Неточные совпадения
— Погодите, старички почтенные, — всему мера есть. Нагрешу вдоволь — покаюсь
и я! А теперь — рано ещё. Батюшкой
меня не корите, — он пять десятков лет грешил, а каялся — всего восемь!.. На
мне грех — как на птенце пух, а
вот вырастет греха, как на вороне пера, тогда, значит, молодцу пришла каяться пора…
— Увидишь! Знай — учись, вырастешь — всё увидишь! Может,
и сам разбогатеешь… Живи, знай… Охо-хо-о!
Вот я жил-жил, глядел-глядел — глаза-то себе
и испортил…
Вот они, слёзы-то, текут да текут у
меня…
и оттого стал
я тощо́й да хилый… Истёк, значит, слезой-то!
— А ты — цыц! Заступник!..
Вот я те дам!.. — Отшвырнув сына в сторону, он ушёл в кузницу. Пашка встал на ноги
и, спотыкаясь, как слепой, пошёл в тёмный угол двора. Илья отправился за ним, полный жалости к нему. В углу Пашка встал на колени, упёрся лбом в забор
и, держа руки на ягодицах, стал выть ещё громче. Илье захотелось сказать что-нибудь ласковое избитому врагу, но он только спросил Пашку...
— Будто у
меня множество денег
и всё рубли — агромадный мешок!
И вот я тащу его по лесу. Вдруг — разбойники идут. С ножами, страшные!
Я — бежать!
И вдруг будто в мешке-то затрепыхалось что-то… Как
я его брошу! А из него птицы разные ф-р-р!.. Чижи, синицы, щеглята — видимо-невидимо! Подхватили они
меня и понесли, высоко-высоко!
— А ты этого не замечай себе, Илюша! — посоветовал дед, беспокойно мигая глазами. — Ты так гляди, будто не твоё дело. Неправду разбирать — богу принадлежит, не нам! Мы не можем. А он всему меру знает!..
Я вот, видишь, жил-жил, глядел-глядел, — столько неправды видел — сосчитать невозможно! А правды не видал!.. Восьмой десяток
мне пошёл однако…
И не может того быть, чтобы за такое большое время не было правды около
меня на земле-то… А
я не видал… не знаю её!..
— Неведомо! Ударит час, снизойдёт он со облак судити живых
и мертвых… а когда? Неведомо… Ты
вот что, пойдём-ка со
мной ко всенощной!
—
Я её упреждал, — перестань, стерво! Говорил — убью! Прощал ей… сколько разов прощал… Не вникла… Ну
и вот!.. Пашка-то… сирота теперь… Дедушка… Погляди за ним… Тебя
вот бог любит…
—
Я теперь что хочу, то
и делаю!.. — подняв голову
и сердито сверкая глазами, говорил Пашка гордым голосом. —
Я не сирота… а просто… один буду жить.
Вот отец-то не хотел
меня в училище отдать, а теперь его в острог посадят… А
я пойду в училище да
и выучусь… ещё получше вашего!
— Не моги так говорить!
Я не люблю этих твоих речей.
Я тебя обижаю, не ты
меня!.. Но
я это не потому, что злой, а потому, что — ослаб.
Вот, однажды, переедем на другую улицу,
и начнётся всё другое… окна, двери… всё! Окна на улицу будут. Вырежем из бумаги сапог
и на стёкла наклеим. Вывеска!
И повалит к нам нар-род! За-акипит дело!.. Э-эх ты! Дуй, бей, — давай углей! Шибко живём, деньги куём!
Тучи — серы, а земля — сыра,
Вот приходит осенняя пора,
А у
меня ни кола, ни двора,
И вся одёжа — на дыре дыра!
— Боже мой, боже! — тяжело вздыхала Матица. — Что же это творится на свете белом? Что будет с девочкой?
Вот и у
меня была девочка, как ты!.. Зосталась она там, дома, у городи Хороли…
И это так далеко — город Хорол, что если б
меня и пустили туда, так не нашла бы
я до него дороги…
Вот так-то бывает с человеком!.. Живёт он, живёт на земле
и забывает, где его родина…
— Сказано — взявши нож, от него
и погибнешь…
Вот почему ты
мне лишний… Так-то… На
вот тебе полтинку,
и — иди… Уходи… Помни — ты
мне ничего худого,
я тебе — тоже… Даже —
вот, на! Дарю полтинник…
И разговор вёл
я с тобой, мальчишкой, серьёзный, как надо быть
и… всё такое… Может,
мне даже жалко тебя… но неподходящий ты! Коли чека не по оси — её надо бросить… Ну, иди…
— Ну
вот,
и опять вместе будем жить… А у
меня книжка есть «Альбигойцы», — ну история,
я тебе скажу! Есть там один — Симон Монфор…
вот так чудище!
—
Вот что: закажи ты
мне ящик
и купи товару. Мылов, духов, иголок, книжек — всякой всячины!..
И буду
я ходить, торговать!
— Ай да наши — чуваши! — одобрительно воскликнул Грачёв. — А
я тоже, — из типографии прогнали за озорство, так
я к живописцу поступил краски тереть
и всякое там… Да, чёрт её, на сырую вывеску сел однажды… ну — начали они
меня пороть!
Вот пороли, черти!
И хозяин,
и хозяйка,
и мастер… прямо того
и жди, что помрут с устатка… Теперь
я у водопроводчика работаю. Шесть целковых в месяц… Ходил обедать, а теперь на работу иду…
Вот я:
меня и мололи,
и в щепы кололи, а
я живу себе кукушкой, порхаю по трактирам, доволен всем миром!
— Так, как
я рассказывал, — лучше. Ведь это только священное писание нельзя толковать, как хочется, а простые книжки — можно! Людьми писано,
и я — человек.
Я могу поправить, если не нравится
мне… Нет, ты
мне вот что скажи: когда ты спишь — где душа?
—
Вот я и не знаю! — покорно говорил Яков. —
Я бы
и умер… Страшно… а всё-таки — любопытно…
— Где? — вновь с раздражением кричал Илья. —
Я не знаю.
И знать не хочу! Знаю, что руку в него нельзя совать, а греться около него можно.
Вот и всё.
— Несуразный ты человек,
вот что!
И всё это у тебя от безделья в голову лезет. Что твоё житьё? Стоять за буфетом — не велика важность. Ты
и простоишь всю жизнь столбом. А
вот походил бы по городу, как
я, с утра до вечера, каждый день, да поискал сам себе удачи, тогда о пустяках не думал бы… а о том, как в люди выйти, как случай свой поймать. Оттого у тебя
и голова большая, что пустяки в ней топорщатся. Дельные-то мысли — маленькие, от них голова не вспухнет…
— С-с-тридцать уж… Болит у
меня нога
вот… Вспухла, как дыня,
и болит…
Я ж её тёрла, тёрла всяким — не помогает.
— Видишь ли… Как заболела нога, то не стало у
меня дохода… Не выхожу… А всё уж прожила… Пятый день сижу
вот так… Вчера уж
и не ела почти, а сегодня просто совсем не ела… ей-богу, правда!
— Скоро уже девочка взрастёт.
Я спрашивала которых знакомых кухарок
и других баб — нет ли места где для девочки? Нет ей места, говорят… Говорят — продай!.. Так ей будет лучше… дадут ей денег
и оденут… дадут
и квартиру… Это бывает, бывает… Иной богатый, когда он уже станет хилым на тело да поганеньким
и уже не любят его бабы даром… то
вот такой мерзюга покупает себе девочку… Может, это
и хорошо ей… а всё же противно должно быть сначала… Лучше бы без этого… Лучше уж жить ей голодной, да чистой, чем…
—
Я лучше к тебе приду с тетрадкой… А то у
меня всё длинные…
и пора
мне идти! Потом — плохо
я помню… Всё концы да начала вертятся на языке…
Вот, есть такие стихи — будто
я иду по лесу ночью
и заплутался, устал… ну, — страшно… один
я… ну,
вот,
я ищу выхода
и жалуюсь...
—
Я первый раз в жизни вижу, как люди любят друг друга…
И тебя, Павел, сегодня оценил по душе, — как следует!.. Сижу здесь…
и прямо говорю — завидую… А насчёт… всего прочего…
я вот что скажу: не люблю
я чуваш
и мордву, противны они
мне! Глаза у них — в гною. Но
я в одной реке с ними купаюсь, ту же самую воду пью, что
и они. Неужто из-за них отказаться
мне от реки?
Я верю — бог её очищает…
— А
я сижу одна, — скучно
мне… слышу, у тебя смеются, —
и пошла сюда… Ничего?
Вот кавалер один, без дамы…
я его занимать буду, — хотите?
— У
меня нет никакой записочки! — громко
и с отчаянием сказал он, чувствуя, что
вот, сейчас, произойдёт что-то невероятное.
— Да,
я пойду в трактир, — сказал Илья
и, улыбнувшись криво, зачем-то добавил: —
Вот, в этот самый…
— Яша! — радостно крикнула девочка
и, захлёбываясь словами, стала рассказывать Якову: — Иду
я, ухожу, прощай!
Вот — он обещал упросить горбатого…
— Смотрел
я на него тогда
и думал: «
Вот кто стоит на моей дороге,
вот кто жизнь мою перешиб».
И ежели
я его тогда не задушил…
— Всю жизнь
я в мерзость носом тычусь… что не люблю, что ненавижу — к тому
меня и толкает. Никогда не видал
я такого человека, чтобы с радостью на него поглядеть можно было… Неужто никакой чистоты в жизни нет?
Вот задавил
я этого… зачем
мне? Только испачкался, душу себе надорвал… Деньги взял… не брать бы!
— Ага! — равнодушно сказал Яков.
И вдруг оживился. — Сын? Это на пользу
мне, пожалуй, а?
Вот бы отец-то мой этого бы самого сына-то да за буфет
и определил! А
меня — куда хочу!..
Вот бы…
—
Вот что, — сухо
и серьёзно отвечал ей Лунёв, — прошу
я тебя, не заводи ты со
мной разговора об этом! Не о руках
я думаю… Ты хоть
и умная, а моей мысли понять не можешь… Ты
вот скажи: как поступать надо, чтобы жить честно
и безобидно для людей? А про старика молчи…
— То-то, просто! Не в том дело, отчего
я жив, а — как
мне жить?. Как жить, чтобы всё было чисто, чтобы
меня никто не задевал
и сам
я никого не трогал?
Вот найди
мне книгу, где бы это объяснялось…
— Это ты верно, — задумчиво сказал Яков, —
и про отца верно,
и про горбатого… Эх, не к месту мы с тобой родились! Ты
вот хоть злой; тем утешаешь себя, что всех судишь…
и всё строже судишь… А
я и того не могу… Уйти бы куда-нибудь! — с тоской вскричал Яков.
— Вы все знаете Петрушку Филимонова, знаете, что это первый мошенник в улице… А кто скажет худо про его сына? Ну,
вот вам сын — избитый лежит, может, на всю жизнь изувеченный, — а отцу его за это ничего не будет.
Я же один раз ударил Петрушку —
и меня осудят… Хорошо это? По правде это будет?
И так во всём — одному дана полная воля, а другой не посмей бровью шевелить…
— Это — ветер или птица.
Вот что, мой хороший постоялец, хотите вы
меня послушать?
Я хоть
и молоденькая женщина, но неглупая…
— Был. «Довольно, говорит, валяться, выписывайся!»
Я умолил доктора, чтобы
меня не отпускали отсюда… Хорошо здесь, — тихо, скромно…
Вот — Никита Егорович, читаем мы с ним библию. Семь лет читал её, всё в ней наизусть знает
и может объяснить пророчества… Выздоровлю — буду жить с Никитой Егорычем, уйду от отца! Буду помогать в церкви Никите Егорычу
и петь на левом клиросе…
—
Мне — поздно…
Мне надо смерть понимать… Отрезали
мне ногу, а она
вот выше пухнет…
и другая пухнет… а также
и грудь…
я умру скоро от этого…
—
Я с малых лет настоящего искал, а жил… как щепа в ручье… бросало
меня из стороны в сторону…
и всё вокруг
меня было мутное, грязное, беспокойное. Пристать не к чему…
И вот — бросило
меня к вам. Вижу — первый раз в жизни! — живут люди тихо, чисто, в любви…
— Спасибо, брат! Из ямы тащишь… Только…
вот что: мастерскую
я не хочу, — ну их к чёрту, мастерские! Знаю
я их… Ты денег — дай, а
я Верку возьму
и уеду отсюда. Так
и тебе легче — меньше денег возьму, —
и мне удобнее. Уеду куда-нибудь
и поступлю сам в мастерскую…
Вот я и захотела целовать тебя…
—
Я вот думаю, — медленно выговаривая слова, продолжал Илья, — говоришь ты как будто
и верно… но как-то нехорошо…
— Э, что там? — отмахиваясь от него рукой, воскликнул Кирик. — Тарелка пельменей — пустяк! Нет, братец, будь
я полицеймейстером — гм! —
вот тогда бы ты мог сказать
мне спасибо… о да! Но полицеймейстером
я не буду…
и службу в полиции брошу…
Я, кажется, поступлю доверенным к одному купцу… это получше! Доверенный? Это — шишка!
— Вырасту — в солдаты пойду. Тогда будет война…
Вот я на войну
и закачу.
Я — храбрый… Сейчас это впереди всех на неприятеля брошусь
и отниму знамя… Дядя мой отнял этак-то, — так ему генерал Гурко крест дал
и пять целковых…
— Пальцем в небе… Э, ну их ко всем чертям! Куда уж нам лаптем щи хлебать!..
Я, брат, теперь всем корпусом сел на мель. Ни искры в голове, — ни искорки! Всё про неё думаю… Работаю — паять начну — всё льются в голову, подобно олову, мечты о ней…
Вот тебе
и стихи… ха-ха!.. Положим, — тому
и честь, кто во всём — весь… Н-да, тяжело ей…
—
И мне — оттого тяжело… К веселью она привыкла…
вот что! Всё о деньгах мечтает. «Если б, говорит, денег хватить где-нибудь — сразу бы всё перевернулось… Дура, говорит,
я: надо бы
мне какого-нибудь купчика обворовать…» Вообще — ерунду говорит. Из жалости ко
мне всё…
я понимаю… Тяжело ей…
— Бросить её нельзя, — тихо говорил Павел. — Бросают, что не нужно. А она
мне нужна… Её у
меня вырывают, —
вот в чём дело…
И может,
я не душой люблю её, а злостью, обидой люблю. Она в моей жизни — весь мой кусок счастья. Неужто отдать её? Что же мне-то останется?.. Не уступлю, — врут! Убью, а не отдам.
—
Вот ты забрался в уголок
и — сиди смирно… Но
я тебе скажу — уж кто-нибудь ночей не спит, соображает, как бы тебя отсюда вон швырнуть… Вышибут!.. А то — сам всё бросишь…
— Шестьдесят рублей жалованья
и столько же наживаю, — недурно, а? Наживаю осторожно, законно… Квартиру мы переменили, — слышал? Теперь у нас миленькая квартирка. Наняли кухарку, — велика-а-лепно готовит, бестия! С осени начнём принимать знакомых, будем играть в карты… приятно, чёрт возьми! Весело проведёшь время,
и можно выиграть… нас двое играют,
я и жена, кто-нибудь один всегда выигрывает! А выигрыш окупает приём гостей, — хо-хо, душа моя!
Вот что называется дешёвая
и приятная жизнь!..