и ничем.
— Ах, милейший Василий Иваныч, —
сказал он, — вы, вероятно, не ведаете, какое тяжелое положение для
человека быть женатым!
— Нет-с, мне вас, Валерьян Николаич, в этом нельзя руководствовать! —
сказал он. — Вы изволите, конечно, понимать, что я
человек подчиненный вам и еще больше того Катерине Петровне; положим, я вас научу всему, а вы вдруг, как часто это между супругами бывает,
скажете о том Катерине Петровне!
— Миропа Дмитриевна,
скажу вам откровенно, — начал он суровым голосом, — я
человек простой и нехитростный, а потому не знаю хорошенько, гожусь ли я вам в мужья, а также и вы мне годитесь ли?
— Вам не просить следовало этой суммы, а просто
сказать мне, что вам нужна такая-то сумма и именно на то-то! Какой вы скрытный
человек!.. Мне очень не нравится эта черта в вашем характере!
— Слава всевышнему! —
сказал он, поднимая глаза к небу. — Его волей вселяется в сердца
людей маловедомых великое изречение: «Блюдите, да не презрите единого от малых сих!»
— Не я-с говорю это, я во сне бы никогда не посмел подумать того, — отвечал ей немного уже опешивший Тулузов, — но это могут
сказать другие, и, главное, может таким образом понять правительство, которое зорко следит за подобными отношениями и обеспечивает крепостных
людей от подобного самоуправства: сын этого Власия, как вы сами видели, не из смирных; грубиян и проходимец великий; он найдет себе заступу, и вам может угрожать опасность, что у вас отберут ваше имение в опеку.
Оставшись одна, она действительно принялась сочинять ответ мужу, но оказалось, что в ответе этом наговорила ему гораздо более резких выражений, чем было в письме Тулузова: она назвала даже Ченцова
человеком негодным, погубившим себя и ее, уличала его, что об Аксюте он говорил все неправду; затем так запуталась в изложении своих мыслей и начала писать столь неразборчивым почерком, что сама не могла ни понять, ни разобрать того, что написала, а потому, разорвав с досадой свое сочинение,
сказала потом Тулузову...
— Такая же, как между всякой философией и религией: первая учит познавать сущность вещей посредством разума, а религия преподает то, что сказано в божественном откровении; но путь в достижении того и другого познания в мистицизме иной, чем в других философских системах и в других вероучениях, или, лучше
сказать, оба эти пути сближены у мистиков: они в своей философии ум с его постепенным ходом, с его логическими выводами ставят на вторую ступень и дают предпочтение чувству и фантазии, говоря, что этими духовными орудиями скорее и вернее
человек может достигнуть познания сущности мирового бытия и что путем ума
человек идет черепашьим шагом, а чувством и созерцанием он возлетает, как орел.
— И этот Сен-Мартен, — продолжал тот, — вот что, между прочим,
сказал: что если кто почерпнул познания у Бема, считаемого мудрецами мира сего за сумасшедшего, то пусть и не раскрывает никаких других сочинений, ибо у Бема есть все, что
человеку нужно знать!
— Значит, он был
человек мало верующий, —
сказала она, не зная, чем бы успокоить Сусанну Николаевну.
— В этом слове за вас вы можете не сомневаться, но вместе с тем я за всех поручиться не могу по многим причинам: вы
человек новый среди дворянства, пришлый, так
сказать, — вы государственной службы, если я не ошибаюсь, совсем не несли; потом вы
человек молодой, неженатый, значит, не были еще членом нашего общества.
— Мне, как частному
человеку, никакое министерство не может предписывать, —
сказал он, — а не вношу я деньги потому, что не уверен, буду ли выбран, и тогда зачем же я брошу на ветер пятьдесят тысяч!
— Как тебе, чертеночку, не посмотреть, — все бы ему и везде выглядеть! —
сказала ему с нежностью Аграфена Васильевна, которая вовсе не приходилась никакой тетенькой Углакову, но таким именем ее звали все почти молодые
люди.
Видя, что тетенька была в очень дурном расположении духа, молодые
люди стали с ней прощаться, то есть целоваться в губы, причем она, перекрестив Лябьева,
сказала...
— Я не хочу того! —
сказала она почти униженным тоном. — Я это
сказала не подумав, под влиянием ужасного страха, что неужели же мне непременно суждено быть женой
человека, которого могут обвинить в убийстве.
— Э, зови меня, как хочешь! Твоя брань ни у кого на вороту не повиснет… Я
людей не убивала, в карты и на разные плутни не обыгрывала, а что насчет баломута ты говоришь, так это ты, душенька, не ври, ты его подкладывал Лябьеву: это еще и прежде замечали за тобой. Аркаша, я знаю, что не делал этого, да ты-то хотел его руками жар загребать. Разве ты не играл с ним в половине, одно
скажи!
— Вздор это! — отвергнул настойчиво Тулузов. — Князя бил и убил один Лябьев, который всегда был негодяй и картежник… Впрочем, черт с ними! Мы должны думать о наших делах… Ты говоришь, что если бы что и произошло в кабаке, так бывшие тут разбегутся; но этого мало… Ты сам видишь, какие строгости нынче пошли насчет этого… Надобно, чтобы у нас были заранее готовые
люди, которые бы показали все, что мы им
скажем. Полагаю, что таких
людей у тебя еще нет под рукой?
Об умершей они много не разговаривали (смерть ее было такое естественное явление), а переговорили о том, как им уведомить поосторожнее Марфиных, чтобы не расстроить их очень, и придумали (мысль эта всецело принадлежит gnadige Frau) написать Антипу Ильичу и поручить ему
сказать о смерти старушки Егору Егорычу, ибо gnadige Frau очень хорошо знала, какой высокодуховный
человек Антип Ильич и как его слушается Егор Егорыч.
— Какого высокого ума
человек и в какое страшное сомнение впадает! —
сказала сама себе gnadige Frau.
— А вот он что
сказал, — напомнил ему частный пристав, — он гладит собаку да и говорит: «Не удивляйся, Амочка, не удивляйся, это тоже
человек». А уж если собака усомнилась, так нам и бог простит.
Застав жену на афинском вечере, Тулузов первоначально напугал ее,
сказав, что она будет арестована, а лотом объяснил, что ей можно откупиться от этой беды только тем, если она даст ему, Тулузову, купчую крепость на деревню Федюхино, по которой значится записанным Савелий Власьев —
человек весьма нужный для него в настоящее время.
— Тот ведь-с
человек умный и понимает, что я ему в те поры заплатил дороже супротив других!.. Но тоже раз
сказал было мне, что прибавочку, хоть небольшую, желал бы получить. Я говорю, что вы получите и большую прибавочку, когда дело моего господина кончится. Он на том теперь и успокоился, ждет.
— Я не знаю, что вы разумеете под скрытностью масонов, —
сказал он, — если то, что они не рассказывают о знаках, посредством коих могут узнавать друг друга, и не разглашают о своих символах в обрядах, то это единственно потому, чтобы не дать возможности
людям непосвященным выдавать себя за франкмасонов и без всякого права пользоваться благотворительностью братьев.
Такое обновление сада производилось, конечно, лет двадцать тому назад; но Дмитрий Васильич дал англичанину на выучку трех-четырех молодых мальчиков, а потому, когда англичанин умер, или, точнее
сказать, опился, то выросшие мальчики, давно превратившиеся из Петрушек и Ванек в Петров и Иванов, до сих пор обрабатывали сад приблизительно в том виде, как преподал им англичанин: русские
люди, как известно, сами измышлять не умеют, но зато очень скоро выучивают другими народами придуманное и твердо это запоминают.
Конечно, ближе бы всего ей было
сказать Аггею Никитичу о своей нужде, но это до того казалось совестно Марье Станиславовне, что она проплакала всю ночь и утро, рассуждая так, что не ради же денег она полюбила этого
человека, и когда к ней вечером пришел Аггей Никитич, она ему ни слова не
сказала о себе и только была грустна, что заметив, Аггей Никитич стал было расспрашивать Марью Станиславовну, но она и тут не призналась, зато открыла Аггею Никитичу причину ее печали Танюша.
При такого рода размышлениях Аггею Никитичу подали письмо Миропы Дмитриевны, прочитав которое он прежде всего выразил в лице своем презрение, а потом разорвал письмо на мелкие клочки и бросил их на пол. Старик Вибель заметил это и, как
человек деликатный, не спросил, разумеется, Аггея Никитича, что такое его встревожило, а прервал лишь свое чтение и
сказал...
— Мы убеждены, что
человек не умирает полною смертью, восприняв которую, он только погружается в землю, как бы в лоно матери, и в продолжение девяти месяцев, подобно младенцу, из ветхого Адама преобразуется в нового, или, лучше
сказать, первобытного, безгреховного Адама; из плоти он переходит в дух, и до девяти месяцев связь всякого умершего с землею не прекращается; он, может быть, даже чувствует все, что здесь происходит; но вдруг кто-нибудь будет недоволен завещанной им волей…
— Сколько раз, по целому году там живал! — соврал камергер, ни разу не бывавший за границей. — Но там номера существуют при других условиях; там в так называемых chambres garnies [меблированные комнаты (франц.).] живут весьма богатые и знатные
люди; иногда министры занимают даже помещения в отелях. Но вы решились в нашей полуазиатской Москве затеять то же, виват вам, виват! Вот что только можно
сказать!