Неточные совпадения
Можно ли поверить, что в Петербурге есть множество людей, тамошних уроженцев, которые никогда не бывали в Кронштадте оттого, что туда надо
ехать морем, именно оттого, зачем бы стоило съездить
за тысячу верст, чтобы только испытать этот способ путешествия?
Пока
ехали в гавани,
за стенами, казалось покойно, но лишь выехали на простор, там дуло свирепо, да к этому холод, темнота и яростный шум бурунов, разбивающихся о крепостную стену.
«Боже мой! кто это выдумал путешествия? — невольно с горестью воскликнул я, —
едешь четвертый месяц, только и видишь серое небо и качку!» Кто-то засмеялся. «Ах, это вы!» — сказал я, увидя, что в каюте стоит, держась рукой
за потолок, самый высокий из моих товарищей, К. И. Лосев. «Да право! — продолжал я, — где же это синее море, голубое небо да теплота, птицы какие-то да рыбы, которых, говорят, видно на самом дне?» На ропот мой как тут явился и дед.
И наши
поехали с проводниками, которые тоже бежали рядом с лошадью, да еще в гору, — что же у них
за легкие?
Моросил дождь, когда мы выехали
за город и, обогнув Столовую гору и Чертов пик,
поехали по прекрасному шоссе, в виду залива, между ферм, хижин, болот, песку и кустов.
Голландский доктор настаивал, чтоб мы непременно посетили его на другой день, и объявил, что сам
поедет проводить нас миль
за десять и завезет в гости к приятелю своему, фермеру.
Здесь делают также карты, то есть дорожные капские экипажи, в каких и мы
ехали. Я видел щегольски отделанные, не уступающие городским каретам. Вандик купил себе новый карт, кажется,
за сорок фунтов. Тот, в котором мы
ехали, еле-еле держался. Он сам не раз изъявлял опасение, чтоб он не развалился где-нибудь на косогоре. Однако ж он в новом нас не повез.
Потом нам надоело и
ехать и ошибаться: мы соскучились и сидели молча, только хватались
за бока, когда получали толчок.
Кучера, несмотря на водку, решительно объявили, что день чересчур жарок и дальше
ехать кругом всей горы нет возможности. Что с ними делать: браниться? — не поможет. Заводить процесс
за десять шиллингов — выиграешь только десять шиллингов, а кругом Льва все-таки не
поедешь. Мы велели той же дорогой
ехать домой.
Тучи в этот день были еще гуще и непроницаемее. Отцу Аввакуму надо было
ехать назад. С сокрушенным сердцем сел он в карету Вандика и выехал, не видав Столовой горы. «Это меня
за что-нибудь Бог наказал!» — сказал он, уезжая. Едва прошел час-полтора, я был в ботаническом саду, как вдруг вижу...
Мы, однако ж,
ехать не хотели, а индийцы все-таки шли
за нами.
Позавтракав, мы послали
за каретами и велели
ехать за город.
Тихо, хорошо. Наступил вечер: лес с каждой минутой менял краски и наконец стемнел; по заливу, как тени, качались отражения скал с деревьями. В эту минуту
за нами пришла шлюпка, и мы
поехали. Наши суда исчезали на темном фоне утесов, и только когда мы подъехали к ним вплоть, увидели мачты, озаренные луной.
Они просили нас не тотчас
ехать вслед
за ними, чтоб успеть приехать вовремя и встретить нас.
Сзади
ехал катер с караулом, потом другой, с музыкантами и служителями, далее шлюпка с офицерами,
за ней катер, где был адмирал со свитой.
— «Сколько же раз?» — «Два раза…» — «А
за завтраком?» — «Это не
еда, это кашица».
Баниосы все не
едут: они боятся показаться, думая, как бы им не досталось
за то, что не разгоняют лодок, а может быть, они, видя нашу кротость, небрежничают и не
едут.
А когда наши шлюпки появятся назад, японцы опять бросятся
за ними и толпой
едут сзади, с криком, шумом, чтоб показать своим в гавани, что будто и они ходили
за нашими в море.
Только что мы подъехали к Паппенбергу, как
за нами бросились назад таившиеся под берегом, ожидавшие нас японские лодки и
ехали с криком, но не близко, и так все дружно прибыли — они в свои ущелья и затишья, мы на фрегат. Я долго дул в кулаки.
Адмирал не взял на себя труда догадываться, зачем это, тем более что японцы верят в счастливые и несчастливые дни, и согласился лучше
поехать к ним, лишь бы
за пустяками не медлить, а заняться делом.
Порядок тот же, как и в первую поездку в город, то есть впереди
ехал капитан-лейтенант Посьет, на адмиральской гичке, чтоб встретить и расставить на берегу караул; далее, на баркасе, самый караул, в числе пятидесяти человек;
за ним катер с музыкантами, потом катер со стульями и слугами; следующие два занимали офицеры: человек пятнадцать со всех судов.
И было
за что: ему оставалось отдежурить всего какой-нибудь месяц и
ехать в Едо, а теперь он, по милости нашей, сидит полтора года, и Бог знает, сколько времени еще просидит!
Меня позвали
ехать, я поспешил на зов и в темноте наткнулся на кучку ликейцев, которые из-за шалаша наблюдали
за нашими.
Совершенно справедливо:
едешь ли по железной дороге, сидишь ли в таверне,
за обедом, в театре — молчание.
Наконец мы собрались к миссионерам и
поехали в дом португальского епископа. Там, у молодого миссионера, застали и монсиньора Динакура, епископа в китайском платье, и еще монаха с знакомым мне лицом. «Настоятель августинского монастыря, — по-французски не говорит, но все разумеет», — так рекомендовал нам его епископ. Я вспомнил, что это тот самый монах, которого я видел в коляске на прогулке
за городом.
Мне несколько неловко было
ехать на фабрику банкира: я не был у него самого даже с визитом, несмотря на его желание видеть всех нас как можно чаще у себя; а не был потому, что
за визитом неминуемо следуют приглашения к обеду,
за который садятся в пять часов, именно тогда, когда настает в Маниле лучшая пора глотать не мясо, не дичь, а здешний воздух, когда надо
ехать в поля, на взморье, гулять по цветущим зеленым окрестностям — словом, жить.
Сказали еще, что если я не хочу
ехать верхом (а я не хочу), то можно
ехать в качке (сокращенное качалке), которую повезут две лошади, одна спереди, другая сзади. «Это-де очень удобно: там можно читать, спать». Чего же лучше? Я обрадовался и просил устроить качку. Мы с казаком, который взялся делать ее, сходили в пакгауз, купили кожи, ситцу, и казак принялся
за работу.
«Помилуйте! — начали потом пугать меня
за обедом у начальника порта, где собиралось человек пятнадцать
за столом, — в качках возят старух или дам». Не знаю, какое различие полагал собеседник между дамой и старухой. «А старика можно?» — спросил я. «Можно», — говорят. «Ну так я
поеду в качке».
Я понял, что меня обманули в мою пользу,
за что в дороге потом благодарил не раз, молча сел на лошадь и молча
поехал по крутой тропинке в гору.
Он
ехал целым домиком и начал вынимать из так называемого и всем вам известного «погребца» чашку
за чашкой, блюдечки, ножи, вилки, соль, маленькие хлебцы, огурцы, наконец, покинувший нас друг — вино. «А у меня есть, — окончательно прибавил я, — повар».
Смотритель опять стал разговаривать с якутами и успокоил меня, сказав, что они перевезут меньше, нежели в два часа, но что там берегом четыре версты
ехать мне будет не на чем, надо посылать
за лошадьми в город.
Я
ехал мимо старинной, полуразрушенной стены и несколька башен: это остатки крепости, уцелевшей от времен покорения области. Якутск основан пришедшими от Енисея казаками, лет
за двести перед этим, в 1630-х годах. Якуты пробовали нападать на крепость, но напрасно. Возникшие впоследствии между казаками раздоры заставили наше правительство взять этот край в свои руки, и скоро в Якутск прибыл воевода.
После обеда я пошел к товарищам, которые опередили меня. Через день они отправлялись далее; я хотел
ехать вслед
за ними, а мне еще надо было запастись меховым платьем и обувью: на Лене могли застать морозы.
«Наледи — это не замерзающие и при жестоком морозе ключи; они выбегают с гор в Лену; вода стоит поверх льда; случится попасть туда — лошади не вытащат сразу, полозья и обмерзнут: тогда ямщику остается
ехать на станцию
за людьми и
за свежими лошадями, а вам придется ждать в мороз несколько часов, иногда полсутки…
Приезжаете на станцию, конечно в плохую юрту, но под кров, греетесь у очага, находите летом лошадей, зимой оленей и смело углубляетесь, вслед
за якутом, в дикую, непроницаемую чащу леса,
едете по руслу рек, горных потоков, у подошвы гор или взбираетесь на утесы по протоптанным и — увы! где романтизм? — безопасным тропинкам.
Еду я все еще по пустыне и долго буду
ехать: дни, недели, почти месяцы. Это не поездка, не путешествие, это особая жизнь: так длинен этот путь, так однообразно тянутся дни
за днями, мелькают станции
за станциями, стелются бесконечные снежные поля, идут по сторонам Лены высокие горы с красивым лиственничным лесом.
Ямщик пообедал, задал корму лошадям, потом лег спать, а проснувшись, объявил, что ему
ехать не следует, что есть мужик Шеин, который живет особняком, на юру, что очередь
за его сыновьями, но он богат и все отделывается. Я послал
за Шеиным, но он рапортовался больным. Что делать? вооружиться терпением, резигнацией? так я и сделал. Я прожил полторы сутки, наконец созвал ямщиков, и Шеина тоже, и стал записывать имена их в книжку. Они так перепугались, а чего — и сами не знали, что сейчас же привели лошадей.
В Киренске я запасся только хлебом к чаю и уехал. Тут уж я помчался быстро. Чем ближе к Иркутску, тем ямщики и кони натуральнее. Только подъезжаешь к станции, ямщики ведут уже лошадей, здоровых, сильных и дюжих на вид. Ямщики позажиточнее здесь, ходят в дохах из собачьей шерсти, в щегольских шапках. Тут
ехал приискатель с семейством, в двух экипажах, да я — и всем доставало лошадей. На станциях уже не с боязнью, а с интересом спрашивали: бегут ли
за нами еще подводы?
Я был внизу в каюте и располагался там с своими вещами, как вдруг бывший наверху командир ее, покойный В. А. Римский-Корсаков, крикнул мне сверху: «Адмирал
едет к нам: не
за вами ли?» Я на минуту остолбенел, потом побежал наверх, думая, что Корсаков шутит, пугает нарочно.