Неточные совпадения
В свою очередь, и Марфин, говоря последние слова, исполнился какого-то даже величия: про него вся губерния
знала, что он до смешного идеалист, заклятой масон и честнейший
человек.
— Как же ты не
знаешь?.. Как тебе не стыдно это?!. — заговорил он гневным и плачевным голосом. — Добро бы ты был какой-нибудь мальчик ветреный, но ты
человек умный, аккуратный, а главного не
узнал!
— То-то-с, нынче, кажется, это невозможно, — проговорил губернский предводитель, — я вот даже слышал, что у этого именно хлыста Ермолаева в доме бывали радения, на которые собиралось народу
человек по сту; но чтобы происходили там подобные зверства — никто не рассказывает, хотя, конечно, и то надобно сказать, что ворота и ставни в его большущем доме, когда к нему набирался народ, запирались, и что там творилось, никто из православных не мог
знать.
— Но форму их жизни я
знаю, и она меня возмущает! — отстаивал себя доктор. — Вы вообразите, что бы было, если б все
люди обратились в аскетов?.. Род человеческий должен был бы прекратиться!.. Никто б ничего не делал, потому что все бы занимались богомыслием.
— Поезжайте и поезжайте! — повторял он. — Это вам говорю я…
человек, который, вы
знаете, как любит вас, и как высоко я ценю вашу гражданскую мощь и мудрость!
Говоря это, Катрин очень хорошо
знала, что укорить отца в жадности к деньгам — значило нанести ему весьма чувствительный удар, так как Крапчик, в самом деле дрожавший над каждою копейкой, по наружности всегда старался представить из себя
человека щедрого и чуть-чуть только что не мота.
— Мне Егор Егорыч говорил, — а ты
знаешь, как он любил прежде Ченцова, — что Валерьян — погибший
человек: он пьет очень… картежник безумный, и что ужасней всего, — ты, как девушка, конечно, не понимаешь этого, — он очень непостоянен к женщинам: у него в деревне и везде целый сераль. [Сераль — дворец и входящий в него гарем в восточных странах.]
— А какие эти господа масоны загадочные
люди!.. — не унимался капитан. — Я
знаю это по одной истории об них!
Петр Григорьич исполнился восторга от такой чести: он,
человек все-таки не бог
знает какого высокого полета, будет обедать у сильнейшего в то время вельможи, и обедать в небольшом числе его друзей.
— Вы-то пуще скудны разумом! — снова воскликнул Егор Егорыч. — А
знаете ли, какой в обществе ходит старый об вас анекдот, что когда вы побывали у Аракчеева, так он, когда вы ушли, сказал: «О, если бы к уму этого
человека прибавить мою волю, такой
человек много бы сделал».
Когда это объяснение было прочитано в заседании, я, как председатель и как
человек, весьма близко стоявший к Иосифу Алексеичу и к Федору Петровичу, счел себя обязанным заявить, что от Иосифа Алексеича не могло последовать разрешения, так как он, удручаемый тяжкой болезнью, года за четыре перед тем передал все дела по ложе Федору Петровичу, от которого Василий Дмитриевич, вероятно, скрыл свои занятия в другой ложе, потому что, как вы сами
знаете, у нас строго воспрещалось быть гроссмейстером в отдаленных ложах.
Потом, в тот же день об этом намерении
узнала gnadige Frau и выразила, с своей стороны, покорнейшую просьбу взять ее с собой, по той причине, что она никогда еще не видала русских юродивых и между тем так много слышала чудесного об этих
людях.
— Я не жалуюсь, здоров, — отвечал тот, прибодряясь. — А мы сейчас были у юродивого одного! — присовокупил он затем,
зная, что Пилецкий всегда интересовался всеми так называемыми божиими
людьми.
— Катрин, я непременно желаю, чтобы Василий Иваныч обедал с нами; он не лакей наш и обедает там где-то, я и не
знаю… тем больше, что теперь он чиновник даже и — что важней всего — нужнейший нам
человек!
— Я не
знала, что вам только пьяному так это казалось и кажется!.. — проговорила с ударением и с заметным неудовольствием Катрин, совершенно искренно: читавшая любовь, со всеми ее подробностями, за высочайшую поэзию, и затем она с гневным уже взором присовокупила: — Значит, про тебя правду говорили, что ты совершенно испорченный
человек!
— Миропа Дмитриевна, скажу вам откровенно, — начал он суровым голосом, — я
человек простой и нехитростный, а потому не
знаю хорошенько, гожусь ли я вам в мужья, а также и вы мне годитесь ли?
Конечно, Миропа Дмитриевна, по своей практичности, втайне думала, что Аггею Никитичу прежде всего следовало заняться своей службой, но она этого не высказала и намерена была потом внушить ему, а если бы он не внял ей, то она, — что мы отчасти
знаем, — предполагала сама вникнуть в его службу и извлечь из нее всевозможные выгоды, столь необходимые для семейных
людей, тем более, что Миропа Дмитриевна питала полную надежду иметь с Аггеем Никитичем детей, так как он не чета ее первому мужу, который был изранен и весь больной.
— Собственное мое сердце, ваше превосходительство: я сам вышел из
людей бедных и
знаю, что образование нам необходимее даже, чем богатым
людям, и если на мои деньги хоть десять мальчиков получат воспитание, так бог и за то меня вознаградит.
— Но чтобы
люди ваши не разгласили этого. Вы
знаете, как они любопытны и болтливы…
— И этот Сен-Мартен, — продолжал тот, — вот что, между прочим, сказал: что если кто почерпнул познания у Бема, считаемого мудрецами мира сего за сумасшедшего, то пусть и не раскрывает никаких других сочинений, ибо у Бема есть все, что
человеку нужно
знать!
— На этот вопрос вам можно будет ответить, когда вы сами удостоитесь
узнать хотя часть этих тайн, а теперь могу вам объяснить одно, что я и тем более Егор Егорыч, как
люди, давно подвизающиеся в масонстве, способны и имеем главной для себя целью исправлять сердца ищущих, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам открыты, в свою очередь, нашими предшественниками, тоже потрудившимися в искании сего таинства.
— Значит, он был
человек мало верующий, — сказала она, не
зная, чем бы успокоить Сусанну Николаевну.
— Юнг бесспорно великий поэт, — рассуждал отец Василий, — но он никак не облегчитель и не укротитель печали, а скорее питатель ее. Испытывая многократно мое собственное сердце и
зная по исповеди сердца многих других
людей, я наперед уверен, что каждое слово из прочитанной мною теперь странички вам сладостно!
Мне сначала,
знаете, как
человеку, тоже видавшему на своем веку фейерверки, было просто смешно видеть, как у них то одно не загорится, то другое не вовремя лопнет, а наконец сделалось страшно, когда вдруг этаких несколько шутих пустили в народ и главным образом в баб и девок…
— Вследствие того-с, — начал Аггей Никитич неторопливо и как бы обдумывая свои слова, — что я, ища этого места, не
знал себя и совершенно забыл, что я
человек военный и привык служить на воздухе, а тут целый день почти сиди в душной комнате, которая, ей-богу, нисколько не лучше нашей полковой канцелярии, куда я и заглядывать-то всегда боялся, думая, что эти стрекулисты-писаря так тебе сейчас и впишут в формуляр какую-нибудь гадость…
— Может, вначале я успела бы это сделать, но ты
знаешь, какая я была молодая и неопытная; теперь же и думать нечего: он совершенно в их руках. Последнее время у него появился еще новый знакомый, Янгуржеев, который, по-моему, просто злодей: он убивает молодых
людей на дуэлях, обыгрывает всех почти наверное…
— Конечно, дурной
человек не будет откровенен, — заметила Сусанна Николаевна и пошла к себе в комнату пораспустить корсет, парадное бархатное платье заменить домашним, и пока она все это совершала, в ее воображении рисовался, как живой, шустренький Углаков с своими проницательными и насмешливыми глазками, так что Сусанне Николаевне сделалось досадно на себя. Возвратясь к мужу и стараясь думать о чем-нибудь другом, она спросила Егора Егорыча,
знает ли он, что в их губернии, как и во многих, начинается голод?
— Я не
знаю, собственно, что вы разумеете под именем политиков, — возразил ему молодой
человек, — но Гегель в отношении права, нравственности и государства говорит, что истина этих предметов достаточно ясно высказана в положительных законах.
— Да, это бывает, но обыкновенно ошибаются в характере
человека, но чтобы не
знать, кто он по происхождению своему, — это невозможно! Я готова поклясться, что муж мой не беглый, — он слишком для того умный и образованный
человек.
— Мне говорил это прежде отец мой, который, вы
знаете, какой правдивый и осторожный
человек был; потом говорил и муж мой! — объяснила Екатерина Петровна, все это, неизвестно для чего, выдумав от себя: о месте родины Тулузова ни он сам, ни Петр Григорьич никогда ей ничего не говорили.
Молодого
человека этого очень хорошо
знал доктор Сверстов и даже производил следствие об убийстве его, вместе с чинами полиции; но каким образом билет этого убитого мещанина очутился в руках вашего супруга, вы уж его спросите; он, конечно, объяснит вам это!
— Э, зови меня, как хочешь! Твоя брань ни у кого на вороту не повиснет… Я
людей не убивала, в карты и на разные плутни не обыгрывала, а что насчет баломута ты говоришь, так это ты, душенька, не ври, ты его подкладывал Лябьеву: это еще и прежде замечали за тобой. Аркаша, я
знаю, что не делал этого, да ты-то хотел его руками жар загребать. Разве ты не играл с ним в половине, одно скажи!
Частный пристав, толстый и по виду очень шустрый
человек,
знал, разумеется, Тулузова в лицо, и, когда тот вошел, он догадался, зачем собственно этот господин прибыл, но все-таки принял сего просителя с полным уважением и предложил ему стул около служебного стола своего, покрытого измаранным красным сукном, и вообще в камере все выглядывало как-то грязновато: стоявшее на столе зерцало было без всяких следов позолоты; лежавшие на окнах законы не имели надлежащих переплетов; стены все являлись заплеванными; даже от самого вицмундира частного пристава сильно пахнуло скипидаром, посредством которого сей мундир каждодневно обновлялся несколько.
— Нет-с! Тот,
знаете,
человек военный, мало в дела входит… Надобно задобрить советника, в отделение которого поступят ваши бумаги.
Об умершей они много не разговаривали (смерть ее было такое естественное явление), а переговорили о том, как им уведомить поосторожнее Марфиных, чтобы не расстроить их очень, и придумали (мысль эта всецело принадлежит gnadige Frau) написать Антипу Ильичу и поручить ему сказать о смерти старушки Егору Егорычу, ибо gnadige Frau очень хорошо
знала, какой высокодуховный
человек Антип Ильич и как его слушается Егор Егорыч.
—
Знаю, что это говорится, но только человек-то этим весь не исчерпывается; опять привожу в доказательство себя же: мысленно я не страшусь смерти; но ее боится мой архей и заставляет меня даже вскрикивать от страха, когда меня, особенно последнее время, как-нибудь посильнее тряхнет в моей колымажке, в которой я езжу по приходу.
— Не
знаю, чтобы это пустоту женщины свидетельствовало, а скорей показывает ее чистоту, — возразил Егор Егорыч, видимо, имевший некоторое предубеждение против Батенева: отдавая полную справедливость его уму, он в то же время подозревал в нем
человека весьма хитрого, льстивого и при этом еще грубо-чувственного.
Она
знала через
людей, что Савелий Власьев постоянно расспрашивал у всех об образе ее жизни и обо всем, конечно, докладывал барину.
— Он… — начал нескладно объяснять поручик. — У меня, ваше сиятельство, перед тем, может, дня два куска хлеба во рту не бывало, а он говорит через своего Савку… «Я, говорит, дам тебе сто рублей, покажи только, что меня
знаешь, и был мне друг!..» А какой я ему друг?.. Что он говорит?.. Но тоже голод, ваше сиятельство… Иные от того
людей режут, а я что ж?.. Признаюсь в том… «Хорошо, говорю, покажу, давай только деньги!..»
— Откуп, конечно, готов бы был платить, — отвечала с печальной усмешкой Миропа Дмитриевна, — но муж мой — я не
знаю как его назвать — в некоторых, отношениях
человек сумасшедший; он говорит: «Царь назначил мне жалованье, то я и должен только получать».
— Но я не смею, боюсь, потому что, если Аггей Никитич
узнает это, так я не
знаю… он прибьет, убьет меня!.. Он, я вам говорю, сумасшедший
человек в этом отношении.
— Нет, тот не такой! — возразил поспешно ополченец. — Хоть и немец, но добрейшей души
человек; с больного, про которого только
знает, что очень беден, никогда за лекарство ничего не берет… Или теперь этот поступок его с женою?.. Поди-ка, кто нынче так поступит?
Аггей Никитич заметно был поражен такой новостью, хотя это нисколько в его мнении не уменьшило прелести аптекарши. Мы по прежним еще данным
знаем, до какой степени Аггей Никитич в этом отношении был свободно-мыслящий
человек, тем более, что это обстоятельство ему самому подавало больше надежды достигнуть благосклонности пани Вибель.
Когда вскоре за тем пани Вибель вышла, наконец, из задних комнат и начала танцевать французскую кадриль с инвалидным поручиком, Аггей Никитич долго и пристально на нее смотрел, причем открыл в ее лице заметные следы пережитых страданий, а в то же время у него все более и более созревал задуманный им план, каковый он намеревался начать с письма к Егору Егорычу, написать которое Аггею Никитичу было нелегко, ибо он заранее
знал, что в письме этом ему придется много лгать и скрывать; но могущественная властительница
людей — любовь — заставила его все это забыть, и Аггей Никитич в продолжение двух дней, следовавших за собранием, сочинил и отправил Марфину послание, в коем с разного рода экивоками изъяснил, что, находясь по отдаленности места жительства Егора Егорыча без руководителя на пути к масонству, он, к великому счастию своему,
узнал, что в их городе есть честный и добрый масон — аптекарь Вибель…
— Я не
знаю, что вы разумеете под скрытностью масонов, — сказал он, — если то, что они не рассказывают о знаках, посредством коих могут
узнавать друг друга, и не разглашают о своих символах в обрядах, то это единственно потому, чтобы не дать возможности
людям непосвященным выдавать себя за франкмасонов и без всякого права пользоваться благотворительностью братьев.
— Более всего на начале разных местностей и народностей, а частию исповеданий, а также и по наклонностям молодых
людей к той или другой философской системе; это я
знаю по собственному опыту: нас, русских, в то время студировало только двое: Пилецкий и я, и он меня ввел в корпорацию мистиков.
Подойдя к окну своей спальни, он тихо отпирал его и одним прыжком прыгал в спальню, где, раздевшись и улегшись, засыпал крепчайшим сном часов до десяти, не внушая никакого подозрения Миропе Дмитриевне, так как она
знала, что Аггей Никитич всегда любил спать долго по утрам, и вообще Миропа Дмитриевна последнее время весьма мало думала о своем супруге, ибо ее занимала собственная довольно серьезная мысль: видя, как Рамзаев —
человек не особенно практический и расчетливый — богател с каждым днем, Миропа Дмитриевна вздумала попросить его с принятием, конечно, залогов от нее взять ее в долю, когда он на следующий год будет брать новый откуп; но Рамзаев наотрез отказал ей в том, говоря, что откупное дело рискованное и что он никогда не позволит себе вовлекать в него своих добрых знакомых.
— Какая тут совесть и в чем тут совесть?
Человека, что ли, мы с вами убили? — воскликнул, смеясь, откупщик. — Я, как вы
знаете, сам тоже не торгаш и не подьячий, а музыкант и артист в душе; но я понимаю жизнь!.. Вы же, будучи благороднейшим
человеком, мало — видно — ее
знаете; а потому позвольте мне в этом случае быть руководителем вашим.
— Ну, я не
знаю, что тут считать правдой или неправдой, но я бы того
человека вышвырнул в окно, будь даже это женщина!
Эти пять — шесть
человек на адресуемые к ним вопросы одни отделывались молчанием, а другие произносили: «Nous ne savons rien!» [Мы ничего не
знаем! (франц.).].