Неточные совпадения
Понимая, вероятно, что в лицее меня
ничему порядочному не научат, он в то же время знал, что мне оттуда дадут хороший чин и хорошее место, а в России чиновничество до такой степени
все заело, в такой мере покойнее, прочнее
всего, что родители обыкновенно лучше предпочитают убить, недоразвить в детях своих человека, но только чтобы сделать из них чиновника.
— К-х-ха! — произнес он на
всю комнату, беря князя за руку, чтобы пощупать у него пульс. — К-х-ха! — повторил он еще раз и до такой степени громко, что входившая было в кабинет собака князя, услыхав это, повернулась и ушла опять в задние комнаты, чтобы только не слышать подобных страшных вещей. — К-х-ха! — откашлянулся доктор в третий раз. —
Ничего, так себе, маленькая лихорадочка, — говорил он басом и нахмуривая свои глупые, густые брови.
— Нынче вон, говорят, между молодыми людьми какие-то нигилисты [Нигилисты (от латин. nihil —
ничто) — представители разночинной интеллигенции шестидесятых годов XIX века, отрицавшие принципы и традиции дворянской культуры.] есть, и у нас в медицине
все нигилисты,
все отвергли; один только, изволите видеть, лапис [Лапис (ляпис) — прижигающее средство в медицине (от латин. lapis — камень).] и опиум признали!
Он, видимо, был сильно взволнован
всей предыдущей сценой с Еленой и, приехав в клуб, прямо прошел в столовую, где спросил себе бутылку портвейну и порцию рыбы, которой, впрочем, он
ничего почти не съел, зато портвейн принялся пить стакан за стаканом.
— Нет! — отвечала Анна Юрьевна с презрительной гримасой. — Надоело
все это, так
все prosaique [обыденно (франц.).],
ничего нет оригинального.
Князь на это
ничего не ответил и, сев в карету, велел себя везти на Кузнецкий мост. Здесь он вышел из экипажа и пошел пешком. Владевшие им в настоящую минуту мысли заметно были не совсем спокойного свойства, так что он горел даже
весь в лице. Проходя мимо одного оружейного магазина и случайно взглянув в его окна, князь вдруг приостановился, подумал с минуту и затем вошел в магазин.
Девочка, по своей застенчивости и стыдливости, тоже, вероятно,
ничего не просит у него, и старуха, в самом деле, затеет процесс с ним и сделает огласку на
всю Москву.
С ним произошел такого рода случай: он уехал из дому с невыносимой жалостью к жене. «Я отнял у этой женщины
все,
все и не дал ей взамен
ничего, даже двух часов в день ее рождения!» — говорил он сам себе. С этим чувством пришел он в Роше-де-Канкаль, куда каждодневно приходила из училища и Елена и где обыкновенно они обедали и оставались затем целый день. По своей подвижной натуре князь не удержался и рассказал Елене свою сцену с женой. Та выслушала его весьма внимательно.
Впервые напечатана А.И.Герценом в «Полярной звезде» в 1856 году.]; потом стал ей толковать о русском мужике, его высоких достоинствах; объяснял, наконец, что мир ждет социальных переворотов, что так жить нельзя, что
все порядочные люди задыхаются в современных формах общества; из
всего этого княгиня почти
ничего не понимала настоящим образом и полагала, что князь просто фантазирует по молодости своих лет (она была почти ровесница с ним).
— Говорят, что было! — подтвердила г-жа Петицкая самым невинным голосом, хотя очень хорошо знала, что никто ей
ничего подобного не говорил и что
все это она сама выдумала, и выдумала даже в настоящую только минуту.
Тот, с своей стороны,
ничего этого и не заметил, потому что
весь был занят своими собственными мыслями.
Она девушка, а между тем делается матерью, — это, вероятно, распространится по
всей Москве, и ей очень трудно будет оставить Елену начальницей женского учебного заведения; но в то же время она ни за что не хотела отпустить от себя Елену, так как та ей очень нравилась и казалась необыкновенной умницей. «
Ничего, как-нибудь уговорю, успокою этих старикашек; они сами
все очень развратны!» — подумала про себя Анна Юрьевна.
Княгиня, при
всем этом разговоре их,
ничего не сказала, а барон так даже отошел от нее и стоял уже вдали.
Князь
ничего ей не ответил и даже отворотился от нее. Он в последнее время нисколько даже и не скрывал перед ней чувства своего отвращения, но Елизавета Петровна, получая от него такие хорошие деньги, совершенно ему
все это прощала.
— Ну, а мужики
все эти, говорят, ужасно жадны: требуют себе еще что-то такое больше, чем следует; управляющие мои тоже плутовали, так что я
ничего тут не понимаю и решительно не знаю, как мне быть.
Князь понять
ничего не мог из
всего этого.
— Разгневаться изволила… Эта сквернавка, негодяйка Марфутка, — чесался у ней язык-то, — донесла ей, что управляющий ваш
всего как-то раза два или три приходил ко мне на дачу и приносил от вас деньги, так зачем вот это, как я смела принимать их!.. И таких мне дерзостей наговорила, таких, что я во
всю жизнь свою ни от кого не слыхала
ничего подобного.
— Конечно, конечно!.. — соглашалась Елена тем же насмешливым тоном. — Неприятно в этом случае для женщин только то, что так как эти занятия самки им не дают времени заняться
ничем другим, так мужчины и говорят им: «Ты, матушка, шагу без нас не смеешь сделать, а не то сейчас умрешь с голоду со
всеми детенышами твоими!»
Причина, его останавливавшая в этом случае, была очень проста: он находил, что у него нет приличного платья на то, чтобы явиться к княгине, и
все это время занят был изготовлением себе нового туалета; недели три, по крайней мере, у него ушло на то, что он обдумывал, как и где бы ему добыть на сей предмет денег, так как жалованья он
всего только получал сто рублей в месяц, которые проживал до последней копейки; оставалось поэтому одно средство: заказать себе у какого-нибудь известного портного платье в долг; но Миклаков никогда и ни у кого
ничего не занимал.
— Кроме слабости и упадка сил, решительно
ничего нет! — продолжал он, как бы рассуждая сам с собой. Затем Елпидифор Мартыныч, отошед от Елены, осмотрел ее уже издали. — Ну, прежде
всего надобно помолиться богу! — заключил он и начал молиться.
— Я. На волоске ее жизнь была… Три дня она не разрешалась…
Всех модных докторов объехали, никто
ничего не мог сделать, а я, слава богу, помог без ножа и без щипцов, — нынче ведь очень любят этим действовать, благо инструменты стали светлые, вострые: режь ими тело человеческое, как репу.
— Да пока еще
ничего! — отвечал Елпидифор Мартыныч, как-то стыдливо потупляя глаза свои. — Тут маленькое недоразуменьице вышло… Когда
все это благополучно кончилось, он вдруг кидается ко мне и предлагает тысячу рублей…
— Целую тысячу, — повторил Елпидифор Мартыныч, неизвестно каким образом сосчитавший, сколько ему князь давал. — Но я тут, понимаете, себя не помнил — к-ха!..
Весь исполнен был молитвы и благодарности к богу — к-ха… Мне даже, знаете, обидно это показалось: думаю, я спас жизнь — к-ха! — двум существам, а мне за это деньгами платят!.. Какие сокровища могут вознаградить за то?.. «Не надо, говорю, мне
ничего!»
Сам Миклаков, в продолжение
всего этого разговора, пил беспрестанно и
ничего почти не ел.
Она в этом случае имела совершенно иные виды: слывя между
всеми своими знакомыми, конечно, немножко за кокетку, но в то же время за женщину весьма хорошей нравственности, тем не менее однако, г-жа Петицкая, при муже и во вдовстве, постоянно имела обожателей, но только она умела это делать как-то необыкновенно скрытно: видалась с ними по большей части не дома, а если и дома, то всегда подбирала прислугу очень глупую и
ничего не понимающую.
Елпидифор Мартыныч чмокнул только на это губами и уехал от княгини с твердою решимостью никогда ей больше
ничего не рассказывать. Та же, оставшись одна, принялась рассуждать о своей приятельнице: более
всего княгиню удивляло то, что неужели же Петицкая в самом деле полюбила Оглоблина, и если не полюбила, то что же заставило ее быть благосклонною к нему?
— Ошиблась, больше
ничего! — пояснила ему Елена. — Никак не ожидала, чтобы люди, опутанные самыми мелкими чувствами и предрассудками, вздумали прикидываться людьми свободными от
всего этого!.. Свободными людьми — легко сказать! — воскликнула она. — А надобно спросить вообще: много ли на свете свободных людей?.. Их нужно считать единицами посреди сотней тысяч, — это герои: они не только что не боятся измен жен, но даже каторг и гильотин, и мы с вами, ваше сиятельство, никак уж в этот сорт людей не годимся.
Всего этого князь
ничего не замечал и не подозревал и, думая, что Елена, по случаю отъезда княгини, совершенно довольна своей жизнию и своим положением, продолжал безмятежно предаваться своим занятиям; но вот в одно утро к нему в кабинет снова явился Елпидифор Мартыныч.
— Елизавета Петровна-с! — отвечал Елпидифор Мартыныч. — Она идти хочет к вам с объяснением: «Дочь, говорит, теперь на глазах
всей Москвы живет у него в доме, как жена его, а между тем, говорит, он никого из нас
ничем не обеспечил».
— Знаю это я-с! — подхватил Елпидифор Мартыныч. — Сколько раз сама мне говорила: «Как у Христа за пазухой, говорит, живу; кроме откормленных индеек и кондитерской телятины
ничего не ем…» А
все еще недовольна тем: дерзкая этакая женщина, нахальная… неглупая, но уж, ух, какая бедовая!
—
Ничего, это
все равно, — отвечал князь, протягивая к нему руку.
— Нет-с, извините! — почти закричал он на
всю комнату. — Я буду думать — небольшие деньги!.. Другой!.. Сколько теперь наших богатых людей живет за границей, мотают наши деньги и сами
ничего не делают!..
«В таком случае он сумасшедший и невыносимый по характеру человек!» — почти воскликнула сама с собой Елена, сознавая в душе, что она в помыслах даже
ничем не виновата перед князем, но в то же время приносить в жертву его капризам
все свои симпатии и антипатии к другим людям Елена никак не хотела, а потому решилась, сколько бы ни противодействовал этому князь, что бы он ни выделывал, сблизиться с Жуквичем, подружиться даже с ним и содействовать его планам, которые он тут будет иметь, а что Жуквич, хоть и сосланный, не станет сидеть сложа руки, в этом Елена почти не сомневалась, зная по слухам, какого несокрушимого закала польские патриоты.
— А чем?.. — возразил ей печальным голосом Жуквич. — У меня ж
ничего нет!
Все взято и отнято правительством!
— Но все-таки, как вы полагаете, во
всем этом
ничего нет особенно серьезного? — говорила Елена.
— Вот эта ж самая служба родине, — заговорил он немножко нараспев и вкрадчивым голосом, — я думаю, и нуждалась бы, чтобы вы не расходились с князем: он — человек богатый ж и влиятельный, и добрый! Мы ж поляки, по нашему несчастному политическому положению, не должны
ничем пренебрегать, и нам извинительны
все средства, даже обман, кокетство и лукавство женщин…
Ему казалось, что
весь этот польский патриотизм, как бы по мановению волшебного жезла снишедший на Елену, был, во-первых, плодом пронырливых внушений Жуквича и, во-вторых, делом собственной,
ничем не сдерживаемой, капризной фантазии Елены, а между тем, для удовлетворения этого, может быть, мимолетного желания, она требовала, чтобы князь ломал и рушил в себе почти органически прирожденное ему чувство.
Князь
ничего ему не отвечал и был почти страшен на вид. Приехав к себе в дом, он провел своих гостей прямо в сад, дорожки в котором
все были расчищены, и на средней из них оказалось удобным совершить задуманное дело. Молодой секундант Жуквича сейчас принялся назначать место для барьера.
— Э, мы и так сделаем —
ничего! — подхватил Николя и в самом деле сделал. Он, в этом случае, больше приналег на подчиненных отца и от малого до большого
всех их заставил взять по нескольку билетов, так что опять выручил тысячи три, каковые деньги поверг снова к стопам Елены. Николя решительно, кажется, полагал пленить ее этим и вряд ли не подозревал, что деньги эти она собирает вовсе не для бедных девушек, а прямо для себя!
— Ипохондрия… больше
ничего, ипохондрия! — сказал Елпидифор Мартыныч, смотря с чувством на князя. — Ну-с, не извольте хмуриться,
все это я сделаю: напишу княгине и устрою, как следует! — заключил он и, приехав домой, не откладывая времени, принялся своим красивым семинарским почерком писать к княгине письмо, которым прямо от имени князя приглашал ее прибыть в Москву.
— Ой, господи, для чего так много! — произнес Елпидифор Мартыныч, как бы испугавшись даже такой огромной цифры денег; и после этого обещания по крайней мере с неделю ходил по своим каналам; затем, приехав, наконец, к князю, объявил ему с отчаянным видом: — Нет-с!
Ничего тут не поделаешь, и слышать не хотят. «Как, говорят, при нынешней гласности, можно это сделать?.. — Пожалуй,
все газеты протрубят: она мать, — кто же может взять у нее ребенка?»
—
Все это отлично!.. — проговорила она. — Но вы теперь мне дайте хоть сколько-нибудь денег, потому что ни ребенок, ни я другой день
ничего не ели.
— Это
ничего, пройдет! — подхватил Николя,
весь горя радостью.
Испросив для него совершенно новый и гораздо более строгий устав, он приехал в одно утро к княгине и велел к себе вызвать г-жу Петицкую, которая в этот год еще больше поблекла, постоянно мучимая мыслью, что и в любимой ею Москве она никак и
ничем не может улучшить свое положение и
всю жизнь поэтому должна оставаться в зависимости.