Неточные совпадения
Чтобы хоть сколько-нибудь себя успокоить, Егор Егорыч развернул библию, которая,
как нарочно, открылась на Песне песней Соломона. Напрасно Егор Егорыч, пробегая поэтические и страстные строки этой песни, усиливался воображать,
как прежде всегда он и воображал, что упоминаемый там жених — Христос, а невеста — церковь. Но тут (Егор Егорыч
был уверен в том) дьявол мутил его воображение, и ему представлялось, что жених — это он сам, а невеста — Людмила. Егор Егорыч рассердился на себя, закрыл библию и крикнул...
Егор Егорыч промолчал на это. Увы, он никак уж не мог
быть тем, хоть и кипятящимся, но все-таки смелым и отважным руководителем,
каким являлся перед Сверстовым
прежде, проповедуя обязанности христианина, гражданина, масона. Дело в том, что в душе его ныне горела иная, более активная и, так сказать, эстетико-органическая страсть, ибо хоть он говорил и сам верил в то, что желает жениться на Людмиле, чтобы сотворить из нее масонку, но красота ее
была в этом случае все-таки самым могущественным стимулом.
Егор Егорыч ничего не мог разобрать: Людмила, Москва, любовь Людмилы к Ченцову, Орел, Кавказ — все это перемешалось в его уме, и
прежде всего ему представился вопрос, правда или нет то, что говорил ему Крапчик, и он хоть кричал на того и сердился, но в то же время в глубине души его шевелилось, что это не совсем невозможно, ибо Егору Егорычу самому пришло в голову нечто подобное, когда он услыхал от Антипа Ильича об отъезде Рыжовых и племянника из губернского города; но все-таки,
как истый оптимист,
будучи более склонен воображать людей в лучшем свете, чем они
были на самом деле, Егор Егорыч поспешил отклонить от себя эту злую мысль и почти вслух пробормотал: «Конечно, неправда, и доказательство тому, что, если бы существовало что-нибудь между Ченцовым и Людмилой, он не ускакал бы на Кавказ, а оставался бы около нее».
— Мне Егор Егорыч говорил, — а ты знаешь,
как он любил
прежде Ченцова, — что Валерьян — погибший человек: он
пьет очень… картежник безумный, и что ужасней всего, — ты,
как девушка, конечно, не понимаешь этого, — он очень непостоянен к женщинам: у него в деревне и везде целый сераль. [Сераль — дворец и входящий в него гарем в восточных странах.]
— Вы
были у Рыжовых? — спросила она, еще
прежде видевши, что капитан вошел к ней на дворик и прошел,
как безошибочно предположила Миропа Дмитриевна, к ее жильцам, чем тоже она
была немало удивлена.
Впрочем,
прежде чем я пойду далее в моем рассказе, мне кажется, необходимо предуведомить читателя, что отныне я
буду именовать Зверева майором, и вместе с тем открыть тайну, которой читатель, может
быть, и не подозревает: Миропа Дмитриевна давно уже
была, тщательно скрывая от всех, влюблена в майора, и хоть говорила с ним,
как и с прочими офицерами, о других женщинах и невестах, но в сущности она приберегала его для себя…
— А
как это сделать?.. Я должен сознаться, что я — и особенно
прежде —
был почти человек неверующий.
О службе Аггея Никитича в почтовом ведомстве Миропа Дмитриевна заговорила, так
как еще
прежде довольно подробно разведала о том, что должность губернского почтмейстера, помимо жалованья, очень выгодна по доходам, и сообразила, что если бы Аггей Никитич, получив сие место, не пожелал иметь этих доходов, то,
будучи близкой ему женщиной, можно
будет делать это и без ведома его!..
— Ах, это вы!.. Вот кто приехал! — произнесла
как бы с удивлением Муза, но вряд ли она искренно удивилась. — Подождите тут, я предуведомлю об вас мамашу и Сусанну! — присовокупила она, но и тут ей, кажется, предуведомлять
было не для чего, — по крайней мере Сусанну, — потому что та, услыхав от сестры, кто приехал, не выразила никакого недоумения касательно приезда неожиданного гостя, а сейчас же и
прежде всего пошла к Егору Егорычу.
Приняв последнее обстоятельство во внимание на семейном совещании, происходившем между Егором Егорычем, Сусанной, gnadige Frau и Сверстовым, положено
было обмануть старуху:
прежде всего доктор объявил ей, что она, — ежели не желает умереть, — никак не может сходить вниз и участвовать в свадебной церемонии, а потом Егор Егорыч ей сказал, что отцы и матери посаженые и шафера
есть, которые действительно и
были, но не в том числе,
как желала старушка.
— Этому браку, я полагаю,
есть другая причина, — продолжал Егор Егорыч, имевший,
как мы знаем, привычку всегда обвинять
прежде всего самого себя. — Валерьян, вероятно, промотался вконец, и ему, может
быть,
есть было нечего, а я не подумал об этом. Но и то сказать, — принялся он далее рассуждать, —
как же я мог это предотвратить? Валерьян, наделав всевозможных безумств, не писал ко мне и не уведомлял меня о себе ни единым словом, а я не бог, чтобы мне все ведать и знать!
— Нет, я больше не
буду фантазировать об этом: я теперь постарел, и мне, главное, одно надо —
как можно больше учиться и читать и
прежде всего повидаться с Егором Егорычем.
Конечно, Миропа Дмитриевна, по своей практичности, втайне думала, что Аггею Никитичу
прежде всего следовало заняться своей службой, но она этого не высказала и намерена
была потом внушить ему, а если бы он не внял ей, то она, — что мы отчасти знаем, — предполагала сама вникнуть в его службу и извлечь из нее всевозможные выгоды, столь необходимые для семейных людей, тем более, что Миропа Дмитриевна питала полную надежду иметь с Аггеем Никитичем детей, так
как он не чета ее первому мужу, который
был изранен и весь больной.
По поводу сих перемен дворовые и крестьяне Екатерины Петровны, хотя и не
были особенно способны соображать разные тонкости, однако инстинктивно поняли, что вот-де
прежде у них
был барин настоящий, Валерьян Николаич Ченцов, барин души доброй, а теперь, вместо него, полубарин, черт его знает
какой и откедова выходец.
Мне еще в молодости, когда я ездил по дорогам и смотрел на звездное небо, казалось, что в сочетании звезд
было как бы предначертано: «Ты спасешься женщиной!» — и
прежде я думал найти это спасение в моей первой жене, чаял, что обрету это спасение свое в Людмиле, думал, наконец, что встречу свое успокоение в Вашей любви!»
Тулузов, взяв с собой письмо Ченцова, ушел в свое отделение, где снова прочитал это письмо и снова главным образом обратил свое внимание на последние строки. «Может
быть, и в самом деле застрелится!» — произнес он тем же полушепотом,
как прежде сказал: — «Пойдут теперь истории, надобно только не зевать!»
Так дело шло до начала двадцатых годов, с наступлением которых,
как я уже сказал и
прежде, над масонством стали разражаться удар за ударом, из числа которых один упал и на голову отца Василия,
как самого выдающегося масона из духовных лиц: из богатого московского прихода он
был переведен в сельскую церковь.
У гостиницы Архипова Тулузов вылез из экипажа Ивана Петровича и хоть заметно
был взволнован и утомлен всеми этими объяснениями, но,
как человек воли несокрушимой и привыкший ковать железо, пока горячо, он, возвратясь домой, затеял с Екатериной Петровной довольно щекотливый разговор, еще и
прежде того неоднократно им начинаемый, но как-то никогда не доходивший между ними до конца.
Из этих намеков мужа и Егора Егорыча Миропа Дмитриевна хорошо поняла, что она поймана с поличным, и ею овладело вовсе не раскаяние, которое ей предлагали, а злость несказуемая и неописуемая на своего супруга; в ее голове быстро промелькнули не мысли, нет, а скорее ощущение мыслей: «Этот дурак, то
есть Аггей Никитич, говорит, что любит меня, а между тем разблаговещивает всем, что я что-то такое не по его сделала, тогда
как я сделала это для его же, дурака, пользы, чтобы придать ему вес перед его подчиненными!» Повторяемый столь часто в мыслях эпитет мужу: дурак и дурак — свидетельствовал, что Миропа Дмитриевна окончательно убедилась в недальности Аггея Никитича, но,
как бы там ни
было, по чувству самосохранения она
прежде всего хотела вывернуться из того, что ставят ей в обвинение.
— Извольте, но только позвольте
прежде подкрепиться еще стаканчиком портеру! —
как бы скаламбурил Максинька и, беря бутылку, налил себе из нее стакан, каковой проворно
выпив, продекламировал гробовым голосом...
— Вам я еще
прежде имел честь
быть представлен почтенным Егором Егорычем.
Как его здоровье?
— Мне говорил это
прежде отец мой, который, вы знаете,
какой правдивый и осторожный человек
был; потом говорил и муж мой! — объяснила Екатерина Петровна, все это, неизвестно для чего, выдумав от себя: о месте родины Тулузова ни он сам, ни Петр Григорьич никогда ей ничего не говорили.
— Но закон может ошибиться!.. Вспомните, Егор Егорыч,
как я поступила в отношении вашего племянника, который явно хотел
быть моим убийцей, потому что стрелял в меня на глазах всех; однако я
прежде всего постаралась спасти его от закона и не хотела, чтобы он
был под судом: я сказала, что ссора наша семейная, Валерьян виноват только против меня, и я его прощаю… Так и вы простите нас…
—
Как есть приперт вилами со всех сторон:
прежде всего, сам сбивается в показаниях; потом его уличает на всех пунктах какой-то пьяный поручик, которого нарочно привезли из Москвы; затем Тулузов впал в противоречие с главным пособником в деле, управляющим своим, которого Аггей Никитич тоже упрятал в тюрьму.
—
Прежде всего надобно
быть молчаливым,
как рыба, — так?
Всю ночь Аггей Никитич придумывал,
как ему вывернуться из затруднительного положения, в которое он поставлен
был любопытством пани Вибель, и в итоге решился переговорить о том, не прямо, конечно, но издалека с старым аптекарем, придя к которому, на этот раз застал его сидящим в кабинете и, видимо, предвкушавшим приятную для себя беседу. Увидев вошедшего гостя, Вибель немедля же предложил ему сигару, но Аггей Никитич,
прежде чем закурить ее, спросил...
Егор Егорыч немножко соснут; с ними это бывает; они и
прежде всегда
были,
как малый ребенок! — успокаивал ее тот, и дня через два Егор Егорыч в самом деле
как бы воспрянул, если не телом, то духом, и, мучимый мыслью, что все эти дни Сусанна Николаевна сидела около его постели и скучала, велел взять коляску, чтобы ехать в высившиеся над Гейдельбергом развалины когда-то очень красивого замка.