Неточные совпадения
Называла по именам дома богатых раскольников, где от того либо другого рода воспитания вышли дочери такие, что не приведи Господи: одни Бога
забыли, стали пристрастны к нововводным обычаям, грубы и непочтительны к родителям, покинули стыд и совесть, ударились в такие дела, что нелеть и глаголати… другие, что у мастериц обучались, все, сколько ни знала их Макрина, одна другой глупее вышли, все как
есть дуры дурами — ни встать, ни сесть не умеют, а чтоб с хорошими людьми беседу вести, про то и думать нечего.
Все бы, кажется,
было приспособлено к потребностям торговцев, обо всем подумали, ни о чем не
забыли, но, к изумленью строителя, купцы в Главный дом не пошли, а облюбовали себе трактиры, памятуя пословицу, что еще у Старого Макарья на Желтых Песках сложилась: «Съездить к Макарью — два дела сделать: поторговать да покуликать».
Посмотреть на него — загляденье: пригож лицом, хорош умом, одевается в сюртуки по-немецкому, по праздникам даже на фраки дерзает, за что старуха бабушка клянет его, проклинает всеми святыми отцами и всеми соборами: «Забываешь-де ты, непутный, древлее благочестие, ересями прельщаешься, приемлешь противное Богу одеяние нечестивых…» Капиталец у Веденеева
был кругленький: дела он вел на широкую руку и ни разу не давал оплошки; теперь у него на Гребновской караван в пять баржéй стоял…
— А в ходу-то сколько у тебя? Тех, видно, не считаешь!..
Забыл, должно
быть? — тоже подмигнув собеседникам, молвил Марко Данилыч.
— Покорно вас благодарю. Вовеки не
забуду вашей послуги… Завсегда по всяким делам
буду вашим готовым услужником. Жалуй к нам, Митень… Ох, бишь, Дмитрий Петрович… Жалуйте, сударь, к нам, пожалуйста… На Нижнем базаре у Бубнова в гостинице остановились, седьмой, восьмой да девятый номера… Жалуй когда чайку откушать, побеседовать… У нас же теперь каждый день гости — Доронины из Вольска в той же гостинице пристали, Самоквасов Петр Степаныч…
— Да так-то оно так, — промолвил Смолокуров. — Однако уж пора бы и зачинать помаленьку, а у нас и разговоров про цены еще не
было. Сами видели вчерась, какой толк вышел… Особливо этот бык круторогий Онисим Самойлыч… Чем бы в согласье вступать, он уж со своими подвохами. Да уж и одурачили же вы его!.. Долго не
забудет. А ни́што!.. Не чванься, через меру не важничай!.. На что это похоже?.. Приступу к человеку не стало, ровно воевода какой — курице не тетка, свинье не сестра!
— Знаю я их, Марко Данилыч, читывал тоже когда-то, — ответил Доронин. — Хорошо их знаю. Так ты и то не
забудь, тогда
было время, а теперь другое.
— Ему бы только самому
было хорошо, о других он и думать
забыл.
Ну да, конечно, в физической географии — еще учитель такой
был рябенький, приземистый, как бишь его звали —
забыл…
У тетеньки под крылышком жизнь
была мне хорошая, а все-таки хотелось, грешнице, вольной волюшки, не могла я мира
забыть…
Скоро станешь ты своим капиталом владать, скоро
будешь на всей своей воле, большого над тобой не
будет — не
забывай же слов моих…
— Дай тебе Господи! — молвила Манефа. —
Будешь богат — не
забудь сира, нища и убога, делись со Христом своим богатством… Неимущему подашь — самому Христу подашь. А паче всего в суету не вдавайся, не поклонничай перед игемонами да проконсулами.
— Зачем нам, ваше степенство, твой уговор
забывать? Много тогда довольны остались вашей милостью. Потому и держим крепко заказ, — бойко ответил ямщик. — Ежели когда лишняя муха летает, и тогда насчет того дела молчок… Это я тебе только молвил, а другому кому ни-ни, ни гугу.
Будь надежен, в жизни от нас никто не узнает.
Распахнулась там занавеска… «Проснулась, встает моя дорогая… — думает Петр Степаныч. — Спроважу Ермила, к ней пойду… Пущай их там постригают!.. А мы?.. Насладимся любовью и все в мире
забудем. Пускай их в часовне
поют! Мы с нею в блаженстве утонем… Какая ножка у нее, какая…»
— Захотел бы, так не минуту сыскал бы, а час и другой… — молвила Татьяна Андревна. — Нет, ты за него не заступайся. Одно ему от нас всех: «
Забудь наше добро, да не делай нам худа». И за то спасибо скажем. Ну,
будет! — утоля воркотней расходившееся сердце, промолвила Татьяна Андревна. — Перестанем про него поминать… Господь с ним!..
Был у нас Петр Степаныч да сплыл, значит, и делу аминь… Вот и все, вот и последнее мое слово.
Домой собрáлась Аграфена Петровна. Накануне отъезда долго сидела она с Дуней, но сколько раз ни заводила речь о том, что теперь у нее на сердце, она ни одним словом не отозвалась… Сначала не отвечала ничего, потом сказала, что все, что случилось,
было одной глупостью, и она давным-давно и думать перестала о Самоквасове, и теперь надивиться не может, как это она могла так много об нем думать. «Ну, — подумала Аграфена Петровна, — теперь ничего. Все пройдет, все минет, она успокоится и
забудет его».
— Не сметь умничать! Сию бы минуту здесь
был! — во все горло закричал Марко Данилыч,
забывши и про Марью Ивановну.
— Сорока верст не
будет, — ответил Хлябин. — Да ведь я, ежель на памяти у вашего степенства, в работниках у вас служил. Тогда с Мокеем Данилычем и в Астрахань-то мы вместе сплыли. Вот и Корней Евстигнеич тоже с нами в те поры поехал… Конечно, время давнее, можно
забыть. И братца-то, пожалуй, плохо стали помнить… Много ведь с той поры воды утекло… Давно, да, очень давно, — со вздохом промолвил Терентий Михайлов.
— То не
забудь, что сам Бог ходит при восклицаниях и в гласе трубном, то
есть с пением, с музыкой.
Забудь о мире и суетах его,
забудь и о теле своем,
будь равнодушна ко всему, что в мире.
— Углубись в себя, Дунюшка, помни, какое время для души твоей наступает, — говорила ей перед уходом Марья Ивановна. — Отложи обо всем попечение, только о Боге да о своей душе размышляй… Близишься к светозарному источнику благодати святого духа — вся земля, весь мир да
будет скверной в глазах твоих и всех твоих помышленьях. Без сожаленья оставь житейские мысли,
забудь все, что
было, — новая жизнь для тебя наступает… Всем пренебрегай, все презирай, возненавидь все мирское. Помни — оно от врага… Молись!!.
«Этот помягче
будет, скорей Меркулова даст отсрочку, — подумал Марко Данилыч. — Он же, поди, не
забыл, как мы в прошлом году кантовали с ним на ярманке, и ужинали, бывало, вместе, и по реке катались, разок согрешили — в театр съездили. Обласкан
был он у меня… Даст, чай, вздохнуть, согласится на маленькую отсрочку!.. Ох, вынеси, Господи!» — сказал он сам про себя, взлезая на палубу.
— Да вам бы, почтеннейший Дмитрий Петрович, ей-Богу, не грешно
было по-дружески со мной обойтись, — мягко и вкрадчиво заговорил Смолокуров. — Хоть попомнили бы, как мы с вами в прошлом году дружелюбно жили здесь, у Макарья. Опять же ввек не
забуду я вашей милости, как вы меня от больших убытков избавили, — помните, показали в Рыбном трактире письмо из Петербурга. Завсегда помню выше благодеяние и во всякое время желаю заслужить…
— Слушай, Махмет Бактемирыч, — сказал он ему, — хоть ты и некрещеный, а все-таки я полюбил тебя. Каждый год стану тебе по дюжине бутылок этой вишневки дарить… Вот еще что: любимая моя сука щенна, — самого хорошего кутенка Махметкой прозову, и
будет он завсегда при мне, чтоб мне не
забывать, что кажду ярманку надо приятелю вишневку возить.
— Как же не знать матушку Манефу? — сказала Аграфена Ивановна. — При мне и в обитель ту поступила. В беличестве звали ее Матреной Максимовной, прозванье теперь я
забыла. Как не знать матушку Манефу? В послушницах у матери Платониды жила. Отец горянщиной у ней торговал, темный
был богач, гремел в свое время за Волгой… много пользовалась от него Платонидушка.
А вы, гости дорогие, чару
выпивать, а друзей не
забывать…
А сама, лежа на постели, думает: «Тятенька зовет… Сейчас же зовет. Пишет: «Ежель не скоро привезет тебя Марья Ивановна, сам приеду за тобой…» Господи!.. Если в самом деле приедет! Насквозь увидит все, никакая малость не ухоронится от него… И Дарья Сергевна торопит. А как уедешь? Одной нельзя, а Марья Ивановна совсем, кажется,
забыла про Фатьянку… А оставаться нельзя. Обман, неправда!.. Как же
быть? Научи, Господи, вразуми!..»
— Жили мы, жили с тобой, подружились, съединились душами, — со страстным увлеченьем, тоскливым голосом продолжала речи свои Варенька. — И вдруг ничего как не бывало!.. Станем мы по тебе тосковать,
будем сокрушаться, а ты?..
Забудешь и нас, и святую сионскую горницу… Все
забудешь… Опять погрязнешь в суете, погрузишься в мир страстей и утех… И, горючьми слезами обливаючись,
будем мы поминать тебя.
Узнавши о том, Дуня едва не умерла, однако скрепилась и
забыла страсть свою, если только
была она.
На прощанье дала она отцу Прохору сторублевую. Сначала тот не хотел
было брать, однако взял. Дуня обещала писать к нему, никогда не
забывать его благодеяний и помогать ему в трудной жизни его.
— Знаю я ее, знаю, — торопливо молвила Аграфена Петровна. — С год тому назад сделала она для меня такое благодеяние, что никогда его нельзя
забыть. Маленькую дочку мою от верной смерти спасла — из-под каретных колес ребенка выхватила. Не
будь Марьи Ивановны, до смерти бы задавили мою девочку… Всегда Богу за нее молюсь и почитаю благодетельницей.
—
Забыл, что ли, как он в прошлом году два раза обидел тебя — здесь да у Макарья в ярманке? — говорил Абрам Силыч. — Не сам ли ты говорил, что твоей ноги у него в дому никогда не
будет? А теперь вдруг ехать туда.
— Не Самоквасов ли Петр? Как величать по отчеству —
забыл, — сказал Патап Максимыч. — Петр-то он, Петр, — в прошлом году на Петров день в Комарове мы именины его справляли. И Марко Данилыч с нами
был тогда.
Прощай, милая моя и дорогая Дунюшка, ты всегда
была избранной любимицей моего сердца;
забудь же недоразумение, по которому ты исчезла из братнина дома.
А Алексей в те поры Бога еще не
забывал, родителям
был покорен и деньги, что давал ему своею щедрою рукой Патап Максимыч, в дом приносил.
— Аль
забыла, что
было у нас с тобой до моего полону? — сказал Мокей Данилыч. — Таких делов, кажись, до смерти не
забывают.
Но и то
было ненадолго, одна за другой являлись новые красотки, и с ними проводил время Алексей,
забывал жену и все, что получил от нее.
За обедом, по иноческим правилам, все трое сидели молча. Один лишь игумен изредка говорил, потчуя гостей каждым кушаньем и наливая им в стаканы «виноградненького», не
забывая при том и себя. После обеда перешли в прежнюю комнату, бывшую у отца Тарасия приемною. Здесь игумен подробно рассказывал петербургскому гостю о скитах керженских и чернораменских, о том, как он жил,
будучи в расколе, и как обратился из него в единоверие вследствие поучительных бесед с бывшим архиепископом Иаковом.