Неточные совпадения
Валерьян был принят
в число братьев, но этим и ограничились все его масонские подвиги: обряд посвящения до того показался ему глуп и смешон, что он на другой же день стал рассказывать
в разных обществах, как с него снимали не один, а
оба сапога, как распарывали брюки, надевали ему на глаза совершенно темные очки, водили его через камни и ямины, пугая, что это горы и пропасти, приставляли к груди его циркуль и шпагу, как потом ввели
в самую ложу, где будто бы ему (тут уж Ченцов начинал от себя прибавлять), для испытания его покорности, посыпали голову пеплом, плевали даже на голову, заставляли его кланяться
в ноги великому мастеру, который при этом,
в доказательство своего сверхъестественного могущества, глотал зажженную бумагу.
Оба нищие
в один голос вопили: «Подайте, Христа ради, слепому, убогому!»
В это время на крыльце присутственных мест, бывших как раз против мещанского домика, появился чей-то молодой, должно быть, приказчик
в мерлушечьем тулупчике и валяных сапогах.
Как бы то ни было,
оба супруга покорились своей участи и переехали
в свою ссылку,
в которой прожили теперь около десяти уже лет, находя себе единственное развлечение
в чтении и толковании библии, а также и внимательном изучении французской книги Сен-Мартена [Сен-Мартен (1743—1803) — французский философ-мистик.
Сверстов тоже воскликнул, и
оба бросились друг другу
в объятия, и у
обоих текли слезы по морщинистым щекам.
— Как, сударь, не узнать, — отвечал тот добрым голосом, и
оба они обнялись и поцеловались, но не
в губы, а по-масонски, прикладывая щеку к щеке, после чего Антип Ильич, поклонившись истово барину своему и гостю, ушел.
Впрочем, к общему удовольствию
обоих собеседников,
в это время вместе с теткой-монахиней возвратилась Сусанна.
Когда от Рыжовых
оба гостя их уехали, Людмила ушла
в свою комнату и до самого вечера оттуда не выходила: она сердилась на адмиральшу и даже на Сусанну за то, что они, зная ее положение, хотели, чтобы она вышла к Марфину; это казалось ей безжалостным с их стороны, тогда как она для долга и для них всем, кажется, не выключая даже Ченцова, пожертвовала.
В этом отношении адмиральша была преисполнена неотразимого предубеждения, помня еще с детства рассказ, как
в их же роде один двоюродный брат женился на двоюродной сестре, и
в первую же ночь брака они
оба от неизвестной причины померли.
Полковой командир
обоих нас терпеть не мог, но со мной он ничего не мог сделать: я фрунтовик; а Рибнера, который, к несчастию, был несколько рассеян
в службе, выжил!..
— Это им
обоим нисколько не помешает козни строить… Я вам никогда не рассказывал, что эти лица со мною при покойном императоре Александре сделали… перед тем как мне оставить министерство духовных дел? […оставить министерство духовных дел… — А.Н.Голицын оставил министерство народного просвещения, одно время объединенное с министерством духовных дел,
в 1824 году.]
Послание это привело Егора Егорыча еще
в больший экстаз, так что, захватив
оба письма Сусанны, он поехал к Михаилу Михайлычу Сперанскому, которому объявил с первых же слов, что привез ему для прочтения два письма одной юной девицы, с тем, чтобы спросить у него мнения, как следует руководить сию ищущую наставлений особу.
— Gnadige Frau, — начал он, когда та ровно
в назначенный час вошла к нему, — вы были два раза замужем и были, как мне известно,
оба раза счастливы; но… у вас не было такой разницы
в летах!
— Я, Егор Егорыч, — начала gnadige Frau с торжественностью, — никогда не считала счастием равенство лет, а всегда его находила
в согласии чувств и мнений с мужем, и с
обоими мужьями у меня они были согласны, точно так же, как и взгляды Сусанны Николаевны согласны с вашими.
В ответ на это Егор Егорыч схватил костлявую руку gnadige Frau и поцеловал ее, а gnadige Frau почти что обняла его. У
обоих из глаз текли слезы.
Прежде всего большой дом был исправлен внутри: мраморные стены
в зале, лопнувшие
в некоторых местах, были сделаны совершенно заново; гостиная оклеилась начавшими тогда входить
в употребление насыпными суконными
обоями зеленого цвета; боскетная была вновь расписана; но богаче всего, по желанию Катрин, украсилась их общая с супругом спальня: она вся была обита
в складку розовым штофом; мебель
в ней имела таковую же обивку.
Оба они при довольно тусклом лунном освещении, посреди травы и леса, с бегающею около и как бы стерегущею их собакою, представляли весьма красивую группу: молодцеватый Ченцов
в щеголеватом охотничьем костюме, вооруженный ружьем, сидел как бы несколько
в грозной позе, а лежавшая головою на его ногах молодая бабеночка являла бог знает уже откуда прирожденную ей грацию.
Оба они, как ей показалось, были перепачканы
в золе и саже.
— Такая же, как между всякой философией и религией: первая учит познавать сущность вещей посредством разума, а религия преподает то, что сказано
в божественном откровении; но путь
в достижении того и другого познания
в мистицизме иной, чем
в других философских системах и
в других вероучениях, или, лучше сказать,
оба эти пути сближены у мистиков: они
в своей философии ум с его постепенным ходом, с его логическими выводами ставят на вторую ступень и дают предпочтение чувству и фантазии, говоря, что этими духовными орудиями скорее и вернее человек может достигнуть познания сущности мирового бытия и что путем ума человек идет черепашьим шагом, а чувством и созерцанием он возлетает, как орел.
Потом все вошли
в гостиную, где сидели вдвоем Егор Егорыч и Сусанна Николаевна, которые, увидав, кто к ним приехал, без сомнения, весьма удивились, и затем началась обычная сцена задушевных, хоть и бестолковых, деревенских свиданий: хозяева и гости что-то такое восклицали; все чуть-чуть не обнимались; у Сусанны Николаевны
оба прибывшие гостя поцеловали с чувством руку; появилась тут же вдруг и gnadige Frau, у которой тоже
оба кавалера поцеловали руку; все о разных разностях отрывочно спрашивали друг друга и, не получив еще ответа, рассказывали, что с ними самими было.
Таким образом,
оба старика удалились
в комнату, которую всегда занимал
в кузьмищевском доме Мартын Степаныч. Здесь Егор Егорыч прямо начал...
При таком откровенном излиянии Зверевым своих чувств доктор и gnadige Frau переглянулись между собою и
оба окончательно убедились, что Аггей Никитич
в самом деле ищущий и искренно ищущий. Gnadige Frau, впрочем, по своей точности хотела также доведаться, как собственно Егор Егорыч понимает этого ищущего.
По деревенским обычаям,
обоим супругам была отведена общая спальня,
в которую войдя после ужина, они хоть и затворились, но комнатная прислуга кузьмищевская, долго еще продолжавшая ходить мимо этой комнаты, очень хорошо слышала, что супруги бранились, или, точнее сказать, Миропа Дмитриевна принялась ругать мужа на все корки и при этом, к удивлению молодых горничных, произнесла такие слова, что хоть бы
в пору и мужику, а Аггей Никитич на ее брань мычал только или произносил глухим голосом...
Жорж де-Жермани и жена его,
оба уже старики,
в нищенских лохмотьях.
«Разрешаю Вам и благословляю Вас действовать. Старайтесь токмо держаться
в законной форме. Вы, как писали мне еще прежде, уже представили о Ваших сомнениях суду; но пусть Аггей Никитич, имея
в виду то, что он сам открыл, начнет свои действия, а там на лето и я к Вам приеду на помощь. К подвигу Вашему, я уверен, Вы приступите безбоязненно; ибо
оба Вы,
в смысле высшей морали, люди смелые».
Прошло несколько минут
в тяжелом для
обоих собеседников молчании. Екатерина Петровна наконец поднялась со стула.
— Не замедлю-с, — повторил Тулузов и действительно не замедлил: через два же дня он лично привез объяснение частному приставу, а вместе с этим Савелий Власьев привел и приисканных им трех свидетелей, которые действительно оказались все людьми пожилыми и по платью своему имели довольно приличный вид, но физиономии у всех были весьма странные: старейший из них, видимо, бывший чиновник, так как на груди его красовалась пряжка за тридцатипятилетнюю беспорочную службу, отличался необыкновенно загорелым, сморщенным и лупившимся лицом; происходило это, вероятно, оттого, что он целые дни стоял у Иверских ворот
в ожидании клиентов, с которыми и проделывал маленькие делишки; другой, более молодой и, вероятно, очень опытный
в даче всякого рода свидетельских показаний, держал себя с некоторым апломбом; но жалчее
обоих своих товарищей был по своей наружности отставной поручик.
— С великим удовольствием! — отозвался на первых порах
в самом деле с удовольствием Тулузов, и затем
оба они, взяв лихача-извозчика, полетели на Сретенку.
В первую минуту свидания
оба друга как бы не находились, о чем им заговорить, и только у
обоих навернулись слезы на глазах.
— Optime! — воскликнул Сверстов, и на другой день
оба друга поехали к Углакову; но, к великой досаде их, застали того почти
в отчаянном состоянии.
В сущности, частный пристав соврал, что настоящий день был днем его рождения: он только желал еще теснее сблизиться с весьма приятным ему обществом, а кроме того, у него чувствительно шевелился
в кармане магарыч, полученный им с Тулузова по
обоим его делам.
— Греки играли
в кости, но более любимая их забава была игра коттабос; она представляла не что иное, как весы, к коромыслу которых на
обоих концах были привешены маленькие чашечки; под чашечки эти ставили маленькие металлические фигурки. Искусство
в этой игре состояло
в том, чтобы играющий из кубка сумел плеснуть
в одну из чашечек так, чтобы она, опускаясь, ударилась об голову стоящей под ней фигурки, а потом плеснуть
в другую чашечку, чтобы та пересилила прежнюю и ударилась сама
в голову своей фигурки.
«Сверстов
в Москве, мы
оба бодрствуем; не выпускайте и Вы из Ваших рук выслеженного нами волка. Вам пишут из Москвы, чтобы Вы все дело передали
в московскую полицию. Такое требование, по-моему, незаконно: Москва Вам не начальство. Не исполняйте сего требования или, по крайней мере, медлите Вашим ответом; я сегодня же
в ночь скачу
в Петербург; авось бог мне поможет повернуть все иначе, как помогал он мне многократно
в битвах моих с разными злоумышленниками!»
— Она
в Москве и
обоим вам кланяется.
Нетерпение моих спутников возвратиться поскорее
в Москву так было велико, что они, не медля ни минуты, отправились
в обратный путь и были
оба исполнены несказанного удовольствия...
В пылу спора
оба собеседника совершенно забыли, что
в одной с ними комнате находились Аггей Никитич и откупщица, которая, услыхав перебранку между аптекарем и почтмейстером, спросила...
Танец этот они давно танцевали весьма согласно
в три темпа, а
в настоящем случае
оба даже превзошли самих себя; с первого же тура они смотрели своими блистающими зрачками друг другу
в очи: Аггей Никитич — совсем пламенно, а пани Вибель хотя несколько томнее, может быть, потому, что глаза ее были серые, но тоже пламенно.
Егор Егорыч, мотнув потом им
обоим головой, велел кучеру ехать
в гостиницу.
Покончив, таким образом, переговоры свои с супругою, поручик, почти не заснув нисколько, отправился, едва только забрезжилась зимняя заря, к Аггею Никитичу, и вскоре они уже ехали
в Синьково, имея
оба, кажется, одинаковое намерение
в случае нового отказа камер-юнкера дать ему по здоровой пощечине.
Те
оба вошли
в будуар с каким-то свирепым апломбом.
В один из вечеров
в бильярдной кофейной сидели актер Максинька и камер-юнкер;
оба они, видимо, заняты были весьма серьезным разговором.
После речи Батенева устроилось путешествие, причем снова была пропета песнь: «Отец духов, творец вселенной!», и шли
в таком порядке: собиратели милостыни (Антип Ильич и Аггей Никитич) с жезлами
в руках; обрядоначальник (доктор Сверстов) с мечом; секретарь (gnadige Frau) с актами;
оба надзирателя со свечами; мастер стула тоже со свечой. По окончании шествия обрядоначальник положил знак умершего на пьедестал, а великий мастер сказал...