Неточные совпадения
На соборной колокольне полно́чь пробило, пробило час, два… Дуня не спит… Сжавшись под одеялом, лежит она недвижи́мо, боясь потревожить чуткий сон заботливой Дарьи Сергевны… Вспоминает, что видела в тот день. В первый раз еще на пароходе она
ехала, в первый раз и ярманку увидала. Виденное и слышанное одно
за другим оживает в ее памяти.
А кто по местам пойдет, для тех сию минуту
за деньгами
поеду — при мне нет, а что есть у Василья Фадеева, того на всех не хватит.
Су́против других обижены были рабочие на восьмой барже — там нельзя было воровать: у самого лаза в мурью лоцман сидел с водоливами
за картами; да и кладь-то к
еде была неспособная — ворвань…
—
За глаза, — отвечал тот. — В самом деле, вместе-то
ехать будет охотнее… Да вот не знай сам-от, удосужусь ли.
Ни
за что на свете не
поедет она не токмá в театр, а хоша б и под Главный дом…
Доронин стосковался по жене, боялся
за нее,
за сына и молодую сноху, бросил дела на произвол судьбы и
поехал домой.
— Не на дух к тебе, батька, пришел, законный брак повенчать требую, — вспыхнул Меркулов. — Ты лясы-балясы мне не точи, а сказывай: когда
ехать в часовню и сколько возьмешь
за труды?..
— Да могло ль прийти в голову, что вы эдак деньгами швырять станете? Ведь
за все зá это на плохой конец ста полтора либо два надо было заплатить!.. Ежели б мы с Зиновеем Алексеичем знали это наперед, неужто бы согласились
ехать с вами кататься?
— Эк что наставили, — покачивая головой, сказал Дмитрию Петровичу Смолокуров. — Да этого, сударь, десятерым не съесть. Напрасно, право, напрасно так исхарчились. Знал бы, ни
за что бы в свете не
поехал с вами кататься.
Привез с того берега перевозный пароход толпу народа, притащил
за собой и паром с возами. Только что сошел с них народ, Петр Степаныч туда чуть не бегом. Тройку с тарантасом, что взял он на вольной почте, первую на паром поставили. Когда смеркаться стало, он уже
ехал в лесах.
Вдруг ровно его осветило. «Митя не в ярманке ли? — подумал он. — Не сбирался он к Макарью, дел у него в Петербурге по горло, да притом же
за границу собирался
ехать и там вплоть до глубокой осени пробыть… Однако ж кто его знает… Может быть, приехал!.. Эх, как бы он у Макарья был».
— Ярманка, сударь, место бойкое, недобрых людей в ней довольно, всякого званья народу у Макарья не перечтешь. Все
едут сюда, кто торговать, а кто и воровать… А
за нашим хозяином нехорошая привычка водится: деньги да векселя завсегда при себе носит… Долго ль до греха?.. Подсмотрит какой-нибудь жулик да в недобром месте и оберет дочиста, а не то и уходит еще, пожалуй… Зачастую у Макарья бывают такие дела. Редкая ярманка без того проходит.
— Не отрекусь от слова, по уговору отдам, по той цене, что сегодня будет, — ответил Меркулов. — Мы вот как сделаем, Василий Петрович. Ужо часа в три будьте дома, я зайду
за вами, и вместе
поедем на биржу. Там узнаем настоящую цену, там, пожалуй, и условие напишем.
Досада берет жениха, что мешкотно
едет извозчик, так бы взял и махнул
за Оку да как лист перед травой стал бы перед милой невестой.
— А когда через три дня ворочусь —
поедешь ли в Казань? Выйдешь ли
за меня замуж?
В тот же день вечером Веденеев, сидя
за чайным столом у Дорониных, рассказал, как собирал он вести про Петра Степаныча. Много шутили, много смеялись над тем, как провел он старого Самоквасова, но не могли придумать, зачем понадобилось Петру Степанычу
ехать в скиты
за Волгу. При Лизе с Наташей Веденеев смолчал о Фленушке, но, улучив время, сказал о том и Зиновью Алексеичу, и Татьяне Андревне. Зиновий Алексеич улыбнулся, а Татьяна Андревна начала ворчать...
Безмолвно исполнила Дуня отцовский приказ, оделась,
поехала, но лютой мукой показались ей и сидение в ложе, и сидение
за ужином у Никиты Егорова: однако все перенесла, все безропотно вытерпела.
Составился вокруг порожнего ведерка сход, и на том сходе решено было завтра же
ехать старосте в волость, объявить там о добровольной явке из бегов пропадавшего без вести крестьянина Герасима Чубалова, внести его в списки и затем взыскать с него переплаченные обществом
за него и
за семейство его подати и повинности, а по взыскании тех денег пропить их, не откладывая, в первое же после того взыска воскресенье.
— Да что тебе в них? Место ведь только занимают… С ярманки
поедешь,
за провоз лишни деньги плати, вот и вся тебе польза от них, — говорил Марко Данилыч, отирая со полы сюртука запылившиеся от книг руки. — Опять же дрянь все, сам же говоришь, что разрознены… А в иных, пожалуй, и половины листов нет.
Едем мы с ним, а он и говорит: очень, дескать, хотелось ему и товарища моего купить, Мокея, значит, Данилыча, да дорого, говорит, просят адаевцы,
за такую цену его не перепродашь.
Через день Корней сплыл на Низ, а Хлябин к сродникам пошел. Воротился он с горькими жалобами, что нерадостно, неласково его встретили. Понятно: лишний рот
за обедом, а дом чуть ли не самый бедный по всей вотчине. Терентий, однако ж, не горевал, место готово. Скоро на Унжу
поехал.
Покамест до Макарья
поехала за сборами на Низ, сказывала она про твоих подруг: Флена Васильевна, благую часть избра, яже не отымется от нее, — ангельский чин приняла и пострижение, и, как надо полагать, по кончине матушки Манефы, сидеть ей в игуменьях.
— Себе я возьму этот лист. Каждый из вас от меня получит
за наличные деньги товару, на сколько кто подписался. Только, чур, уговор — чтоб завтра же деньги были у меня в кармане. Пущай Орошин хоть сейчас
едет к Меркулову с Веденеевым — ни с чем поворотит оглобли… Я уж купил караван… Извольте рассматривать… Только, господа, деньги беспременно завтра сполна, — сказал Марко Данилыч, когда рыбники рассмотрели документ. — Кто опоздает, пеняй на себя — фунта тот не получит. Согласны?
Покончив так удачно дела, Смолокуров домой собрался, а оттуда думал в Луповицы
за дочерью
ехать.
Ежели не приехали, тогда завтра же придется самому
за Дунюшкой
ехать.
— Вы уж и невесть чего нагородите, — выходя из комнаты, сумрачно и досадливо сказал Марко Данилыч и крепко хлопнул
за собой дверью. А сам решил как можно скорей
ехать за Дуней.
Полетели от Патапа Максимыча посланцы по всем сторонам — и в Нижний, и в Городец, и в Красную Рамень созывать друзей-приятелей на крестины, а сам он
поехал за «проезжающим попом», жившим при городецкой часовне.
Груню прихвачу, пущай
за Авдотьей Марковной
едет».
— Груня, сряжайся, — сказал Патап Максимыч. — Завтра утром со мной
поедешь. Ребятишки с отцом останутся, я буду при болящем, а ты съездишь
за Авдотьей Марковной. Так делу быть.
— Нет, — ответила Аграфена Петровна. — Ни родства, ни свойства, да и знакомы не очень коротко. Да ведь при больном нет никого присмотреть
за делами. Потому тятенька и
поехал.
— Земля холодная, неродимая, к тому ж все лето туманы стоят да холодные росы падают. На что яблоки, и те не родятся. Не раз пытался я того, другого развести, денег не жалел, а не добился ни до чего. Вот ваши места так истинно благодать Господня. Чего только нет?
Ехал я сюда на пароходе, глядел на ваши береговые горы: все-то вишенье, все-то яблони да разные ягодные кусты. А у нас весь свой век просиди в лесах да не побывай на горах, ни
за что не поймешь, какова на земле Божья благодать бывает.
Дарья Сергевна писала Прожженному, что Марко Данилыч вдруг заболел и велел ему, оставя дела, сейчас же
ехать домой с деньгами и счетами. Не помянула она, по совету Патапа Максимыча, что Марку Данилычу удар приключился. «Ежель о том узнает он, — говорил Чапурин, — деньги-то под ноготок, а сам мах чрез тын, и поминай его как звали». В тот же вечер
поехала за Дуней и Аграфена Петровна.
Не день и не два по разным местам разъезжали конторщик Пахом да дворецкий Сидорушка, сзывая «верных-праведных» на собор в Луповицы.
За иными приходилось
ехать верст
за восемьдесят, даже
за сто. Не успеть бы двоим всех объехать, и вот вызвались им на подмогу Кислов Степан Алексеич, Строинский Дмитрий Осипыч да еще матрос Фуркасов. Напрашивался в объезд и дьякон Мемнон, но ему не доверили, опасаясь, не вышло бы от того каких неприятностей.
— Не знаю, — грустно ответила Дуня. — Я ведь не на своей воле. Марья Ивановна привезла меня сюда погостить и обещалась тятеньке привезти меня обратно. Да вот идут день
за день, неделя
за неделей… а что-то не видать, чтоб она собиралась в дорогу… А путь не близкий — больше четырехсот верст… Одной как
ехать? И дороги не знаю и страшно… мало ли что может случиться? И жду поневоле… А тут какой-то ихний родственник приедет погостить, Марья Ивановна для него остаться хочет — давно, слышь, не видались.
За полночь уже было, когда на покормленных немножко лошадях
поехала из Луповиц Аграфена Петровна.
Поэтому больше
за тобой я сама и
поехала.
— Точно, в прошлом году с ярманки уехал он
за Волгу, и то правда, что
поехал он в Комаровский скит к Фленушке.
— Когда с Груней мы к нему приехали, был он без языка и только одной рукой владел немножко. Груня
поехала в Рязанскую губернию
за дочерью его. И в тот день, как они воротились, другой удар случился с ним. Так и покончил жизнь.
— Не знаю, что вам сказать, Петр Степаныч. Много бы я вам еще порассказала, да, слышите, Марфа Михайловна идет, — сказала Аграфена Петровна. — После сорочин, когда будет она в Вихореве, приезжайте к нам, будто
за каким делом к Ивану Григорьевичу. А к двадцатому дню расположили мы с тятенькой Патапом Максимычем
ехать к ней. Остановимся здесь. Заходите.
В своем городу отцовское хозяйство она нарушает,
за Волгу
едет жить к моему крестному.
— Два раза виделась я с ним у Колышкиных, — сказала Аграфена Петровна. — Как
за Волгу отсюда
ехали да вот теперь, сюда едучи. С дядей он покончил, двести тысяч чистоганом с него выправил, в Казани жить не хочет, а в Нижнем присматривает домик и думает тут на хозяйство сесть.
Пришел Покров девкам головы крыть — наступило первое зазимье, конец хороводам, почин вечерним посиделкам. Патап Максимыч уладил все дела — караульщики были наняты, а Герасим Силыч согласился домовничать. Через недолгое время после Покрова пришлись сорочины. Справивши их, Патап Максимыч с Аграфеной Петровной, с Дуней и Дарьей Сергевной
поехали за Волгу. На перепутье остановились у Колышкиных.
— Теперь бы следовало про здоровье нареченных князя с княгиней винца испить, — молвил Патап Максимыч. — Тащи-ка, Груня, что есть у тебя про запас. Эка досада, не знал, на что
еду. Тебе бы, Груня, отписать, я бы холодненького прихватил с собой. А у тебя, поди ведь, сантуринское либо церковное. Да уж делать нечего,
за недостачей хорошего хлебнем и сантуринского. Тащи его сюда!
Дня
за четыре до свадьбы Дуня с Груней и с женихом
поехали поклониться гробам родителей.
Как ни уговаривал и Груню съездить вместе Патап Максимыч, с ним не
поехала: и то ее дети по случаю свадьбы Самоквасовых долго оставались под призором нянек, хоть и были все время в том же городе, где жила их мать, но
за свадебными хлопотами она почти не видала их.