Неточные совпадения
Старые
дамы глядели на дело
с другой стороны и, презирая вдаль, предсказывали утвердительно одно, что Саша раньше времени берет Иосафа Платоновича под башмак и отныне будет держать целую жизнь под башмаком.
— Я, кажется, немножко знаю его, — отвечал Подозеров. — Он помещик здешней губернии и наш сверстник по университету… Я его часто видел в доме некиих господ Фигуриных, где я
давал уроки, а теперь у него здесь есть дело
с крестьянами о земле.
Такой ложемент из трех комнат
с передней и ванной, и
с особым ходом из особых сеней занял и Павел Николаевич Горданов.
С него спросили за это десять рублей в сутки, — он не поторговался и взял помещение. Эта щедрость сразу
дала Горданову вес и приобрела ему почтение хозяина и слуг.
— Да куда, странничек, бежать-то? Это очень замысловатая штучка! в поле холодно, в лесу голодно. Нет, милое дитя мое Иосаф Платоныч, не надо от людей отбиваться, а надо к людям прибиваться. Денежка, мой друг, труд любит, а мы
с тобой себе-то хотя,
давай, не будем лгать: мы, когда надо было учиться, свистели; когда пора была грош на маленьком месте иметь, сами разными силами начальствовали; а вот лето-то все пропевши к осени-то и жутко становится.
— То-то и есть, но нечего же и головы вешать.
С азбуки нам уже начинать поздно, служба только на кусок хлеба
дает, а люди на наших глазах миллионы составляют; и дураков, надо уповать, еще и на наш век хватит. Бабы-то наши вон раньше нас за ум взялись, и посмотри-ко ты, например, теперь на Бодростину… Та ли это Бодростина, что была Глаша Акатова, которая, в дни нашей глупости,
с нами ради принципа питалась снятым молоком? Нет! это не та!
— А ничего! — ответил Форов. —
С пытливых
дам и этого довольно.
— Не лучше ли
дать знать, что я не крепко сплю и близок к пробуждению? — подумал Иосаф Платонович и притворно вздохнул сонным вздохом и, потянувшись, совлек
с головы одеяло.
Горданов ударил себя в лоб и, воскликнув: «отлично!» — выбежал в коридор. Здесь, столкнувшись нос
с носом
с своим человеком, он
дал ему двадцать рублей и строго приказал сейчас же ехать в Бодростинское подгородное имение, купить там у садовника букет цветов, какой возможно лучше, и привезти его к утру.
— Ну вздор, ничего, хороший молодец из воды должен сух выходить. Вот приедем к жене, она задаст тебе такого эрфиксу, что ты высохнешь и зарок
дашь с приезда по полям не разгуливать, прежде чем друзей навестишь.
Не признающей брака Казимире вдруг стала угрожать родительская власть, и потому, когда Казимира сказала: «Князь, сделайте дружбу, женитесь на мне и
дайте мне свободу», — князь не задумался ни на одну минуту, а Казимира Швернотская сделалась княгиней Казимирой Антоновной Вахтерминской, что уже само по себе нечто значило, но если к этому прибавить красоту, ум, расчетливость, бесстыдство, ловкость и наглость,
с которою Казимира на первых же порах сумела истребовать
с князя обязательство на значительное годовое содержание и вексель во сто тысяч, «за то, чтобы жить, не марая его имени», то, конечно, надо сказать, что княгиня устроилась недурно.
— После Бодростиной это положительно второй смелый удар, нанесенный обществу нашими женщинами, — объявил он
дамам и добавил, что, соображая обе эти работы, он все-таки видит, что искусство Бодростиной выше, потому что она вела игру
с многоопытным старцем, тогда как Казимира свершила все
с молокососом; но что, конечно, здесь в меньшем плане больше смелости, а главное больше силы в натуре: Бодростина живая, страстная женщина, любившая Горданова сердцем горячим и неистовым, не стерпела и склонилась к нему снова, и на нем потеряла почти взятую ставку.
— Оттого, что я оставил его два года тому назад
с кассой ссуд в полтораста рублей, из которых он
давал по три целковых Висленеву под пальто, да
давал под ваши схимонашеские ряски.
— Вы сходите
с ума, — проговорил тихо Горданов, снова потягиваясь на диване. — Я вам еще готов
дать пятьдесят рублей на вашу богадельню, если вы мне докажете, что у Кишенского был источник, из которого он хватил капитал, на который бы мог так развернуться.
— Нет, нет, я не сошел
с ума, а я берусь за ум и вас навожу на ум, — заговорил Горданов, чувствуя, что вокруг него все завертелось и
с головы его нахлестывают шумящие волны какого-то хаоса. — Нет; у вас будет пятьдесят тысяч, они вам
дадут пятьдесят тысяч, охотно
дадут, и ребятишек не будет… и я женюсь на вас… и
дам вам на бумаге… и буду вас любить… любить…
— А попасться
с ними еще легче. Нет, милая девица, я и вам на это своего благословения не
даю.
— Я и теперь
с вами шучу, скажите ему все; скажите, как Горданов одичал и оглупел вне Петербурга; я даже и сам ему все это скажу и не скрою, что вы мне, милая Ванскок, открыли великие дела, и
давайте вместе устраивать Висленева.
Ему, литератору
с университетским образованием, литература
давала вдесятеро менее, чем деятелям, ходившим в редакции
с карманною книжечкой «об употреблении буквы е».
— Я сама удостоверялась обо всем: всё правда, мне ничего не
дали на общее дело, но этого мало: знайте и ведайте, что Оболдуев обломал дела, он забрал не только женины деньги, но и деньги свояченицы, и на эти деньги будет… издаваться газета
с русским направлением!
— Да, а ведь я вам
даю человека вполне честного и
с гонором; это человек великодушный, который сам своей сестре уступил свою часть в десять тысяч рублей, стало быть вы тут загарантированы от всякой кляузы.
Если вы согласны
дать мне девять тысяч рублей, я вам сейчас же представлю ясные доказательства, что вы через неделю, много через десять дней, можете быть обвенчаны
с самым удобнейшим для вас человеком и, вдобавок, приобретете от этого брака хотя не очень большие, но все-таки относительно довольно значительные денежные выгоды, которые во всяком случае далеко
с избытком вознаградят вас за то, что вы мне за этого господина заплатите.
Дама только перевела глаза
с Кишенского на Горданова и обратно назад на Кишенского.
Планы мои всегда точны, ясны, убедительны и неопровержимы, и если вы согласны
дать мне за вашу свадьбу
с моим субъектом девять тысяч рублей, то этот план я вам сейчас открою.
с нетерпеливым неудовольствием проговорила
дама и, непосредственно затем быстро оборотясь к Горданову, сказала...
— Да, — отвечал, улыбаясь, Горданов, — Ванскок мне кое-что сообщала насчет некоторых свойств вашего Иогана
с острова Эзеля. К чему же было
давать вам повод заподозрить меня в легкомыслии? Прошу вас завернуть завтра ко мне, и я вам предъявлю это рукописание во всей его неприкосновенности, а когда все будет приведено к концу, тогда, пред тем как я повезу Висленева в церковь венчать
с Алиной Дмитриевной, я вручу вам эту узду на ее будущего законного супруга, а вы мне отдадите мою цену.
— Помилуй, Павел Николаич! — заговорил он, щипля дрожащими руками свою короткую губу, — на что же это похоже? Ты все знаешь? тебе известны и наши дела, и мое положение: чего же они, разбойники, пристают ко мне
с ножом к горлу? Я заплачу, но
дайте же мне срок!
— Я и спешу; я тебе говорю, что я готов бы возить на самом себе по городу моих собственных лошадей, если бы мне за это что-нибудь
дали, чтобы я мог скорее довести мой капитал до той относительно ничтожной цифры,
с которою я
дам верный, неотразимый удар моему почтенному отечеству, а потом… потом и всему миру, ходящему под солнцем.
— Спасибо и за то,
давай руку и успокойся. Успокойся, Иосаф: вот тебе моя рука, что ты не пропадешь! У меня скоро, скоро будет столько… столько золота, что я, зажмурясь, захвачу тебе пригоршни, сколько обхватят мои руки, и брошу тебе на разживу
с моей легкой руки.
В этих соображениях Горданов принял ближайшее участие, не стесняясь нимало молчанием Кишенского, и через час времени было положено: взять
с Иосафа Платоновича вексель в пятнадцать тысяч рублей «по предъявлению»
с тем, чтобы на слове он был спокоен, что этого предъявления в течение трех лет не последует, и затем
дать ему свободу на все четыре стороны.
— Право, право: приезжайте, Горданов! Это даже необходимо: мы рассчитались приятельски, — разопьемте же вместе магарыч.
Давайте слово, я вас жду и непременно хочу, чтобы вы сегодня провели вечер
с нами.
Горданов
дал Алине слово встретиться
с нею и
с Кишенским на вокзале железной дороги, и уехал к себе переодеваться по-дачному.
— А как же? Приведи-ка в итог потерю времени, потерю на трезвости мысли, потерю в работе, да наконец и денежные потери, так как
с любовью соединяются почти все имена существительные, кончающиеся на ны, так-то: именины, родины, крестины, похороны… все это чрез женщин, и потому вообще
давай лучше спать, чем говорить про женщин.
Здесь опять произошли столкновения: Кишенский хотел, чтобы Висленев уехал, но Алина опасалась, не чересчур ли уж это выгодно для Горданова, но они поторговались и решили на том, что Горданов повезет
с собою Висленева куда захочет и употребит его к чему вздумает, и за векселя свои в четыре тысячи рублей, приторгованные Кишенским за полторы,
даст вексель на десять тысяч рублей, со взаимною порукой Висленева за Горданова и Горданова за Висленева.
Скажу примером: если бы дело шло между мною и вами, я бы вам смело сказала о моих чувствах, как бы они ни были глубоки, но я сказала бы это вам потому, что в вас есть великодушие и прямая честь, потому что вы не употребили бы потом мою искренность в орудие против меня, чтобы щеголять властью, которую
дало вам мое сердце; но
с другим человеком, например
с Иосафом Платоновичем, я никогда бы не была так прямодушна, как бы я его ни любила.
Эта девушка,
с ее чарующею и характерною красотой, обещавшею чрезвычайно много и, может быть, не властною
дать ничего, понравилась Горданову до того, что он не мог скрыть этого от зорких глаз и тонкого женского чутья.
— Перехвати,
с моей стороны препятствий не будет, а уж сам я тебе не
дам более ни одного гроша, — и Горданов взял шляпу и собирался выйти. — Ну выходи, любезный друг, — сказал он Висленеву, — а то тебя рискованно оставить.
Он был воспитан пристойно и
с удовольствием нес свои секретарские обязанности при Бодростине, который его отыскал где-то в петербургской завали, и в угоду одной из сердобольных
дам, не знавших, куда пристроить этого белобрысого юношу, взял его к себе в секретари.
И
с этим Бодростина, не
давая опомниться Ропшину, достала из его портфеля пачку конвертов и сунула в один из них загодя приготовленный, исписанный лист, — этот лист было старое завещание.
— Конечно, въявь, и в старом своем виде:
с безвременною сединой в черных кудрях,
с беспечнейшим лицом, отмеченным печатью доброты и кротости,
с глазами пылкими, но кроткими, в плаще из бархата, забывшего свой цвет, и
с тонкою длинною шпагой в протертых ножнах. Являлся так, как Спиридонов видел его на балаганной сцене, когда ярмарочная группа
давала свои представления.
И опять пришел Спиридонов, и опять старуха его запотчевала, и опять ему рубль
дала, и пошло таким образом
с месяц, каждый день кряду, и повалила Спиридонову практика, заговорили о нем, что он чуть не чудотворец, столетних полумертвых старух и тех на ноги ставит!
— Без но, без но: вы сегодня мой милый гость, — добавила она, лаская его своими бархатными глазами, — а я, конечно, буду не милою хозяйкой и овладею вами. — Она порывисто двинулась вперед и, встав
с места, сказала, — я боюсь, что Висленев лукавит и не пойдет искать моего Бедуина.
Дайте мне вашу руку и пройдемтесь по парку, он должен быть там.
— Нет, смерть! Но вы меня не бойтесь: я — смерть легкая,
с прекрасными виденьями,
с экстазом жизни.
Дайте вашу руку, идем.
— Чего же вы требуете от меня? — продолжала Лариса
с упреком. — Не стыдно ли вам не
давать покоя девушке, которая вас избегает и знать не хочет.
— Да; новый мой камрад, — продолжала Бодростина, — пожелаем счастия честным мужчинам и умным женщинам. Да соединятся эти редкости жизни и да не мешаются
с тем, что им не к масти. Ум
дает жизнь всему, и поцелую, и объятьям… дурочка даже не поцелует так, как умная.
У нее теперь есть bien aimé, [возлюбленный (франц.).] что всем известно, — поляк-скрипач, который играет и будет
давать концерты, потому полякам все дозволяют, но он совершенно бедный и потому она забрала себе Бодростина
с первой же встречи у Кишенского и Висленевой жены, которая Бодростиной терпеть не может.
— Да, конечно, вы должны делать все, что я хочу! Иначе за что же, за что я могу вам позволять надеяться на какое-нибудь мое внимание? Ну сами скажите: за что? что такое вы могли бы мне
дать, чего сторицей не
дал бы мне всякий другой? Вы сказали: «каприз». Так знайте, что и то, что я
с вами здесь говорю, тоже каприз, и его сейчас не будет.
— А барин
с печатью на шляпе
дал мне грош; на, говорит, бежи в хоромы и скажи, чтоб он сейчас вышел.
—
Давайте и мы
с вами пожуируем, — пригласил ее тотчас отец Евангел и, подобрав вокруг себя подрясник, побежал третьею парой, но спутался со своею
дамой и упал.
Не забываю никаких мелочей из моих экзальтаций этого дня: мне всегда шло все черное, и я приняла это в расчет: я была в черном мериносовом платье и черной шляпке, которая оттеняла мои светло-русые волосы и
давала мне вид очень красивого ребенка, но ребенка настойчивого, своенравного и твердого, не
с детскою силой.
Я
дала слово Синтянину выйти за него замуж, и сдержала это слово: в тот день, когда было получено сведение об облегчении участи Висленева, я была обвенчана
с генералом при всеобщем удивлении города и даже самих моих добрых родителей.