Неточные совпадения
Вся картина, которая рождается при этом в воображении автора, носит на себе чисто уж исторический характер: от деревянного, во вкусе итальянских вилл, дома остались теперь одни только развалины; вместо сада, в котором некогда были и подстриженные деревья, и гладко убитые дорожки, вам представляются группы бестолково растущих деревьев; в левой стороне сада, самой поэтической, где прежде устроен был «Парнас», в последнее время один аферист построил винный завод; но и аферист уж этот лопнул, и завод его стоял без окон и без дверей — словом,
все, что было
делом рук человеческих, в настоящее время или полуразрушилось, или совершенно было уничтожено, и один только созданный богом вид на подгородное озеро, на самый городок, на идущие по другую сторону озера луга, — на которых, говорят, охотился Шемяка, — оставался по-прежнему прелестен.
Будучи от природы весьма обыкновенных умственных и всяких других душевных качеств, она
всю жизнь свою стремилась раскрашивать себя и представлять, что она была женщина и умная, и добрая, и с твердым характером; для этой цели она всегда говорила только о серьезных предметах, выражалась плавно и красноречиво, довольно искусно вставляя в свою речь витиеватые фразы и возвышенные мысли, которые ей удавалось прочесть или подслушать; не жалея ни денег, ни своего самолюбия, она входила в знакомство и переписку с разными умными людьми и, наконец, самым публичным образом творила добрые
дела.
Александры Григорьевны по
всем ее
делам: она его, по преимуществу, уважала за знание русских законов!
Вы знаете,
вся жизнь моя была усыпана тернием, и самым колючим из них для меня была лживость и лесть окружавших меня людей (в сущности, Александра Григорьевна только и дышала одной лестью!..); но на склоне
дней моих, — продолжала она писать, — я встретила человека, который не только сам не в состоянии раскрыть уст своих для лжи, но гневом и ужасом исполняется, когда слышит ее и в словах других.
Полковник был от души рад отъезду последнего, потому что мальчик этот, в самом
деле, оказался ужасным шалуном: несмотря на то, что все-таки был не дома, а в гостях, он успел уже слазить на
все крыши, отломил у коляски дверцы, избил маленького крестьянского мальчишку и, наконец, обжег себе в кузнице страшно руку.
— Да, а
все народец наш проклятый: не взглянут день-деньской на скотину.
Все это Еспер Иваныч каждый
день собирался привести в порядок и каждый
день все больше и больше разбрасывал.
— Да чего тут, — продолжал он: — поп в приходе у нее… порассорилась, что ли, она с ним… вышел в Христов
день за обедней на проповедь, да и говорит: «Православные христиане! Где ныне Христос пребывает? Между нищей братией, христиане, в именьи генеральши Абреевой!» Так
вся церковь и грохнула.
— Так! — сказал Павел. Он совершенно понимал
все, что говорил ему дядя. — А отчего, скажи, дядя, чем
день иногда бывает ясней и светлей и чем больше я смотрю на солнце, тем мне тошней становится и кажется, что между солнцем и мною
все мелькает тень покойной моей матери?
Странное
дело, — эти почти бессмысленные слова ребенка заставили как бы в самом Еспере Иваныче заговорить неведомый голос: ему почему-то представился с особенной ясностью этот неширокий горизонт
всей видимой местности, но в которой он однако погреб себя на
всю жизнь; впереди не виделось никаких новых умственных или нравственных радостей, — ничего, кроме смерти, и разве уж за пределами ее откроется какой-нибудь мир и источник иных наслаждений; а Паша
все продолжал приставать к нему с разными вопросами о видневшихся цветах из воды, о спорхнувшей целой стае диких уток, о мелькавших вдали селах и деревнях.
Анна Гавриловна, — всегда обыкновенно переезжавшая и жившая с Еспером Иванычем в городе, и видевши, что он почти каждый вечер ездил к князю, — тоже, кажется,
разделяла это мнение, и один только ум и высокие качества сердца удерживали ее в этом случае: с достодолжным смирением она сознала, что не могла же собою наполнять
всю жизнь Еспера Иваныча, что, рано или поздно, он должен был полюбить женщину, равную ему по положению и по воспитанию, — и как некогда принесла ему в жертву свое материнское чувство, так и теперь задушила в себе чувство ревности, и (что бы там на сердце ни было) по-прежнему была весела, разговорчива и услужлива, хотя впрочем, ей и огорчаться было не от чего…
Имплев не знал, куда себя и
девать: только твердое убеждение, что княгиня говорит
все это и предлагает по истинному доброжелательству к нему, удержало его от ссоры с нею навеки.
Но вот пришел
день отъезда;
все встали, как водится, очень рано; напились чаю.
С новым товарищем своим он
все как-то мало сближался, потому что тот целые
дни был каким-нибудь своим
делом занят и вообще очень холодно относился к Паше, так что они даже говорили друг другу «вы».
Павел был как бы в тумане:
весь этот театр, со
всей обстановкой, и
все испытанные там удовольствия показались ему какими-то необыкновенными, не воздушными, не на земле (а как и было на самом
деле — под землею) существующими — каким-то пиром гномов, одуряющим, не дающим свободно дышать, но тем не менее очаровательным и обольстительным!
— Понимаю-с, — отвечал Симонов. Он, в самом
деле,
все, что говорил ему Плавин, сразу же понимал.
— Для чего это какие-то дураки выйдут, болтают между собою разный вздор, а другие дураки еще деньги им за то платят?.. — говорил он, в самом
деле решительно не могший во
всю жизнь свою понять — для чего это люди выдумали театр и в чем тут находят удовольствие себе!
Великий Плавин (за
все, что совершил этот юноша в настоящем
деле, я его иначе и назвать не могу), устроив сцену, положил играть «Казака-стихотворца» [«Казак-стихотворец» — анекдотическая опера-водевиль в одном действий А.А.Шаховского (1777—1846).] и «Воздушные замки» [«Воздушные замки» — водевиль в стихах Н.И.Хмельницкого (1789—1845).].
В
день представления Ванька, по приказанию господ, должен был то сбегать закупить свеч для освещения, то сцену вымести, то расставить стулья в зале; но
всем этим действиям он придавал такой вид, что как будто бы делал это по собственному соображению.
Публика начала сбираться почти не позже актеров, и первая приехала одна дама с мужем, у которой, когда ее сыновья жили еще при ней, тоже был в доме театр; на этом основании она, званая и незваная, обыкновенно ездила на
все домашние спектакли и
всем говорила: «У нас самих это было — Петя и Миша (ее сыновья) сколько раз это делали!» Про мужа ее, служившего контролером в той же казенной палате, где и Разумов, можно было сказать только одно, что он целый
день пил и никогда не был пьян, за каковое свойство, вместо настоящего имени: «Гаврило Никанорыч», он был называем: «Гаврило Насосыч».
— А тем, что какую-то дугу согнутую играл, а не человека!.. Вот пан Прудиус, — продолжал Николай Силыч, показывая на Павла, — тот за
дело схватился, за психею взялся, и вышло у него хорошо; видно, что изнутри
все шло!
Все мы живем не годами, а
днями!
Другой раз Николай Силыч и Павел вышли за охотой в табельный
день в самые обедни; колокола гудели во
всех церквах. Николай Силыч только поеживался и делал свою искривленную, насмешливую улыбку.
— А то, что если господина Вихрова выгонят, то я объявляю
всем, вот здесь сидящим, что я по
делу сему господину попечителю Московского учебного округа сделаю донос, — произнес Николай Силыч и внушительно опустился на свой стул.
Мари, Вихров и m-me Фатеева в самом
деле начали видаться почти каждый
день, и между ними мало-помалу стало образовываться самое тесное и дружественное знакомство. Павел обыкновенно приходил к Имплевым часу в восьмом; около этого же времени всегда приезжала и m-me Фатеева. Сначала
все сидели в комнате Еспера Иваныча и пили чай, а потом он вскоре после того кивал им приветливо головой и говорил...
— Я
все готов сделать, чтобы вы только не рассердились! — сказал он и в самом
деле проиграл пьесу без ошибки.
Оставаясь почти целые
дни один-одинешенек, он передумал и перемечтал обо
всем; наконец, чтобы чем-нибудь себя занять, вздумал сочинять повесть и для этого сшил себе толстую тетрадь и прямо на ней написал заглавие своему произведению: «Чугунное кольцо».
— Вероятно! — отвечала с мелькнувшей на губах ее улыбкой Фатеева. — На
днях как-то вздумал пикник для меня делать…
Весь beau monde здешний был приглашен — дрянь ужасная
все!
Он в продолжение пятницы отслушал
все службы, целый
день почти ничего не ел и в самом худшем своем платье и с мрачным лицом отправился в церковь.
— Завтрашний день-с, — начал он, обращаясь к Павлу и стараясь придать как можно более строгости своему голосу, — извольте со мной ехать к Александре Григорьевне… Она мне
все говорит: «Сколько, говорит, раз сын ваш бывает в деревне и ни разу у меня не был!» У нее сын ее теперь приехал, офицер уж!.. К исправнику тоже
все дети его приехали; там пропасть теперь молодежи.
Мари в самом
деле, — когда Павел со свойственною
всем юношам болтливостью, иногда по целым вечерам передавал ей свои разные научные и эстетические сведения, — вслушивалась очень внимательно, и если делала какое замечание, то оно ясно показывало, что она до тонкости уразумевала то, что он ей говорил.
—
Вся наша история,
все наши славные и печальные
дни совершились, по преимуществу, в Москве, в Кремлевских стенах.
— Да, он всегда желал этого, — произнес, почти с удивлением, Постен. — Но потом-с!.. — начал он рассказывать каким-то чересчур уж пунктуальным тоном. — Когда сам господин Фатеев приехал в деревню и когда
все мы — я, он, Клеопатра Петровна — по его же
делу отправились в уездный город, он там, в присутствии нескольких господ чиновников, бывши, по обыкновению, в своем послеобеденном подшефе, бросается на Клеопатру Петровну с ножом.
В карету запряжена была четверня старых вороных лошадей, управляемых здоровенным кучером и огромным форейтором, — и
все это, в самом
деле, тронулось шагом.
— Не люблю я этих извозчиков!.. Прах его знает — какой чужой мужик, поезжай с ним по
всем улицам! — отшутилась Анна Гавриловна, но в самом
деле она не ездила никогда на извозчиках, потому что это казалось ей очень разорительным, а она обыкновенно каждую копейку Еспера Иваныча, особенно когда ей приходилось тратить для самой себя, берегла, как бог знает что.
Огромная комната, паркетные полы, светлые ясеневые парты, толпа студентов, из коих большая часть были очень красивые молодые люди, и
все в новых с иголочки вицмундирах, наконец, профессор, который пришел, прочел и ушел, как будто ему ни до кого и
дела не было, —
все это очень понравилось Павлу.
Герой мой вышел от профессора сильно опешенный. «В самом
деле мне, может быть, рано еще писать!» — подумал он сам с собой и решился пока учиться и учиться!..
Всю эту проделку с своим сочинением Вихров тщательнейшим образом скрыл от Неведомова и для этого даже не видался с ним долгое время. Он почти предчувствовал, что тот тоже не похвалит его творения, но как только этот вопрос для него, после беседы с профессором, решился, так он сейчас же и отправился к приятелю.
— А, это уж, видно, такая повальная на
всех! — произнес насмешливо Салов. — Только у одних народов, а именно у южных, как, например, у испанцев и итальянцев, она больше развивается, а у северных меньше. Но не в этом
дело: не будем уклоняться от прежнего нашего разговора и станем говорить о Конте. Вы ведь его не читали? Так, да? — прибавил он ядовито, обращаясь к Неведомову.
Только вдруг я раз в кондитерской, в которую хожу каждый
день пить кофе, читаю в французской газете, что, в противоположность
всем немецким философам, в Париже образуется школа позитивистов, и представитель ее — Огюст Конт…
— Ее обвинили, — отвечал как-то необыкновенно солидно Марьеновский, — и речь генерал-прокурора была, по этому
делу, блистательна. Он разбил ее на две части: в первой он доказывает, что m-me Лафарж могла сделать это преступление, — для того он привел почти
всю ее биографию, из которой видно, что она была женщина нрава пылкого, порывистого, решительного; во второй части он говорит, что она хотела сделать это преступление, — и это доказывает он ее нелюбовью к мужу, ссорами с ним, угрозами…
— Факты
дела напечатаны
все? — спросил его Неведомов.
— Во Франции так называемые les tribunaux ordinaires [обыкновенные суды (франц.).] были весьма независимы: король не мог ни сменять, ни награждать, ни перемещать даже судей; но зато явился особенный суд, le tribunal exceptionnel [суд для рассмотрения
дел, изъятых из общего судопроизводства (франц.).], в который мало-помалу перенесли
все казенные и общественные
дела, а затем стали переносить и
дела частных лиц.
— Чем лучше? Пустое
дело деревня, — отвечал Иван и, заметно по-лакейски модничая, подал
всем трубки.
— А у нас в Казани, — начал своим тоненьким голосом Петин, — на духов
день крестный ход: народу собралось тысяч десять; были и квартальные и вздумали было унимать народ: «Тише, господа, тише!» Народ-то и начал их выпирать из себя: так они у них, в треуголках и со шпагами-то, и выскакивают вверх! — И Петин еще более вытянулся в свой рост, и своею фигурой произвел совершенно впечатление квартального, которого толпа выпихивает из себя вверх.
Все невольно рассмеялись.
Всех лучших
дней моих воспоминанья...
M-me Гартунг, жившая, как мы знаем, за ширмами, перебиралась в этот
день со
всем своим скарбом в кухню.
На другой
день, он обо
всем этом происшествии рассказал Неведомову; но того, кажется, нисколько это не поразило и не удивило.
— Я не знаю, как у других едят и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что
все эти люди работают на пользу вашу и мою, а потому вот в чем
дело: вы были так милостивы ко мне, что подарили мне пятьсот рублей; я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены на улучшение пищи в нынешнем году, а остальные двести пятьдесят — в следующем, а потом уж я из своих трудов буду высылать каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе я с ума сойду от мысли, что человек, работавший на меня — как лошадь, — целый
день, не имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу вас завтрашний же
день велеть купить говядины для
всех.
В
день отъезда, полковник вырядился в свой новый вицмундир и во
все свои кресты; Павлу тоже велел одеться попараднее.
— Да, вот на это они тоже мастерицы: мужу как раз глаза выцарапают, — это их
дело! — подхватил полковник. Вообще он был о
всех женщинах не слишком высокого понятия, а об восточных — и в особенности.