Неточные совпадения
—
Вот как? — сказала княгиня, немного краснея в лице. — Что ж, я очень рада буду тому.
— А
вот что медики-с, скажу я вам на это!.. — возразил Елпидифор Мартыныч. — У меня тоже
вот в молодости-то бродили в голове разные фанаберии, а тут
как в первую холеру в 30-м году сунули меня в госпиталь, смотришь, сегодня умерло двести человек, завтра триста, так уверуешь тут, будешь верить!
— Я
вот еще
какую вас видел,
вот какохонькую! — говорил Елпидифор Мартыныч, показывая рукою от полу на аршин и все ниже и ниже затем опуская руку. — Что же ваша матушка поделывает и
как поживает?
— Я сегодня, — говорил,
как бы совсем обезумев от радости, князь, — видел картину «Ревекка», которая,
как две капли, такая же красавица,
как ты, только
вот она так нарисована, — прибавил он и дрожащей, но сильной рукой разорвал передние застежки у платья Елены и спустил его вместе с сорочкою с плеча.
— К-х-ха! — откашлянулся ей в ответ Елпидифор Мартыныч. — Времена
вот какие-с!.. — начал он самой низкой октавой и
как бы читая тайные мысли своей собеседницы. — Сорок лет я лечил у князей Григоровых, и вдруг негоден стал!..
—
Вот вздор
какой! — отвечала Анна Юрьевна, садясь в свою карету.
— Непременно скажи, прошу тебя о том! — восклицала Елизавета Петровна почти умоляющим голосом. — Или
вот что мы лучше сделаем! — прибавила она потом,
как бы сообразив нечто. — Чтобы мне никак вам не мешать, ты возьми мою спальную: у тебя будет зала, гостиная и спальная, а я возьму комнаты за коридором, так мы и будем жить на двух разных половинах.
—
Вот вздор
какой! — рассмеялся барон, видимо, стараясь принять все эти слова князя за приятельскую, не имеющую никакого смысла шутку; затем он замолчал, понурил голову и вскоре захрапел.
—
Вот как, восхитительна, — говорила та, отвечая ему таким же пожатием.
— Нет, я не из таких скоро забывающих людей! — произнес с чувством барон. — Я
вот, например, до сих пор, — продолжал он с небольшим перерывом, — не могу забыть,
как мы некогда гуляли с вами вдвоем в Парголове в Шуваловском саду и наш разговор там!
— Наконец, князь объясняет, что он органически, составом всех своих нервов, не может спокойно переносить положение рогатого мужа!
Вот вам весь сей человек! — заключил Миклаков, показывая Елене на князя. — Худ ли, хорош ли он, но принимайте его таким,
как он есть, а вы, ваше сиятельство, — присовокупил он князю, — извините, что посплетничал на вас; не из злобы это делал, а ради пользы вашей.
— Гм!.. — произнес Миклаков и после того, помолчав некоторое время и
как бы собравшись с мыслями, начал. —
Вот видите-с, на свете очень много бывает несчастных любвей для мужчин и для женщин; но, благодаря бога, люди от этого не умирают и много-много разве, что с ума от того на время спятят.
Барон очень хорошо понимал, что составлять подобные проекты такой же вздор,
как и писать красноречивые канцелярские бумаги, но только он не умел этого делать, с юных лет не привык к тому, и вследствие этого для него ясно было, что на более высокие должности проползут
вот эти именно составители проектов, а он при них — самое большое, останется чернорабочим.
— Разгневаться изволила… Эта сквернавка, негодяйка Марфутка, — чесался у ней язык-то, — донесла ей, что управляющий ваш всего как-то раза два или три приходил ко мне на дачу и приносил от вас деньги, так зачем
вот это,
как я смела принимать их!.. И таких мне дерзостей наговорила, таких, что я во всю жизнь свою ни от кого не слыхала ничего подобного.
— Совсем!.. Говорит, что не хочет, чтобы я ею торговала. Я пуще подбивала ее на это… Жаль, видно, стало куска хлеба матери, и с чем теперь я осталась?.. Нищая совсем! Пока
вот вы не стали помогать нам, дня по два сидели не евши в нетопленных комнатах, да еще жалованье ее тогда было у меня, а теперь что? Уж
как милостыни буду просить у вас, не оставьте вы меня, несчастную!
— Речь идет о поэме А.С.Пушкина «Полтава» (1829).] у Пушкина сказал: «Есть третий клад — святая месть, ее готовлюсь к богу снесть!» Меня
вот в этом письме, — говорила Елена, указывая на письмо к Анне Юрьевне, — укоряют в вредном направлении; но, каково бы ни было мое направление, худо ли, хорошо ли оно, я говорила о нем всегда только с людьми, которые и без меня так же думали,
как я думаю; значит, я не пропагандировала моих убеждений!
—
Вот как, и Елену вытурили? — спросила г-жа Петицкая
как бы больше княгиню.
— Ха-ха-ха! — продолжал хохотать Николя. — Но
как вы это знаете?..
Вот что удивительно.
— Миклаков
вот какой человек, — заговорил он потом, явно обращаясь к одной только жене.
— Сам, сам!.. — согласился Елпидифор Мартыныч. — Не пособите ли вы мне в этом случае?.. Право, мне становится это несколько даже обидно…
Вот когда и нужно, — присовокупил он каким-то даже растроганным голосом, — чтобы родители были при детях и наставляли их,
как они должны себя вести!
—
Вот в том-то и дело; я никак не желаю, чтобы он жил под русскими законами… Ты знаешь, я никогда и ни на что не просила у тебя денег; но тут уж буду требовать, что
как только подрастет немного наш мальчик, то его отправить за границу, и пусть он будет лучше каким-нибудь кузнецом американским или английским фермером, но только не русским.
«А, так ты
вот еще из
каких…
— Меня
вот что всегда удивляло, — продолжал Миклаков,
как бы вовсе не понявший его знака, — я знаю, что есть много умных и серьезно образованных священников, — но они, произнося проповеди, искренно ли убеждены в том, что говорят, или нет?
—
Вот, изволите видеть, — объяснил, наконец, Миклаков (язык у него при этом несколько даже запинался), — в той статье, о которой вы так обязательно напомнили мне, говорится, что я подкуплен правительством; а так
как я человек искренний, то и не буду этого отрицать, — это более чем правда: я действительно служу в тайной полиции.
— Ах, боже мой,
как трудно, скажите, пожалуйста! — воскликнула Петицкая. — Напишите ему, что отвечаете на его чувство —
вот и все!
— Да,
вот видите-с, штука-то
какая! — произнес камердинер, несколько уже и смутившись.
— А,
вот что!.. — произнесла Елена, и князь по одному тону голоса ее догадался,
какая буря у ней начинается в душе.
— Но вы ошибаетесь, — продолжал князь. — Никакой ваш ответ не может оскорбить меня, или, лучше сказать, я не имею даже права оскорбляться на вас: к кому бы вы
какое чувство ни питали, вы совершенно полновластны в том!.. Тут только одно: о вашей любви я получил анонимное письмо, значит, она сделалась предметом всеобщей молвы;
вот этого, признаюсь, я никак не желал бы!..
— Да
вот… все о том, что Елена Николаевна переехала к вам в дом! — начал Елпидифор Мартыныч с небольшой улыбочкой. — Раз при мне две модные дамы приехали в один дом и начали квакать: «
Как это возможно!..
Как это не стыдно!..» В Москве будто бы никогда еще этого и не бывало… Господи, боже мой! — думаю. — Сорок лет я здесь практикую и, может, недели не прошло без того…
— Я — поляк, а потому прежде ж всего сын моей родины! — начал он,
как бы взвешивая каждое свое слово. — Но всякий ж человек,
как бы он ни желал душою идти по всем новым путям, всюду не поспеет.
Вот отчего,
как я вам говорил, в Европе все это разделилось на некоторые группы, на несколько специальностей, и я ж, если позволите мне так назвать себя, принадлежу к группе именуемых восстановителей народа своего.
— Ужасно
какой человеческой жизнью! — воскликнула Анна Юрьевна. — Целое утро толкутся в передних у министров; потом побегают, высуня язык, по Невскому, съедят где-нибудь в отеле протухлый обед; наконец, вечер проведут в объятиях чахоточной камелии, —
вот жизнь всех вас, петербуржцев.
— Это
вот Анна Юрьевна-с, о которой я сейчас говорил, кузина моя, и, представьте себе, у нее ни много ни мало,
как около ста тысяч годового дохода.
—
Вот видите!.. Вы сами даже не верите тому!.. — продолжал барон. — Чем же я после этого должен являться в глазах других людей?.. Какой-то камелией во фраке!
— У меня тоже решительно ничего нет, — подхватила Елена, смотря себе на гуттаперчевые браслеты и готовая, кажется, их продать. — Но
вот чего я не понимаю, — продолжала она, —
каким образом было им эмигрировать, не взяв и не захватив с собой ничего!
— Я и не понимаю после этого ничего!.. — произнес князь. — А
вот еще один вопрос, — присовокупил он, помолчав немного. — Я буду с вами говорить вполне откровенно: Миклаков этот — человек очень умный, очень честный; но он в жизни перенес много неудач и потому, кажется, имеет несчастную привычку к вину…
Как он теперь — предается этому или нет?
Вот в чем дело: я,
как ты сам часто совершенно справедливо говорил, все-таки по происхождению моему полячка…
Это постоянное пребывание в очень неясном, но все-таки чего-то ожидающем состоянии мне сделалось, наконец, невыносимо: я почти готова была думать, что разные хорошие мысли и идеи — сами по себе, а жизнь человеческая — сама по себе, в которой только пошлость и гадость могут реализироваться; но встреча с вами, —
вот видите,
как я откровенна, — согнала этот туман с моих желаний и стремлений!..
—
Какое тут согласие!..
Как вот и у тебя с Еленой… А главное, мне поздно было это делать; хочу от стыда за границу ехать et je ferai croire, que je suis marie de long temps. [и сделать вид, что я давно замужем (франц.).]
—
Вот как, подкупать теперь стал!.. — произнесла она. — Но неужели, однако, ты до сих пор не убедился, что меня никогда и ни на что ни подкупить, ни упросить нельзя?
— Меня самое сначала это мучило: я,
как вот и вы мне советовали, говорила, что затеваю это в пользу молодых девушек, не имеющих обеспеченного положения, с тем, чтоб они не были доведены тем до порока; но потом думаю, что я должна буду сказать, кому именно из них раздала эти деньги.
—
Вот видите,
как нехорошо быть красивой собой! — проговорила она. — Вы теперь будете недовольны мною и, может быть, даже постараетесь отстранить меня от нашего общего дела.
— Месяца с два,
как ходит!.. Говорю Елене Николаевне, что «
вот мне поручено навещать ребенка». — «Это, говорит, зачем? Вы видели, что он здоров, а сделается болен, так я пришлю за вами!» Так и не позволила мне! Я доложил об этом князю, — он только глаза при этом возвел к небу.
—
Какая уж служба! Это
вот как-то горничная ее прибегала и рассказывала: «Барышня, говорит, целые дни своими ручками грязное белье считает и записывает»… Тьфу!
— Да такому,
как и Татьяна пушкинская, что вот-де: другому отдана и буду ввек ему верна!
— «Нет, говорит, прежде съездите и спросите, примет ли он меня?» — присовокупил он не столько уже настоятельно. —
Вот я и приехал:
как вам угодно будет; но, по-моему, просто срам княгине жить в гостинице, вся Москва кричать о том будет.
Княгиня приехала вместе с Петицкой. Вся прислуга княжеская очень обрадовалась княгине: усатый швейцар, отворяя ей дверь, не удержался и воскликнул: «Ай, матушки,
вот кто приехал!». Почтенный метрдотель, попавшийся княгине на лестнице,
как бы замер перед нею в почтительной и умиленной позе. Одна из горничных, увидав через стеклянную дверь княгиню, бросилась к сотоваркам своим и весело начала им рассказывать, что прежняя госпожа их приехала.
— С ней два удара собственно было! — отвечал тот с какой-то особенною пунктуальностью и резкостью. — Один
вот первый вскоре после поступления дочери в кастелянши! — На слове этом Елпидифор Мартыныч приостановился немного. — Сами согласитесь, — продолжал он, грустно усмехаясь, —
какой матери это может быть приятно!.. А потом-с другой раз повторился,
как дочь и оттуда переехала.
— В гостиницу тут одну; в нумера, где
вот Жуквич поляк живет!.. — проговорил Елпидифор Мартыныч,
как бы больше обращаясь к князю.
— Этого я не знаю!.. Вам самим лучше это знать! — подхватила Елена. — Во всяком случае, — продолжала она настойчиво, — я желаю
вот чего: напишите вы господам эмигрантам, что ежели они действительно нуждаются, так пусть напечатают в какой-нибудь честной, серьезной газете парижской о своих нуждах и назначат адрес, кому бы мы могли выдать новую помощь; а вместе с тем они пояснили бы нам, что уже получили помощь и в
каком именно размере, не упоминая, разумеется, при этом наших имен.
—
Вот дура-то девка! — выбранился он, сходя с лестницы, и к князю прямо проехать не решился, а первоначально околесил других своих больных и все обдумывал,
как бы ему половчее передать ответ Елены.