Неточные совпадения
Тот встал. Александра Григорьевна любезно расцеловалась с хозяйкой; дала поцеловать
свою руку Ардальону Васильичу и старшему его сыну и — пошла. Захаревские, с почтительно наклоненными
головами, проводили ее до экипажа, и когда возвратились в комнаты, то весь их наружный вид совершенно изменился: у Маремьяны Архиповны пропала вся ее суетливость и она тяжело опустилась
на тот диван,
на котором сидела Александра Григорьевна, а Ардальон Васильевич просто сделался гневен до ярости.
На дворе, впрочем, невдолге показался Симонов;
на лице у него написан был смех, и за ним шел какой-то болезненной походкой Ванька, с всклоченной
головой и с заплаканной рожею. Симонов прошел опять к барчикам; а Ванька отправился в
свою темную конуру в каменном коридоре и лег там.
Тот сейчас же его понял, сел
на корточки
на пол, а руками уперся в пол и, подняв
голову на своей длинной шее вверх, принялся тоненьким голосом лаять — совершенно как собаки, когда они вверх
на воздух
на кого-то и
на что-то лают; а Замин повалился, в это время,
на пол и начал, дрыгая
своими коротенькими ногами, хрипеть и визжать по-свинячьи. Зрители, не зная еще в чем дело, начали хохотать до неистовства.
— Вам замужество, я полагаю, — начал Павел (у него в
голове все-таки было
свое), — не может помешать сыграть
на театре; вы сыграете, а потом выйдете замуж.
Он полагал, что те с большим вниманием станут выслушивать его едкие замечания. Вихров начал читать: с первой же сцены Неведомов подвинулся поближе к столу. Марьеновский с каким-то даже удивлением стал смотреть
на Павла, когда он
своим чтением стал точь-в-точь представлять и барь, и горничных, и мужиков, а потом, — когда молодая женщина с криком убежала от мужа, — Замин затряс
головой и воскликнул...
— А черт его знает! — отвечал тот. — И вот тоже дворовая эта шаварда, — продолжал он, показывая
головой в ту сторону, куда ушел Иван, — все завидует теперь, что нам, мужикам, жизнь хороша, а им — нет. «Вы, говорит, живете как вольные, а мы — как каторжные». — «Да есть ли, говорю, у вас разум-то
на воле жить: — ежели, говорю, лошадь-то с рожденья
своего взнуздана была, так, по-моему, ей взнузданной и околевать приходится».
Но
голова опять повторил: «Пожалуйте!» — и так настойчиво, что, видно, он никогда не отстанет, пока не выпьют. Вихров исполнил его желание. Почтенный
голова был замечателен способностью
своей напоить каждого: ни один губернатор, приезжавший в уездный городишко
на ревизию, не уезжал без того, чтобы
голова не уложил его в лежку. У Вихрова очень уж зашумело в
голове.
Юлия подошла и нежно поцеловала его в
голову, а затем ушла в
свою комнату и задумалась: слова Прыхиной, что Вихров пишет, сильно
на нее подействовали, и это подняло его еще выше в ее глазах.
Катишь почти знала, что она не хороша собой, но она полагала, что у нее бюст был очень хорош, и потому она любила
на себя смотреть во весь рост… перед этим трюмо теперь она сняла с себя все платье и, оставшись в одном только белье и корсете, стала примеривать себе
на голову цветы, и при этом так и этак поводила
головой, делала глазки, улыбалась, зачем-то поднимала руками грудь
свою вверх; затем вдруг вытянулась, как солдат, и, ударив себя по лядвее рукою, начала маршировать перед зеркалом и даже приговаривала при этом: «Раз, два, раз, два!» Вообще в ней были некоторые солдатские наклонности.
— Так, значит-с, мы в осмотре напишем, что нашли раскиданными по иолу подлобники! — И Миротворский указал Вихрову
на лежащие тут и там небольшие стеганые ситцевые подушки. — Это вот сейчас видно, что они молились тут и булдыхались в них
своими головами.
О
своем намерении поступить в актеры (до того оно сильно запало ему в
голову) Вихров даже написал Мари, спрашивая ее, — должен ли он этого желать и следует ли ему о том хлопотать; и в ответ
на это получил почти грозное послание от Мари.
Вихров начал снова
свое чтение. С наступлением пятой главы инженер снова взглянул
на сестру и даже делал ей знак
головой, но она как будто бы даже и не замечала этого. В седьмой главе инженер сам, по крайней мере, вышел из комнаты и все время ее чтения ходил по зале, желая перед сестрой показать, что он даже не в состоянии был слушать того, что тут читалось. Прокурор же слушал довольно равнодушно. Ему только было скучно. Он вовсе не привык так помногу выслушивать чтения повестей.
Вихрова провел встретивший его
голова: он
на этот раз был не в кафтане
своем с галунами, а, как и прочие, в черном кафтане.
Остановившись
на этом месте писать, Вихров вышел посмотреть, что делается у молельни, и увидел, что около дома
головы стоял уже целый ряд икон, которые
на солнце блестели
своими ризами и красками. Старый раскольник сидел около них и отгонял небольшой хворостиной подходящих к ним собак и куриц.
Кучер и писарь сейчас же взяли у стоявших около них раскольников топоры, которые те послушно им отдали, — и взлезли за Вихровым
на моленную. Втроем они стали катать бревно за бревном. Раскольники все стояли около, и ни один из них не уходил, кроме только
головы, который куда-то пропал. Он боялся, кажется, что Вихров что-нибудь заставит его сделать, а сделать — он
своих опасался.
С Вихровым священник (тоже, вероятно, из опасения, чтобы тот не разболтал кому-нибудь) лег спать в одной комнате и уступил даже ему
свою под пологом постель, а сам лег
на голой лавке и подложил себе только под
голову кожаную дорожную подушку.
— Что-с? — отвечал ему
на это Павел, склоняя к нему еще больше
свою голову.
Разбойники с
своими конвойными вышли вниз в избу, а вместо их другие конвойные ввели Елизавету Петрову. Она весело и улыбаясь вошла в комнату, занимаемую Вихровым; одета она была в нанковую поддевку, в башмаки;
на голове у ней был новый, нарядный платок. Собой она была очень красивая брюнетка и стройна станом. Вихров велел солдату выйти и остался с ней наедине, чтобы она была откровеннее.
Отпустив затем разбойников и Лизавету, Вихров подошел к окну и невольно начал смотреть, как конвойные, с ружьями под приклад, повели их по площади, наполненной по случаю базара народом. Лизавета шла весело и даже как бы несколько гордо. Атаман был задумчив и только по временам поворачивал то туда, то сюда
голову свою к народу. Сарапка шел, потупившись, и ни
на кого не смотрел.
Вихрову ужасно скучно было все это видеть. Он сидел, потупив
голову. Юлия тоже не обращала никакого внимания
на фокусника и, в
свою очередь, глядела
на Вихрова и потом, когда все другие лица очень заинтересовались фокусником (он производил в это время магию с морскими свинками, которые превращались у него в голубей, а голуби — в морских свинок), Юлия, собравшись со всеми силами
своего духа, но по наружности веселым и даже смеющимся голосом, проговорила Вихрову...
Однажды, это было в пятницу
на страстной неделе, Вихров лежал, закинув
голову на подушки; ему невольно припоминалась другая, некогда бывшая для него страстная неделя, когда он жил у Крестовниковых: как он был тогда покоен, счастлив; как мало еще знал всех гадостей людских; как он верил в то время в жизнь, в правду, в
свои собственные силы; а теперь все это было разбито — и что предстояло впереди, он еще и сам не знал хорошенько.
Дома мои влюбленные обыкновенно после ужина, когда весь дом укладывался спать, выходили сидеть
на балкон. Ночи все это время были теплые до духоты. Вихров обыкновенно брал с собой сигару и усаживался
на мягком диване, а Мари помещалась около него и, по большей частя, склоняла к нему
на плечо
свою голову. Разговоры в этих случаях происходили между ними самые задушевнейшие. Вихров откровенно рассказал Мари всю историю
своей любви к Фатеевой, рассказал и об
своих отношениях к Груше.
Из старых же знакомых Кнопов, со
своим ничего не разбирающим зубоскальством, показался ему
на этот раз противен, Кергель крайне пошл, а сам Абреев несколько скучноват; и седовласый герой мой, раздумав обо всем этом, невольно склонил
голову на руки и начал потихоньку плакать.
— Нет, не то что не привык, а просто у него
голова мутна: напичкает в бумагу и того и сего, а что сказать надобно, того не скажет, и при этом самолюбия громаднейшего; не только уж из
своих подчиненных ни с кем не советуется, но даже когда я ему начну говорить, что это не так, он отвечает мне
на это грубостями.
— Когда я принимал губернаторство, — снова начал он, уже гордо поднимая
свою голову, — вы знаете — это было в самый момент перелома систем, и тогда действительно
на это поприще вступило весьма много просвещенных людей; но сонм их, скажу прямо, в настоящее время все больше и больше начинает редеть.
Сам же Плавин держал высоко и гордо
свою голову и
на лице
своем не выражал ничего.)