Неточные совпадения
Через неделю этому же отцу Гермогену исповедала грехи свои и отходившая Флора, а двое суток позже
тот же отец Гермоген, выйдя к аналою, чтобы сказать надгробное
слово Флоре, взглянул в тихое лицо покойницы, вздрогнул, и, быстро устремив взор и руки к стоявшему у изголовья гроба генералу, с немым ужасом на лице воскликнул: «Отче благий: она молит Тебя: молитв ее ради ими же веси путями спаси его!» — и больше он не мог сказать ничего, заплакал, замахал руками и стал совершать отпевание.
— Почему же нет? Брат мой разве не женился по принципу, не любя женщину, для
того только, чтобы «освободить ее от тягости отцовской власти», — сказала Лариса, надуто продекламировав последние шесть
слов. Надеюсь, это мог сделать только «умный дурак», которых вы так любите.
Гиль заставила тебя фордыбачить и отказываться от пособия, которое тебе Тихон Ларионыч предлагал для ссудной кассы, гиль заставила тебя метаться и искать судебных мест, к которым ты неспособен; гиль загнала тебя в литературу, которая вся яйца выеденного не стоит, если бы не имела одной цели — убить литературу; гиль руководит тобой, когда ты всем и каждому отрицаешься от нигилизма; одним
словом, что ты ни ступишь,
то это все гиль.
— Нечего тебе толковать, маскарад это или не маскарад: довольно с тебя, что я сдержу все мои
слова, а ты будешь и богат, и счастлив, а теперь я вот уж и одет, и если ты хочешь меня куда-нибудь везти,
то можешь мною располагать.
— Вы, кажется-с, играете
словами, — промолвил генерал, заметив общее внимание женщин к
словам Горданова; но
тот это решительно отверг.
Одним
словом, это была сама Глафира Васильевна Бодростина, жена престарелого губернского предводителя дворянства, Михаила Андреевича Бодростина, —
та самая Бодростина, которую не раз вспоминали в Висленевском саду.
Но я и на такие курбеты была неспособна: сидеть с вашими стрижеными, грязношеими барышнями и слушать их бесконечные сказки «про белого бычка», Да склонять от безделья
слово «труд», мне наскучило; ходить по вашим газетным редакциям и не выручать тяжелою работой на башмаки я считала глупым, и в
том не каюсь…
«Он бежит меня и tant mieux [
тем лучше (франц.).]». Она истерически бросила за окно пахитоску и, хрустнув пальцами обеих рук, соскользнула на диван, закрыла глаза и заснула при беспрестанных мельканиях
слов: «Завтра, завтра, не сегодня — так ленивцы говорят: завтра, завтра». И вдруг пауза, лишь на рассвете в комнату является черноглазый мальчик в розовой ситцевой рубашке, барабанит и громко поет...
— Живучи с волками, войте по-волчьи и не пропускайте
то, что плывет в руки. Что вам далось это глупое
слово «донос», все средства хороши, когда они ведут к цели. Волки не церемонятся, режьте их, душите их, коверкайте их, подлецов, воров, разбойников и душегубов!
И он, говоря это
слово, неожиданно привлек к себе Ванскок в объятия и в
то же мгновение… шатаясь, отлетел от нее на три шага в сторону, упал в кресло и тяжело облокотился обеими руками на стол.
— Зачем же два
слова вместо одного? Впрочем, ведь вы поняли, так, стало быть,
слово хорошо, а что до Кишенского,
то Висленев даже хотел было его за меня в газетах пропечатать, но я не позволила: зачем возбуждать!
Заработок Висленева почти равнялся
тому казенному жалованью, которого, по
словам Сквозника-Дмухановского, едва достает на чай и сахар.
Читатель может подумать, что автор не сдержал своего
слова и, обещав показать в предшествовавшей главе, как Павел Николаевич Горданов даст шах и мат другу своему Иосафу Висленеву, не показал этого хода; но это будет напрасно: погибельный для Висленева ход сделан, и спасения Иосафу Платоновичу теперь нет никакого; но только как ход этот необычен, тонок и нов,
то его, может быть, многие не заметили: проникать деяния нашего героя не всегда легко и удобно.
Принципы растеряны, враги гораздо ревностнее стоят за
то, за что хотели ратовать их друзья; земельный надел народа, равноправие всех и каждого пред лицом закона, свобода совести и
слова, — все это уже отстаивают враги, и спорить приходится разве только «о бревне, упавшем и никого не убившем», а между
тем враги нужны, и притом не
те враги, которые действительно враждебны честным стремлениям к равноправию и свободе, а они, какие-то неведомые мифические враги, преступлений которых нигде нет, и которые просто называются они.
Горданов нетерпеливо повернулся на стуле и, окинув глазами все окружающее, имел обширный выбор
тем для возражения хозяину, но почувствовал мгновенное отвращение от игры в
слова с этим сыном продавца янтарей, и сказал...
— Это мы увидим. Я вам не стану нахваливать мой план, как цыган лошадь: мой верный план в этом не нуждается, и я не к
тому иду теперь. Кроме
того, что вы о нем знаете из этих
слов, я до времени не открою вам ничего и уже, разумеется, не попрошу у вас под мои соображения ни денег, ни кредита, ни поручительства.
Но как бы кому ни казалась эта история, важнейший смысл ее для Висленева был
тот, что его женили и женили настоящим, крепким манером, после чего он имел полную возможность доказать справедливость
слов, что «жена не рукавица и ее с белой ручки не стряхнешь, да за пояс не заткнешь».
Горданов, вскочивший в
то мгновение, когда Висленев сделал к нему последний шаг, и стоявший с насупленными бровями и со стулом в руке во все время произнесения Висленевым последних ожесточенных
слов, при виде последующего припадка, бросил стул и, налив из графина стакан воды, выплеснул его издали на голову несчастного мученика.
В этих соображениях Горданов принял ближайшее участие, не стесняясь нимало молчанием Кишенского, и через час времени было положено: взять с Иосафа Платоновича вексель в пятнадцать тысяч рублей «по предъявлению» с
тем, чтобы на
слове он был спокоен, что этого предъявления в течение трех лет не последует, и затем дать ему свободу на все четыре стороны.
— Так, увезу, как бородатую Прозерпину, если тебе нравятся герценовские сравнения. Мы уедем с тобой от всех здешних напастей куда бы ты думал? В
те благословенные места, где ты впервые познал всю сладость бытия; ты там увидишься со своею сестрой, с твоею генеральшей, которой я не имею счастья знать, но у которой, по твоим
словам, во лбу звезда, а под косой месяц, и ты забудешь в ее объятиях все неудачи бытия и пристроишь оленьи рога своей дражайшей половине. Готов ты или нет на такую выходку?
— Конечно, конечно! Он «сказал», «она сказала», и все на разговорах и кончили. Что такое в этих случаях значат
слова?
Слова, остроумно кем-то сказано, даны затем, чтобы скрывать за ними
то, что мы думаем, и женские
слова таковы бывают по преимуществу. Добейтесь чувства женщины, а не ее
слов.
До побежденных женщинам нет дела! Видите, какая я предательница для женщин; я вам напоминаю
то, о чем должна бы стараться заставить вас позабыть, потому что Байрон этими
словами, действительно, говорит ужасную правду, и дает советы против женщин...
Между
тем в этой глупости чувствую в себе… какой-то перелом…
словом, какое-то иго отпадает пред готовой могилой…
— Ну, слава Богу, — это обещает, кажется, быть интересным, и если история эта не кончится в пяти
словах,
то надо приказать дать свечу, чтобы после нас не прерывали.
— Да;
то есть ушла отсюда, переселилась, народ это прекрасно выражает
словом «побывшилась на земле». Она кончила экзамен, и ее не стало.
Он мне от
слова и до
слова повторял кипучие речи его отца; я их теперь забыл, но смысл их
тот, что укоризны их самим им принесут позор; что он любил жену не состоянья ради, и что для одного
того, чтобы их речи не возмущали покоя ее новой жизни, он отрекается от всего, что мог по ней наследовать, и он, и сын его, он отдает свое, что нажито его трудом при ней, и…
«Светозар Владенович! — написала она через минуту, — чем я более вдумываюсь,
тем» и пр., и пр. Одним
словом, она с обольстительною простотой открыла Водопьянову, какое влияние на нее имеет спиритская философия, и заключила, что, чувствуя неодолимое влечение к спиритизму, хочет также откровенно, как он, назвать себя «спириткой».
— Что сделалось с Гордановым! — сказала она, быстро подходя к Форовой. — Представь ты, что он, что ни
слово,
то старается всем сказать какую-нибудь дерзость!
—
Тех же щей, да пожиже захотелось, — вставил свое
слово Евангел.
После этих
слов, которые я поняла во всей их безнатурности и цинизме, со мною произошло нечто странное: они возбудили во мне чувство… неодолимой гадливости, — человек этот точно отпал от моего сердца и уже более никогда к нему не приближался, хотя
тем не менее я бы все-таки пошла за него замуж, потому что я его безмерно жалела.
Я отдавала все, что было у меня, всю жизнь мою, с обетом не нарушить
слова и верною дойти до гроба; но я требовала многого, и я теперь еще не знаю, почему я без всяких опытных советов требовала тогда именно
того самого, что было нужно.
Я дала
слово Синтянину выйти за него замуж, и сдержала это
слово: в
тот день, когда было получено сведение об облегчении участи Висленева, я была обвенчана с генералом при всеобщем удивлении города и даже самих моих добрых родителей.
Случай, устроивший странную судьбу мою, быть может, совершенно исключительный, но полоса смятений на Руси еще далеко не прошла: она, может быть, только едва в начале, и к
тому времени, когда эти строки могут попасть в руки молодой русской девушки, готовящейся быть подругой и матерью, для нее могут потребоваться иные жертвы, более серьезные и тягостные, чем моя скромная и безвестная жертва: такой девушке я хотела бы сказать два
слова, ободряющие и укрепляющие силой моего примера.
После
того как Филетер Иванович Форов расставил дуэлистов на месте и, педантически исполняя все обычаи поединка, еще раз предложил им примириться, ни Гордонов, ни Подозеров не ответили ему ни
слова.
— Нет, это нестерпимо! Это несносно! — восклицала она
слово от
слова все громче и болезненнее, и при этом
то ломала свои руки,
то, хрустя ими, ударяла себя в грудь, и вдруг, как бы окаменев, заговорила быстрым истерическим шепотом...
Дело в
том, что прежде чем Лара приступила к Подозерову с решительным
словом, на крыльце деревянного домика, занимаемого Андреем Ивановичем, послышались тяжелые шаги, и в
тот момент, когда взволнованная генеральша отошла к стене, в темной передней показалась еще новая фигура, которой нельзя было ясно разглядеть, но которую сердце майорши назвало ей по имени.
Нет; это стряслось не вдруг: это шло чередом и полосой: мы сами только этого не замечали, и ныне дивимся, что общего между прошлым
тех героинь, которые замыкались в монастыри, и прошлым сверстниц Лары, получивших более или менее невнятные уроки в
словах пророков новизны и в примерах, ненадолго опередивших их мечтательниц, кинутых на распутьи жизни с их обманутыми надеждами и упованиями?
Ей мастеровой солдат отдавал на сбережение свой тяжким трудом собранный грош; ее звали к себе умирающие и изустно завещали ей, как распорядиться бывшими у нее на сохранении пятью или шестью рублями, к ней же приходили на дух
те, кого «бес смущал» сбежать или сделать другую гадость, давали ей
слово воздержаться и просили прочитать за них «тайный акахист», чему многие смущаемые солдатики приписывают неодолимое значение.
Затем он сошелся у
той же Синтяниной с отцом Евангелом и заспорил было на свои любимые
темы о несообразности вещественного поста, о словесной молитве, о священстве, которое он назвал «сословием духовных адвокатов»; но начитанный и либеральный Евангел шутя оконфузил майора и шутя успокоил его
словами, что «не ядый о Господе не ест, ибо лишает себя для Бога, и ядый о Господе ест, ибо вкушая хвалит Бога».
— Одного, — говорила она, — одного только теперь я бы желала, и радость моя была бы безмерна… — и на
том слове она остановилась.
— Нет, ты слушай. Я был у Синтянина, и выхожу, а дождь как из ведра, и ветер, и
темь, и снег мокрый вместе с дождем —
словом халепа, а не погода.
Всеобщее нетерпение по
ту и по другую сторону завесы давно тихо шепчет
слово «пора» и, наконец, это
слово громко произносится самим гением всей истории, Глафирой.
Не только печатать, а даже и дружески предупреждать стало бесполезно, и я прекрасно это чувствую сию минуту, дописывая вам настоящие строки, но верьте мне, что я вам говорю правду, верьте… верьте хоть ради
того, черт возьми, что стоя этак на ножах друг с другом, как стали у нас друг с другом все в России, приходится верить, что без доверия жить нельзя, что… одним
словом, надоверить».
Принужденное сообщество с таким человеком, разумеется, и не могло приносить Вислеиеву особого удовольствия,
тем более, что Иосаф Платонович с первых же
слов своего попутчика убедился, что
тот стоял на самой невысокой степени умственного развития и, по несомненному преобладанию в нем реализма, добивался только сравнительных выводов своего положения при баронессе и положения Висленева при его госпоже Бодростиной.
Иосаф Платонович решительно не мог верить ни
словам спутницы, ни своим собственным ушам, но
тем не менее обтекал с нею огромный круг ее спиритского знакомства, посетил с ней всех ее бедных, видел своими собственными глазами, как она отсчитала и отдала в спиритскую кассу круглую сумму на благотворительные дела, и наконец, очутясь после всей этой гоньбы, усталый и изнеможенный, в квартире Глафиры, спросил ее: неужто они в самом деле уезжают назад? и получил ответ: да, я уезжаю.
— Ну уж я вам не могу отвечать, как это сделать, и от кого это зависит, и сколько он еще может прожить, — небрежно молвила Глафира, и с
тех пор не сказала Висленеву более ни одного положительного
слова, а только, по его выражению, все «упорно стояла на браке».
Висленев сам знал, что он остается ни при чем, и хотя страх долговой тюрьмы в России был так велик, что испепелял в нем даже самый недуг любви к Глафире, когда Глафира, приняв серьезную мину, сказала ему, что все эти страхи в существе не очень страшны, и что она дает ему
слово не только провезти его благополучно чрез Петербург, но даже и увезти к себе а деревню,
то Иосаф выразил полное желание ее слушать и сказал...
Висленев это видел и понимал, что путешественница чем-то сильно взволнована, но он этого не приписывал своим
словам, — до
того он сам привык к их ничтожеству, — не соединял он этого и с резким ответом, с которым Глафира вышла из вагона, — это тоже для него была не новость и даже не редкость; но он очень испугался, когда послышался последний звонок и вслед затем поезд тронулся одновременно с кондукторским свистком, а Глафира не входила.
Мешая русские
слова с немецкими, он высказывал свои опасения за судьбу оставшейся на станции своей сопутницы, но его никто не понимал и в ответ на все его моления, жалобы и порывы вскочить немецкий кондуктор, с длинным лицом, похожим на гороховую колбасу, присаживал его мощною рукой на место и приговаривал: «Seien Sie ruhig», [Успокойтесь (нем.).] и затем продолжал вести вполголоса беседу с
теми из пассажиров, которые проснулись и любопытно наблюдали эту сцену.
Плохо понимавший по-немецки Висленев не обращал внимания на их разговор, в котором до ушей его чаше других
слов долетало
слово verrückt [сумасшедший (нем.).] и к отягчению своего положения оставался в безвестности о
том, что его считают сумасшедшим.