Неточные совпадения
Чтобы хоть сколько-нибудь себя успокоить, Егор Егорыч развернул библию, которая, как нарочно, открылась на Песне песней Соломона. Напрасно Егор Егорыч, пробегая поэтические и страстные строки этой песни, усиливался воображать, как прежде всегда он и воображал, что упоминаемый там жених — Христос, а невеста — церковь. Но тут (Егор Егорыч
был уверен в том) дьявол мутил его воображение, и ему представлялось, что жених — это он сам, а невеста — Людмила. Егор Егорыч рассердился на себя, закрыл библию и
крикнул...
— Я-с человек частный… ничтожество!.. — заговорил он прерывчатым голосом. — Не мое, может
быть, дело судить действия правительственных лиц; но я раз стал обвинителем и докончу это… Если справедливы неприятные слухи, которые дошли до меня при приезде моем сюда, я опять поеду в Петербург и опять
буду кричать.
— Отбросьте это душевное настроение!.. Это, повторяю вам еще раз, аскетический эгоизм… равнодушие Пилата, умывшего себе руки! — почти
кричал Сверстов, не слыхавший даже, что в губернии происходит сенаторская ревизия, и знавший только, что Крапчик — масон: из длинного же письма того он понял одно, что речь шла о чиновничьих плутнях, и этого
было довольно.
— Это не я-с приказывал, а он сам себе, пьяница, требовал! —
закричал уже Крапчик на всю столовую. — И ты с ним
пила, и чокалась, и сидела потом вдвоем до трех часов ночи, неизвестно что делая и о чем беседуя.
Егор Егорыч ничего не мог разобрать: Людмила, Москва, любовь Людмилы к Ченцову, Орел, Кавказ — все это перемешалось в его уме, и прежде всего ему представился вопрос, правда или нет то, что говорил ему Крапчик, и он хоть
кричал на того и сердился, но в то же время в глубине души его шевелилось, что это не совсем невозможно, ибо Егору Егорычу самому пришло в голову нечто подобное, когда он услыхал от Антипа Ильича об отъезде Рыжовых и племянника из губернского города; но все-таки, как истый оптимист,
будучи более склонен воображать людей в лучшем свете, чем они
были на самом деле, Егор Егорыч поспешил отклонить от себя эту злую мысль и почти вслух пробормотал: «Конечно, неправда, и доказательство тому, что, если бы существовало что-нибудь между Ченцовым и Людмилой, он не ускакал бы на Кавказ, а оставался бы около нее».
Фаэтон между тем быстро подкатил к бульвару Чистые Пруды, и Егор Егорыч
крикнул кучеру: «Поезжай по левой стороне!», а велев свернуть близ почтамта в переулок и остановиться у небольшой церкви Феодора Стратилата, он предложил Сусанне выйти из экипажа, причем самым почтительнейшим образом высадил ее и попросил следовать за собой внутрь двора, где и находился храм Архангела Гавриила, который действительно своими колоннами, выступами, вазами, стоявшими у подножия верхнего яруса, напоминал скорее башню, чем православную церковь, — на куполе его, впрочем, высился крест; наружные стены храма
были покрыты лепными изображениями с таковыми же лепными надписями на славянском языке: с западной стороны, например, под щитом, изображающим благовещение, значилось: «Дом мой — дом молитвы»; над дверями храма вокруг спасителева венца виднелось: «Аз есмь путь и истина и живот»; около дверей, ведущих в храм, шли надписи: «Господи, возлюблю благолепие дому твоего и место селения славы твоея».
Далее в алтарь Сусанне нельзя
было входить, и Егор Егорыч, распахнув перед ней северные врата,
кричал ей оттуда...
— Позовите сюда вниз жену мою! —
крикнул вслед за тем доктор, высунув голову в коридор, около которого
была комната горничных.
— Метла-то, дьяволица, о двух концах! — вскрикнула, в свою очередь, Маланья и хотела
было вырвать у Арины метлу, но старуха крепко держала свое оружие и съездила Маланью уже по лицу, которая тогда заревела и побежала,
крича: «Погодите! Постойте!»
Как ни отуманена
была голова Ченцова, но он дрогнул всем телом от последних слов Катрин и
крикнул...
— Эй, люди, люди! —
закричала Катрин и бросилась
было бежать.
— Очень хорошо я его знаю! — сказал надменным и насмешливым тоном Тулузов. — Он и мне
кричал, когда я его запер в кабинете, что разобьет себе голову, если я
буду сметь держать его взаперти, однако проспал потом преспокойно всю ночь, царапинки даже себе не сделав.
— Что ж из того, что она племянница ему? — почти
крикнул на жену Сверстов. — Неужели ты думаешь, что Егор Егорыч для какой бы ни
было племянницы захочет покрывать убийство?.. Хорошо ты об нем думаешь!.. Тут я думаю так сделать… Слушай внимательно и скажи мне твое мнение!.. Аггей Никитич упомянул, что Тулузов учителем
был, стало
быть, сведения об нем должны находиться в гимназии здешней… Так?..
— Но вы и этого не должны
были делать! —
крикнул на нее Егор Егорыч. — Женщины рождены не для того, чтобы распоряжаться в служебных делах мужа, а чтобы не огорчать мужей, возбуждать в них благородные чувства по общественной деятельности, утешать и успокоивать мужа в случае несправедливых невзгод!
— Что такое вы говорите! — сказала уж с удивлением Муза Николаевна. — Аркадий, подтверди, пожалуйста,
поет или нет Петр Александрыч! —
крикнула она мужу в кабинет.
В настоящее время жертвой ее
был один молодой человек, года три перед тем проживший за границей М-lle Блоха, познакомившись с ним, начала его приглашать к себе, всюду вывозить с собой и всем
кричать, что это умнейший господин и вдобавок гегелианец.
—
Будет же,
будет! — говорила ему Сусанна Николаевна, тщетно стараясь оторвать свою руку от его губ. — Идите же, наконец, вон, Углаков!.. Вы, я вижу, не стоите дружбы! — почти
крикнула она на него.
— О, это я могу тебе объяснить! — сказал окончательно гнусливым голосом камер-юнкер. — Название это взято у Дюма, но из какого романа — не помню, и, по-моему, эти сборища, о которых так теперь
кричит благочестивая Москва,
были не больше как свободные, не стесняемые светскими приличиями, развлечения молодежи. Я сам никогда не бывал на таких вечерах, — соврал, по мнению автора, невзрачный господин: он, вероятно, бывал на афинских вечерах, но только его не всегда приглашали туда за его мизерность.
Поросенок с подрумяненной кожицей невдолге
был подан. Симпозиарх
крикнул половому...
— Это вот все эти архангелы-то! —
кричала она. — Черномазого, небось, не притянули — откупился; а Аркаше, может, и того сделать не на что
было: все у него разные подлецы обобрали.
Отправка Лябьева назначена
была весьма скоро после того, и им даже дозволено
было ехать в своем экипаже вслед за конвоем. Об их прощании с родственниками и друзьями говорить, конечно, нечего. Ради характеристики этого прощания, можно сказать только, что оно
было короткое и совершенно молчаливое; одна только Аграфена Васильевна разревелась и все
кричала своему обожаемому Аркаше...
— Это какой-то совсем пьяный… Он и со мной полез
было целоваться и
кричит: «Вы военный, и я военный!».
— Может
быть, немножко о прошедшем, а может
быть, и о настоящем! — произнесла она кокетливо и
крикнула кучеру: — Пошел!
—
Буду! —
крикнул ей тоже Аггей Никитич.
Проговорив это, почтенный ритор развел с явною торжественностью руками, желая тем указать своим слушателям, что он прорек нечто весьма важное, и когда к нему в этот момент подошел
было приласкаться кот, то Вибель вместо того, чтобы взять любимца на колени,
крикнул ему: «Брысь!» — и сверх того отщелкнул его своим табачным носовым платком, а сам снова обратился к напутствованию.
Аггей Никитич пошел за нею. При входе их в кабинет старый аптекарь, по спокойно-добродушному выражению лица коего можно
было догадаться, что он ничего еще не ведает,
крикнул им...