Неточные совпадения
— А
вы уж не больно строго, — сказал на то Марко Данилыч. — Что станешь делать при таком оскудении священства? Не то что попа, читалок-то
нашего согласу по здешней стороне ни единой нет. Поневоле за Терентьиху примешься… На Кéрженец разве не спосылать ли?.. В скиты?..
— Оченно бы это хорошо было, Марко Данилыч, — обрадовалась Дарья Сергевна. — Тогда бы настоящая у
вас служба была. Все бы
нашего согласу благодарны
вам остались. Можно бы старицу позвать да хоть одну белицу для пения… Старица-то бы в соборную мантию облеклась, белица-то демеством бы Пасху пропела… Как бы это хорошо было! Настоящий бы праздник тогда!.. Вот и Дунюшка подросла, а заправской Божьей службы еще и не слыхивала, а тут поглядела бы, хорошохонько помолилась бы. Послушала бы певицу…
— Смирится он!.. Как же! Растопырь карман-от! — с усмешкой ответил Василий Фадеев. — Не на таковского, брат, напали…
Наш хозяин и в малом потакать не любит, а тут шутка ль, что
вы наделали?.. Бунт!.. Рукава засучивать на него начали, обстали со всех сторон. Ведь мало бы еще, так
вы бы его в потасовку… Нечего тут и думать пустого — не смирится он с
вами… Так доймет, что до гроба жизни будете нонешний день поминать…
Оттого, что бы там по вашим делам ни случилось, ото всех
наших во всякое время скорая
вам будет помощь…
— Нисколько мы не умничаем, господин купец, — продолжал нести свое извозчик. — А ежели
нашему брату до всех до этих ваших делов доходить вплотную, где то́ есть каждый из
вас чаи распивает аль обедает, так этого нам уж никак невозможно.
Наше дело — сказал седок ехать куда, вези и деньги по такцыи получай. А ежели хозяин добрый, он тебе беспременно и посверх такцыи на чаек прибавит.
Наше дело все в том только и заключается.
— Полно-ко
вам друг дружку-то корить, — запищал Седов-богатырь, заметив, что тузы очень уж обозлились. — В чужи карманы неча глядеть — в своем хорошенько смотри. А не лучше ль, господа, насчет закусочки теперь нам потолковать?.. Онисим Самойлыч, Марко Данилыч, Степан Федорыч, какие ваши мысли на этот счет будут?.. Теперь госпожинки, значит,
нашим же товаром будут нас и потчевать…
Но Татьяна Андревна и тут, не давая прямого ответа, обычные речи говаривала: «
Наш товар не продажный, еще не поспел; не порогом мы
вам поперек стали, по другим семьям есть товары получше
нашего».
А на воде уж будьте
вы нашим капитаном.
— Человек
вы ученый, разрешите-ка
наш спор с Зиновьем Алексеичем. Как, по-вашему, надо по векселям долги строже взыскивать аль не надо?
— Ничего, всей рыбы в Оке не выловишь. С нас и этой довольно, — молвил Петр Степаныч. — А вот что, мо́лодцы. Про
вас, про здешних ловцов, по всему
нашему царству идет слава, что супротив
вас ухи никому не сварить. Состряпайте-ка нам получше ушицу. Лучку, перчику мы с собой захватили, взяли было мы и кастрюли, да мне сказывали, что из вашего котелка уха в тысячу раз вкуснее выходит. Так уж
вы постарайтесь! Всю мелкоту вали на привар. Жаль, что ершей-то больно немного поймали.
— А на што
вам его? — облокотясь о́ борт руками и свесив голову, спросил долговязый. — Ежели по какому делу, так
нашу честь прежде спросите. Мы, значит, здесь главным, потому что весь караван на отчете у Василья Фадеича, у нас, это значит.
— Этого никак невозможно, — сказал, ломаясь, Василий Фадеев. — Самого хозяина
вам в караване видеть ни в каком разе нельзя. А ежели у
вас какая есть к нему просимость, так просим милости ко мне в казенку; мы всякое дело можем в наилучшем виде обделать, потому что мы самый главный приказчик и весь караван на
нашем отчете.
Почитали б
вы, что Гусевы пишут из Москвы да Мартыновы, а они ведь
наши первые по всей Москве благодетели.
— Хорошо так
вам говорить, Марко Данилыч, — с горячностью молвила Таифа. — А из Москвы-то, из Москвы-то что пишут?.. И здесь, к кому ни зайдешь, тотчас с первого же слова про эту окаянную свадьбу расспросы начинаются… И смеются все. «Как это
вы, спрашивают, рогожского-то посла сосватали?» Нет, Марко Данилыч, велика
наша печаль. Это… это…
— А к тому мои речи, что все
вы ноне стали ветрогоны, — молвила мать Таисея. — Иной женится, да как надоест жена, он ее и бросит, да и женится на другой. Много бывало таких. Ежели
наш поп венчал, как доказать ей, что она венчана жена? В какие книги брак-от записан? А как в великороссийской повенчались, так уж тут, брат, шалишь, тут не бросишь жены, что истопку с ноги. Понял?
— А про свадьбы-то
наши разве вестей до
вас не доходило? — отозвалась Таифа.
— Ваш торг иной, — ответила Аграфена Петровна. —
Наш идет по мелочи, а
вы хоть долго ждете, зато разом решите.
— За что ж
вы так честите
наш товарец?.. Кажется, он всегда хо́док бывал… — сказал Никита Федорыч, а у самого сердце так и разрывается.
— Покорнейше благодарим, Никита Федорыч, только увольте, пожалуйста, — отвечает он на приглашения Меркулова. — Нам ведь нет туда ходу, мы ведь третьего класса — на то порядок.
Вы вот в первом сели, так
вам везде чистый путь, а
нашему брату за эту перегородку пройти нельзя.
— Церковь-то от них далеконько, Василий Петрович, — сказала Марья Ивановна. — А зимой ину пору в лесу-то из сугробов и не выберешься. А не случалось ли
вам когда-нибудь говорить про Сергеюшку с
нашим батюшкой, с отцом Никифором? Знаете ли, что Сергеюшка-то не меньше четырех раз в году у него исповедуется да приобщается… Вот какой он колдун! Вот как бегает от святой церкви. И не один Сергеюшка, а и все, что в лесу у меня живут — и мужчины, и женщины, — точно так же. Усердны они к церкви, очень усердны.
— Вот тебе на! — весело засмеялся Никита Федорыч. — Значит, мне свахой быть, говорить Татьяне Андревне: «У
вас, мол, товар, а у меня купец, за
нашу куницу дайте красную деви́цу, очень, мол, мы про нее много наслышаны: сама-де умнешенька, прядет тонешенько, точит чистешенько, белит белешенько…»
— Мы-то чем перед
вами провинились, благодетель
наш Петр Степаныч? — заговорила она.
— До сих пор завсегда в
нашей обители приставали и завсегда мы были рады
вам ото всей души, а тут вдруг за что-то прогневались.
— Матушка, да разве нет пользы древлему благочестию от того, что почтенные
наши люди с сильными мира знаются?.. — возразил Петр Степаныч. — Сами же
вы не раз мне говаривали, что христианство ими от многих бед охраняется…
— Лучше бы
вам миролюбно как-нибудь с дядей-то покончить, — думчиво промолвила Манефа. — Что хорошего под иноверный суд идти? Выбрать бы обоим кого-нибудь из
наших христиан и положиться бы во всем на его решенье. Дело-то было бы гораздо праведнее.
— Довольно, — ответил Феклист. — Наши-то, церковники то есть, да и староверы, которые за матерей не больно гораздо стоят, помирают, бывало, со смеху, а ихней статьи люди, особливо келейные, те на стены лезут, бранятся… Не икалось нешто
вам, как они тогда поминки
вам загибали?
— Матушка!.. Марья Ивановна!.. — радостно вскликнул Марко Данилыч… — Ведь
вы нашего барина дочка!.. Мы сами родяковские родом-то.
— Мой-от родитель вашего батюшки крестьянином был, потом на волю откупился, а там и в купцы вышел… Ах
вы, матушка
наша Марья Ивановна!.. Вот привел Господь встретиться!.. Мы вашим батюшкой завсегда довольны были… Барин милосердый был, жили мы за ним что у Христа за пазухой.
—
Вы ведь никак у дяденьки взросли?.. От
наших только родяковских я про то слыхивал… — молвил Марко Данилыч.
— Как же это так, сударь мой? — молвила тетка Арина, ближе и ближе к нему подступая. — Да
вы вглядитесь-ка в меня хорошенько… Как бы, кажись, меня не узнать, хоть и много с тех пор воды утекло, как
вы нашу деревню покинули? Неужто не узнали?
— Так уж я стану просить
вас, милостивая
наша барышня, чтобы сделали
вы нам великое одолжение и милость несказанную, и мне и Дунюшке, — говорил Смолокуров.
И теперь, сударыня, не инаково почитаю, что мы ваши слуги, а
вы милостивая
наша барышня…
Сим самонужнейшим с нарочитою штафетой письмом спешу почтеннейше вашей милости донести, что в препорученных делах тружусь со всяким моим усердием паче всякие меры, только в деньгах объявляется велика недостача, и о том я уж два раза отписывал
вам, отец
наш и великий благодетель, Марко Данилыч.
Сам Доронин тут ни при чем, для того что сами
вы, отец
наш и благодетель, по своей прозорливости лучше меня, неразумного, знать изволите, что рыбного дела он смыслом своим обнять не годится.
— Ну, полно, Дунюшка, полно, голубушка, будет, — говорил Марко Данилыч. — А
вы, милостивая
наша барышня, поберегите уж ее у меня. Я на
вас полагаюсь. Сделайте милость.
Повелел Спаситель —
вам, врагам, прощати,
Пойдем же мы в царствие тесною дорогой,
Цари и князи, богаты и нищи,
Всех ты,
наш родитель, зовешь к своей пище,
Придет пора-время — все к тебе слетимся,
На тебя,
наш пастырь, тогда наглядимся,
От пакостна тела борют здесь нас страсти,
Ты, Господь всесильный, дай нам не отпасти,
Дай ты, царь небесный, веру и надежду,
Одень
наши души в небесны одежды,
В путь узкий, прискорбный идем — помогай нам!
У пламя
вы, други, стойте, не озябьте,
Надо утешати батюшку родного,
Агнца дорогого, сына всеблагого,
Авось
наш Спаситель до нас умилится,
В
наших сокрушенных сердцах изволит явиться,
С нами вместе будет, покажет все лести,
Наших сил не станет тайну всю познати,
Надо крепким быти и всегда молиться,
Тогда и злодей от нас удалится.
— Без надежной поруки того дела открыть тебе нельзя, — сказал Созонович. — Нельзя и в соборе праведных оставаться. Оставьте нас, Дмитрий Осипыч. Одно могу позволить
вам — посмотрите, чем занимаемся мы, слушайте, что читаем… Кого же, однако, ставите порукой, что никому не скажете о
нашей тайне, хотя бы до смертной казни дошло?
Поднимайте знаменá во последни времена, послужите
вы отцу, Богу
нашему творцу!..
—
Нашу тайну через три либо четыре дня на фонарных столбах можно будет всякому читать… А
вам, пожалуй, сию ж минуту открою ее. Вот она, — сказал Меркулов, подавая Марку Данилычу приготовленное к печати объявление о ценах. — Извольте читать.
— Сейчас
вы сами говорили, Марко Данилыч, что
наши пять процентов чуть не смертный грех, а теперь хотите, чтобы мы взяли четыре, — с ясной усмешкой ответил Никита Федорыч.
— Никаких тайностей у нас нет, да и быть их не может. Мы со свояком ведем дела в открытую, начистоту. Скрывать нам нечего, — молвил Дмитрий Петрович. — А если уж
вам очень хочется узнать, кому достался
наш караван, так я, пожалуй, скажу — Марку Данилычу Смолокурову.
— Так
вы нашим покупателем стали, Марко Данилыч, — подавая стакан лянсина, с веселой улыбкой сказал Веденеев. — Да еще покупатель-от какой?.. Главный… Единственный даже!..
Так я, по моей старости и опытности, скажу
вам, Дмитрий Петрович: старые обычаи преставлять не годится —
наши отцы, деды, прадеды не глупее нас с
вами были, а заведенных порядков держались крепко.
— Нет, уж как хотите, Марко Данилыч, гневайтесь
вы на меня, не гневайтесь, а того, что
вы вздумали, сделать никак невозможно, — горячо вступилась Дарья Сергевна. — Как можно Дунюшке с глухой тетерей Степановной ехать? А Матрена не заграда. Про нее про самое и правды и неправды много плетут. Ехать с ней
нашей голубушке, пожалуй, еще хуже, чем с одним Васильем. Нет, уж как
вы хотите, а я сама съезжу. Тотчас сберусь, не успеют коней запрячь, как буду готова.
— Только уж
вы не обессудьте на
наших недостатках.
— Говорила я
вам тогда, что смущает она
нашу голубушку, толкует про какую-то веру, а
вы и верить мне не захотели.
— Дай Бог
нашему дитяти на ножки стати, дедушку величати, отца с матерью почитати, расти да умнеть, ума-разума доспеть. А
вы, гости, пейте-попейте, бабушке кладите по копейке, было б ей на чем с крещеным младенчиком
вас поздравлять, словом веселым да сладким пойлом утешать.
И нам грех наносить хулу на великороссийскую, и
вам не спасенье
нашу хулить.
У
вас, ежели чуть кто зашумаркал, — в Соловки либо в Суздаль, а
наших кто и в кое место сошлет?