Неточные совпадения
Высшие его потребности, смею
думать, — роскошь, без которой он может и обойтись; доказательством служат дикари,
у которых духовного только и есть, что религия да кой-какие песни.
— Да, но ко мне почему-то не зашла; о тебе только спросила… — Слова эти княгиня тоже заметно старалась произнести равнодушно; но все-таки они
у ней вышли как-то суше обыкновенного. — Очень уж тебя ждали здесь все твои любимые дамы! — присовокупила она, улыбаясь и как бы желая тем скрыть то, что
думала.
— Но вы так мало были
у нас, что она, я
думаю, просто не успела этого сделать, — возразил князь.
Это уж слишком!» Обедать
у Анны Юрьевны князь тоже любил, потому что в целой Москве, я
думаю, нельзя было найти такого пикантного и приятного на мужской вкус обеда, как
у ней.
— Fi donc, mon cher! [Полноте, мой дорогой! (франц.).]
У всех русских, я
думаю, особенно которые из бедных вышли, такие же рожи и мысли.
Княгиня действительно послала за Елпидифором Мартынычем не столько по болезни своей, сколько по другой причине: в начале нашего рассказа она
думала, что князь идеально был влюблен в Елену, и совершенно была уверена, что со временем ему наскучит подобное ухаживание; постоянные же отлучки мужа из дому княгиня объясняла тем, что он в самом деле, может быть, участвует в какой-нибудь компании и, пожалуй, даже часто бывает
у Жиглинских, где они, вероятно, читают вместе с Еленой книги, философствуют о разных возвышенных предметах, но никак не больше того.
— Тем, что мы горничной, я
думаю, не желаем в доме иметь с такими милыми качествами, а вы хотите, чтобы
у вас жена была такая.
Видя все это, Миклаков поматывал только головой, и чувство зависти невольно шевелилось в душе его. «Ведь любят же других людей так женщины?» —
думал он. Того, что князь Григоров застрелился, он нисколько не опасался. Уверенность эта, впрочем, в нем несколько поколебалась, когда они подъехали к флигелю, занимаемому князем, и Миклаков, войдя в сени, на вопрос свой к лакею: «Дома ли князь?», услышал ответ, что князь дома, но только никого не велел принимать и заперся
у себя в кабинете.
— Ну да, разумеется, помешанная:
думала всю жизнь сама собой просуществовать, а судьба-то и пристукнула: «Врешь!.. Помни, что ты женщина! А негодяи-мужчины давным-давно и всюду отняли
у вас эту возможность!..»
— Речь идет о поэме А.С.Пушкина «Полтава» (1829).]
у Пушкина сказал: «Есть третий клад — святая месть, ее готовлюсь к богу снесть!» Меня вот в этом письме, — говорила Елена, указывая на письмо к Анне Юрьевне, — укоряют в вредном направлении; но, каково бы ни было мое направление, худо ли, хорошо ли оно, я говорила о нем всегда только с людьми, которые и без меня так же
думали, как я
думаю; значит, я не пропагандировала моих убеждений!
Последний разговор его с Еленой не то что был для него какой-нибудь неожиданностью, — он и прежде еще того хорошо знал, что Елена таким образом
думает, наконец, сам почти так же
думал, — но все-таки мнения ее как-то выворачивали
у него всю душу, и при этом ему невольно представлялась княгиня, как совершенная противуположность Елене: та обыкновенно каждую неделю писала родителям длиннейшие и почтительные письма и каждое почти воскресенье одевалась в одно из лучших платьев своих и ехала в церковь слушать проповедь; все это, пожалуй, было ему немножко смешно видеть, но вместе с тем и отрадно.
Последние слова Елизавета Петровна сказала для успокоения Елены, чтобы та не
подумала, что она совсем
у ней хочет поселиться; получая и без нее от князя аккуратным образом по триста рублей в месяц, она вовсе не хотела обременять ее собой.
«Вот фигляр-то и комедиант!» —
думал Миклаков, стоя
у купели.
«Князь, я
думаю, очень этим доволен?» — хотела было первоначально спросить княгиня, но
у ней духу не хватило, и она перевернула на другое...
«Она все еще, кажется, изволит любить мужа, —
думал он, играя в карты и взглядывая по временам на княгиню, — да и я-то хорош, — продолжал он, как-то злобно улыбаясь, — вообразил, что какая-нибудь барыня может заинтересоваться мною: из какого черта и из какого интереса делать ей это?.. Рожицы смазливой
у меня нет; богатства — тоже; ловкости военного человека не бывало; физики атлетической не имею. Есть некоторый умишко, — да на что он им?.. В сем предмете они вкуса настоящего не знают».
— Ах, не
думаю, что с другими!.. — сказала грустным голосом Елена. — Может быть,
у вас там в Европе это предчувствуется, а здесь — нисколько, нисколько!
— Нисколько не
думаю того! — ответил князь и ушел: письмо, которое Жуквич так таинственно читал Елене поутру перед его приходом, не выходило
у него из головы.
— Доказать это, по-моему, очень нетрудно, — отвечала,
подумав, Елена. — Пошли за Жуквичем и расспроси его: он очень еще недавно, в продолжение нескольких месяцев, каждодневно виделся с княгиней и с Миклаковым, и я даже спрашивала
у него: хорошо ли все
у них идет?
Эти пятнадцать тысяч ему следовало бы подарить!» — решил князь мысленно; но в то же время
у него в голове сейчас явилось новое противоречие тому: «Этими пятнадцатью тысячами дело никак бы не кончилось, —
думал он, — Елена, подстрекаемая Жуквичем, вероятно, пойдет по этому пути все дальше и дальше и, чего доброго, вступит в какой-нибудь польский заговор!» Князь был не трус, готов был стать в самую отчаянную и рискованную оппозицию и даже с удовольствием бы принял всякое политическое наказание, но он хотел, чтоб это последовало над ним за какое-нибудь дорогое и близкое сердцу его дело.
Главным образом Николя мучило то, что
у него никак не хватало смелости объясниться с Еленой в любви, а потому он думал-думал, да и надумал, не переговоря ни слова с отцом своим, предложить Елене, подобно Жуквичу, брак, но только брак церковный, разумеется, а не гражданский.
Прошло после того с неделю. Однажды вечером Елена, услыхав звонок в ее нумер,
думала, что это пришел Жуквич, который бывал
у нее каждодневно. Она сама пошла отворить дверь и вдруг, к великому своему удивлению, увидела перед собой Миклакова, в щеголеватом заграничном пиджаке и совершенно поседевшего.
Елена между тем, после его посещения, сделалась еще более расстроенною:
у ней теперь, со слов Миклакова о продолжающейся бедности польских эмигрантов, явилось против Жуквича еще новое подозрение, о котором ей страшно даже было
подумать.
— Отдаст!.. Вероятно, отдаст! — подхватил Елпидифор Мартыныч. — И куда он ей?..
У нее новые, я
думаю, скоро дети будут.
Думала потом написать к князю и попросить
у него денег для ребенка, — князь, конечно, пришлет ей, — но это прямо значило унизиться перед ним и, что еще хуже того, унизиться перед его супругой, от которой он, вероятно, не скроет этого, и та, по своей пошлой доброте, разумеется, будет еще советовать ему помочь несчастной, — а Елена скорее готова была умереть, чем вынести подобное самоуничижение.
Из посторонних
у нее бывал только Елпидифор Мартыныч, наблюдавший за ее здоровьем, и барон, который ей необходим был тем, что устраивал ее дела по наследству от мужа, в чем княгиня, разумеется, ничего не понимала да и заботиться об этом много не хотела, потому что сама
думала скоро пойти вслед за князем.
— Вы
думаете? Но все-таки, говорю откровенно,
у меня духу не хватает напомнить княгине о моем чувстве к ней.
Барон послушался ее и, приехав раз к княгине, сделал ей несколько официальным голосом предложение; она, как и надобно ожидать, сначала сконфузилась, а потом тоже отчасти официальным тоном просила
у него времени
подумать. Барон с удовольствием согласился на это.
Неточные совпадения
Коробкин. Дайте мне! Вот
у меня, я
думаю, получше глаза. (Берет письмо.)
И я теперь живу
у городничего, жуирую, волочусь напропалую за его женой и дочкой; не решился только, с которой начать, —
думаю, прежде с матушки, потому что, кажется, готова сейчас на все услуги.
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь».
Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил.
У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.
Городничий. А уж я так буду рад! А уж как жена обрадуется!
У меня уже такой нрав: гостеприимство с самого детства, особливо если гость просвещенный человек. Не
подумайте, чтобы я говорил это из лести; нет, не имею этого порока, от полноты души выражаюсь.
И тут настала каторга // Корёжскому крестьянину — // До нитки разорил! // А драл… как сам Шалашников! // Да тот был прост; накинется // Со всей воинской силою, //
Подумаешь: убьет! // А деньги сунь, отвалится, // Ни дать ни взять раздувшийся // В собачьем ухе клещ. //
У немца — хватка мертвая: // Пока не пустит по миру, // Не отойдя сосет!