Неточные совпадения
Дама, закрытая вуалем,
сделала едва заметное движение головою, а Дора сначала вспыхнула до самых ушей, но через минуту улыбнулась и, отворотясь, стала глядеть из-за плеча сестры на улицу. По легкому, едва заметному движению щеки можно
было догадаться, что она смеется.
Росли эти дети на полной свободе: мать и отец
были с ними очень нежны, но не
делали детское воспитание своею главной задачей.
Вообще довольно смелая и довольно наглая, матроска
была, однако, недостаточно дальновидна и очень изумилась, замечая, что дочь не только пошла далее нее, не только употребляет против нее ее же собственное оружие, но даже самое ее, матроску,
делает своим оружием.
Ей нужен
был человек, которым можно
было бы управлять, но которого все-таки и не стыдно
было бы назвать своим мужем; чтобы он для всех казался человеком, но чтобы в то же время его можно
было сделать слепым и безответным орудием своей воли.
— Таким образом, — говорила она, — вы
сделаете экономию, и благодетели наши
будут покойны, что деньги употребляются на то самое, на что они даны.
«Не умею высказать, как я рада, что могу тебе послать доказательство, что такое твоя невеста, — писала Долинскому его сестра через неделю. — Вдобавок ко всему она вечно
была эффектница и фантазерка и вот провралась самым достойным образом. Прочитай ее собственное письмо и, ради всего хорошего на свете, бога ради не
делай несчастного шага».
— А моя сестра уж, верно, морщится, что мы дружимся, — проговорила Дора и, взглянув в лицо сестры, добавила, — так и
есть, вот удивительная женщина, никогда она, кажется, не
будет верить, что я знаю, что
делаю.
— Самое гуманное. Я знаю, что я
делаю; не беспокойтесь. Я уверена, что я в полгода или бы уморила своего мужа, или бы умерла сама, а я жить хочу — жить, жить и
петь.
— Да ты, стало
быть, в самом деле иногда знаешь, что
делаешь, — сказала Анна Михайловна, когда Дора, получив письмо Долинского, сама открыла свой секрет.
— То
есть как же это о нем позаботиться? Кому я могу доставить какое-нибудь счастье—я всегда очень рада: а всем, то
есть целому человечеству — ничего не могу
сделать: ручки не доросли.
— Мимо чего пойду, то
сделаю — позволения ни у кого просить не стану, а то, говорю вам, надо
быть очень умной.
Долинский терялся, не зная, что ему
делать, и тревожно искал глазами голубого домино Доры. — Вот… Черт знает, что я могу, что я должен
сделать? Если б Дора! Ах, если б она! — Он посмотрел в глаза Анне Михайловне — глаза эти
были полны слез.
Даша
была необыкновенно занята и оживлена; она хлопотала обо всем, начиная с башмака невест и до каждого бантика в их головных уборах. Наряды
были подарены невестам Анной Михайловной и частью Дорой, из ее собственного заработка. Она также
сделала на свой счет два самых скромных, совершенно одинаковых белых платья для себя, и для своего друга—Анны Анисимовны. Дорушка и Анна Анисимовна, обе
были одеты одинаково, как две родные сестры.
— Вы мне лучше платите в месяц, — сказал он, — я
буду заезжать к больной и
буду стараться ее поддерживать. Больше я ничего
сделать не могу.
Дорушка
выпила микстуру и,
сделав гримаску, спросила, глядя на Долинского...
— Ворочайтесь оба скорее! Ах, Нестор Игнатьич! Я забыла спросить, что
делать с письмами, которые
будут приходить на ваше имя?
Илья Макарович в качестве василеостровского художника также не прочь
был выпить в приятельской беседе и не прочь попотчевать приятелей чем бог послал дома, но синьора Луиза смотрела на все это искоса и
делала Илье Макаровичу сцены немилосердные.
— Что ж, очень умно
сделает. Пусть себе влюбляется хоть и не в итальянку, лишь бы
был счастлив, — проговорила она с самым спокойным видом.
— Должны
быть; но как же это
сделать? Ведь это нам составит большой расчет, Дорушка, да и экипажа нет.
— Вы знаете… вот мы ведь друзья, а я, впрочем, никогда и вам не открывал так мою душу. Вы думаете, что я только слаб волею… нет! Во мне еще сидит какой-то червяк! Мне все скучно; я все как будто не на своем месте; все мне кажется… что я
сделаю что-то дурное, преступное, чего никогда-никогда нельзя
будет поправить.
— Да что ж тут яснее? Мало ли что случается! Ну, вдруг, положим, полюбишь человека, которого любит другая женщина, для которой потерять этого человека
будет смерть… да что смерть! Не смерть, а мука, понимаете — мука с платком во рту. Что тогда
делать?
— Чего вы! Я ведь так говорю, что вздумается. Она
была очень встревожена и проговорила эти слова, как обыкновенно говорят люди, вдруг спохватясь, что они
сделали самый опрометчивый вопрос.
Юлочка настрочила в этом письме Анне Михайловне кучу дерзких намеков и в заключение сказала, что теперь ей известно, как люди могут
быть бесстыдно наглы и мерзки, но что она никогда не позволит человеку, загубившему всю ее жизнь, ставить ее на одну доску со всякой встречной; сама приедет в Петербург, сама пойдет всюду без всяких протекций и докажет всем милым друзьям, что она может
сделать.
Ей очень жаль
было Долинского, но она знала, что здесь нечего
делать, и давно решила, что в этом случае всего нужно выжидать от времени.
— Пусть
будет, что
будет, — говорила сама себе Анна Михайловна, — тут уж ничего не
сделаешь, — и продолжала писать им письма, полные участия, но свободные от всяких нежностей, которые могли бы их беспокоить, шевеля в их памяти прошедшее, готовое всегда встать тяжелым укором настоящему.
— Не
будь,
сделай милость, ничтожным человеком. Наш мост разорен! Наши корабли сожжены! Назад идти нельзя.
Будь же человеком, уж если не с волею, так хоть с разумом.
— Боже мой! Боже мой! Что с ним
будет? Что мне с ним
сделать?
—
Будем делать, что можно.
Долинский нашел чай и позвал старуху. Принесли горячей воды, и Вера Сергеевна села
делать чай. Пришла и горничная с большим узлом в салфетке. Вера Сергеевна стала разбирать узел: там
была розовая подушечка в ажурном чехле, кисея, собранная буфами, для того, чтобы ею обтянуть стол; множество гирлянд, великолепный букет и венок из живых роз на голову.
Дорогой княгиня совсем потеряла свой желчный тон и даже очень оживилась; она рассказала несколько скабрезных историек из маловедомого нам мира и века, и каждая из этих историек
была гораздо интереснее светских романов одной русской писательницы, по мнению которой влюбленный человек «хорошего тона» в самую горячечную минуту страсти ничего не может
сделать умнее, как с большим жаром поцеловать ее руку и прочесть ей следующее стихотворение Альфреда Мюссе.
— «Вот взойдет в свою пору Вера Сергеевна, — думал он, засыпая: — и она, пожалуй,
будет делать такие же чудеса.
Иногда на дверях отсутствующей хозяйки являются надписи и более прямого значения, например, под именем какой-нибудь швеи Клеманс и цветочницы Арно, вдруг в один прекрасный день является вопрос: «Pouvez-vous nous loger pour cette nuit?» [«Не пустите ли вы нас на ночь?» (франц.).] подписано: «F. et R.» или: «Je n'ai presque rien mange depuis deux jours. — Que faire?» [«Два дня я почти ничего не
ел. Что
делать?» (франц.).]
Девушка подняла стакан и слегка наклонила его набок. Долинский выхватил его у нее из рук и
выпил половину. Гризета проглотила остальное и, быстро повернувшись на коленях Долинского,
сделала сладострастное движение головой и бровью.
«А что я
буду делать там? Какое мое положение? После всего того, что
было, чем должна
быть для меня эта женщина! — размышлял он, глядя на ходящую по комнате Анну Михайловну. — Чем она для меня может
быть?.. Нет, не чем может, а чем она должна
быть? А почему же именно должна?.. Опять все какая-то путаница!».
Неточные совпадения
Купцы. Так уж
сделайте такую милость, ваше сиятельство. Если уже вы, то
есть, не поможете в нашей просьбе, то уж не знаем, как и
быть: просто хоть в петлю полезай.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще не
было, что может все
сделать, все, все, все!
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То
есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не
будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что
делать? и на Онуфрия несешь.
Судья тоже, который только что
был пред моим приходом, ездит только за зайцами, в присутственных местах держит собак и поведения, если признаться пред вами, — конечно, для пользы отечества я должен это
сделать, хотя он мне родня и приятель, — поведения самого предосудительного.
Хотели
было даже меня коллежским асессором
сделать, да, думаю, зачем.