Неточные совпадения
— Да куда, странничек, бежать-то? Это очень замысловатая штучка! в поле холодно, в лесу голодно. Нет, милое дитя мое Иосаф Платоныч, не надо от людей отбиваться, а надо к людям прибиваться. Денежка, мой друг, труд любит, а мы с
тобой себе-то хотя, давай, не будем лгать: мы, когда надо было учиться, свистели; когда пора была грош
на маленьком месте иметь, сами разными силами начальствовали; а
вот лето-то все пропевши к осени-то и жутко становится.
— Но только
вот что худо, — продолжал Горданов, — когда вы там в Петербурге считали себя разных дел мастерами и посылали сюда разных своих подмастерьев, вы сами позабыли провинцию, а она ведь иной раз похитрей Петербурга, и
ты этого пожалуйста не забывай. В Петербурге можно целый век, ничего умного не сделавши, слыть за умника, а здесь… здесь
тебя всего разберут, кожу
на тебе на живом выворотят и не поймут…
— Нет, это ничего, а
ты вот взгляни-ка
на этих коней, — позвал его к другой картине Висленев.
— Почему нет? твоя сестра и генеральша разве не обе одинаково прекрасны? Здесь больше силы, — она дольше проскачет, — сказал он, показывая головкою тросточки
на взнузданного бурого коня, — а здесь из очей пламя бьет, из ноздрей дым валит. Прощай, — добавил он, зевнув. — Да
вот еще что. Генерал-то Синтянин, я слышал, говорил
тебе за ужином, что он едет для каких-то внушений в стороне, где мое имение, —
вот тебе хорошо бы с ним примазаться! Обдумай-ко это!
— Ну
вот и совсем одни с
тобой! — заговорил Горданов, замкнув
на ключ дверь и направляясь к силуэту.
—
Ты совсем не о том говоришь, — возразила Бодростина, — я очень хорошо знаю, что
ты всегда гол, как африканская собака, у которой пред
тобой есть явные преимущества в ее верности, но мне твоего денежного платежа и не нужно.
Вот,
на тебе еще!
— Ну да! А это ложь.
На самом деле я так же богата, как церковная мышь. Это могло быть иначе, но
ты это расстроил, а
вот это и есть твой долг, который
ты должен мне заплатить, и тогда будет мне хорошо, а
тебе в особенности… Надеюсь, что могу с вами говорить, не боясь вас встревожить?
— Ну,
вот видишь ли, а между тем это всякий цыган знает:
на жирное место, которое хотят облегчить, кладут войлочные потники, а те, куда жир перевесть хотят, водой поманивают, да и гоняют коня, пока он в соответственное положение придет. Не знал
ты это?
— Нет, я это тут же при
тебе. Видишь,
вот тут это вон вычеркни, а вместо этого
вот что напиши, а сюда
на место того
вот это поставь, а тут…
— Спасибо и за то, давай руку и успокойся. Успокойся, Иосаф:
вот тебе моя рука, что
ты не пропадешь! У меня скоро, скоро будет столько… столько золота, что я, зажмурясь, захвачу
тебе пригоршни, сколько обхватят мои руки, и брошу
тебе на разживу с моей легкой руки.
— А половину они будут ждать, и
ты должен будешь платить всего тысячу двести рублей в год жене
на содержание ее с четырьмя детьми (что, должно сознаться, вовсе не дорого), и только соблюсти все формы по застрахованию своей жизни, полис
на которое будет служить обеспечением второй половины долга, но премию будет за
тебя платить твоя жена.
Вот и все их условия.
— Ну, хорошо; но только еще одно слово. Ну, а если к
тебе не умный человек пристанет с этим вопросом и
вот, подобно мне, не будет отставать, пока
ты ему не скажешь, что у
тебя за принцип, ну скажи, голубчик, что
ты на это скажешь? Я от
тебя не отстану, скажи: какой у нас теперь принцип? Его нет?
Подозеров молча смотрел во все глаза
на свою собеседницу и лицо его выражало: «ого,
вот ты какая!»
— Ну, как же, — рассказывай
ты: «нимало». Врешь, друг мой, лестно и очень лестно, а
ты трусишь
на Гибралтары-то ходить,
тебе бы что полегче,
вот в чем дело! Приступить к ней не умеешь и боишься, а не то что нимало не лестно.
Вот она
на бале-то скоро будет у губернатора:
ты у нее хоть цветочек, хоть бантик, хоть какой-нибудь трофейчик выпроси, да покажи мне, и я тогда поверю, что
ты не трус, и даже скажу, что
ты мальчик не без опасности для нежного пола.
—
Ты, верно, думала, что ему уже живого расстанья с
тобою не будет, а он раскланялся и был таков: нос наклеил.
Вот,
на же
тебе!.. Люблю таких мужчин до смерти и хвалю.
— Ну, да!
вот так мы всегда: все скандалов боимся, а мерзавцы, подобные Гордашке, этим пользуются. А
ты у меня, Сойга Петровна! — воскликнула майорша, вдруг подскочив к Ларисе и застучав пальцем по своей ладони, —
ты себе смотри и
на ус намотай, что если
ты еще где-нибудь с этим Гордашкой увидишься или позволишь ему к себе подойти и станешь отвечать ему… так я… я не знаю, что
тебе при всех скажу.
«
Вот только одно бы мне еще узнать», — думал он, едучи
на извозчике. — «Любит она меня хоть капельку, или не любит? Ну, да и прекрасно; нынче мы с нею все время будем одни… Не все же она будет тонировать да писать, авось и иное что будет?.. Да что же вправду, ведь женщина же она и человек!.. Ведь я же знаю, что кровь, а не вода течет в ней… Ну, ну, постой-ка, что
ты заговоришь пред нашим смиренством… Эх, где
ты мать черная немочь с лихорадушкой?»
— Кушай хорошенько, — сказала она, —
на хлеб,
на соль умные люди не дуются. Знаешь пословицу: губа толще, брюхо тоньше, — а
ты и так не жирен. Ешь
вот эту штучку, — угощала она, подвигая Горданову фрикасе из маленьких пичужек: — я это нарочно для
тебя заказала, зная, что это твое любимое.
—
Вот видишь ли, Павел, как только
ты вырвался от дураков и побыл час один сам с собою, у
тебя даже вид сделался умней, — заговорила Бодростина, оставшись одна с Гордановым за десертом. — Теперь я опять
на тебя надеюсь и полагаюсь.
— Он мне это сам сказал, Ларочка, сам
вот на том самом месте! Он влюблен в
тебя.
— Нет, просто, просто… Никакого бесславия не надо; он приедет и привезет мой документ, а
ты возьми его. Ларочка, возьми! Ради господа бога, ради покойного отца и мамы, возьми! А я,
вот тебе крест, если я после этого хоть когда-нибудь подпишу
на бумаге свое имя!
— Я всегда
тебе говорил, что у нас развестись нельзя, а жениться
на двух можно: я так сделал, и если мне еще раз вздумается жениться, то мы будем только квиты: у
тебя два мужа, а у меня будет две жены, и
ты должна знать и молчать об этом или идти в Сибирь.
Вот тебе все начистоту: едешь
ты теперь или не едешь?
— Что его теперь недолюбливать, когда он как колода валяется; а я ему всегда говорил: «Я
тебя переживу»,
вот и пережил. Он еще
на той неделе со мной встретился, аж зубами заскрипел: «Чтоб
тебе, говорит, старому черту, провалиться», а я ему говорю: то-то, мол, и есть, что земля-то твоя, да
тебя, изверга, не слушается и меня не принимает.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. У
тебя вечно какой-то сквозной ветер разгуливает в голове;
ты берешь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что
тебе глядеть
на них? не нужно
тебе глядеть
на них.
Тебе есть примеры другие — перед
тобою мать твоя.
Вот каким примерам
ты должна следовать.
Анна Андреевна. Ну
вот! Боже сохрани, чтобы не поспорить! нельзя, да и полно! Где ему смотреть
на тебя? И с какой стати ему смотреть
на тебя?
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к
тебе в дом целый полк
на постой. А если что, велит запереть двери. «Я
тебя, — говорит, — не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а
вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»
Разговаривает все
на тонкой деликатности, что разве только дворянству уступит; пойдешь
на Щукин — купцы
тебе кричат: «Почтенный!»;
на перевозе в лодке с чиновником сядешь; компании захотел — ступай в лавочку: там
тебе кавалер расскажет про лагери и объявит, что всякая звезда значит
на небе, так
вот как
на ладони все видишь.
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что
на сердце, то и
на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так
вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь
на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.