Неточные совпадения
Только двое людей из великосветского петербургского общества знали более других об этой таинственной истории. Это
были два молодых офицера:
граф Петр Игнатьевич Свиридов и князь Сергей Сергеевич Луговой.
Это последнее назначение имело особый смысл, потому что Измайловский полк, обязанный своим бытием указу 22 сентября 1730 года,
был создан, по мысли обер-камергера Бирона, служить ему оплотом против каких бы то ни
было покушений гвардии Петра и в этих видах формировался исключительно из украинских ландмилицов, вверенных командованию
графа Левенвольда, душой и телом преданного
графу Эрнсту-Иоганну Бирону.
В дополнение к этому заметим, что по распоряжению
графа Левенвольда на свадьбу Густава Бирона в дом новобрачного приглашены
были только те измайловские офицеры, у которых имелись карета или коляска с лошадьми, а провожать Бирона из дома во дворец, в 2 часа дня, дозволялось без исключения, «хотя и пешками и верхами».
В мае 1741 года Шетарди приказано
было объявить
графу Остерману, что он прервет всякое сношение с русским правительством, если ему не
будет дозволено представить свои верительные грамоты самому царю.
Первый молодой человек
был агент министра иностранных дел; второй
был граф де Мань, друг маркиза Шетарди.
Только один человек старался поддержать в ней бодрость духа в это тревожное время. Это
был саксонский посланник
граф Линар. Он предложил решительную меру — подвергнуть великую княжну допросу и следствию и заставить отречься от прав на престол или арестовать ее.
Правительница
была окружена шпионами, подкупленными великой княжной. Одна из камер-юнгфер Анны Леопольдовны, услыхав сказанное
графом Линаром, передала его слова Елизавете Петровне, которая предупредила маркиза де ла Шетарди, и он тотчас же громко заявил во дворце, что если кто-нибудь отважится посягнуть на его личность, то он вышвырнет посягнувшего из окна.
Но в тот самый момент, когда Герман Лесток вышел из французского посольства, сообщив Шетарди о согласии на назначенный им срок цесаревны, в Петербурге
было получено известие, что
граф Левенгаупт, командовавший шведскими войсками, двинулся вперед и вследствие этого гвардейские полки получили приказание
быть наготове к немедленному выступлению.
От Преображенских казарм, расположенных на окраине тогдашнего Петербурга, до Зимнего дворца
было очень далеко. Пришлось идти по Невскому проспекту, безмолвному и пустынному. По обеим сторонам его высились уже в то время обширные дома, в которых жили сановники. Проходя мимо этих домов, солдаты входили в них и арестовывали тех, которых им
было велено отвезти во дворец Елизаветы Петровны. Таким образом, они арестовали
графа Остермана,
графа Головнина,
графа Левенвольда, барона Менгдена и многих других.
Наконец, таким же адъютантом при
графе Разумовском, и особенно к нему приближенным,
был Иван Перфирьевич Елагин, несомненно, один из честнейших и образованнейших людей своего времени.
Таковы
были окружавшие
графа Алексея Григорьевича Разумовского люди.
Хитрый и ловкий,
граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин еще при Анне Леопольдовне вызван
был из ссылки, куда попал по делу Бирона, и снова привлечен к общественной деятельности благодаря совершенному отсутствию всякого серьезного дарования между людьми, державшими бразды правления. Один он
был опытен в делах и умел владеть пером. Государыне он
был неугоден, но умел хорошо излагать свои мысли на бумаге и объясняться по-французски и по-немецки. По необходимости его удержали при делах.
В память этого события над церковью в Перове и церковью Воскресения в Барашах, которая
была роскошно обновлена императрицей, поставлены
были над крестами вызолоченные императорские короны, а на месте, где находился дом священника, возведены
были, по ее же приказанию,
графом Разумовским богатые палаты, подаренные Елизаветой Петровной Разумовскому. Теперь там помещается 4-я гимназия.
Одному ему отпускалось рыбное кушанье, в то время, когда государыня и весь двор держали строгий пост, а
граф Бестужев принужден
был обратиться к патриарху Константинопольскому за разрешением не
есть грибное.
— Нет, — говорила она, любуясь юной Оснельдой, — ты не должен носить имени Нарыкова,
будь Дмитревским: он
был графом в Польше, ты
будешь графом на русской сцене.
Первая стычка между двумя партиями имела следствием несчастное Лопухинское дело. Герману Лестоку во что бы то ни стало хотелось уничтожить соперника, им же самим возвышенного. Он ухватился за пустые придворные сплетни, надеясь в них запутать вице-канцлера и тем повредить Австрии. Надо заметить, что в числе осужденных на смертную казнь, но помилованных вошедшей на престол своего отца Елизаветой Петровной,
был и
граф Левенвольд, казнь которого заменена
была ему ссылкой в Сибирь.
Негодование и досада овладели близкой к нему женщиной — Натальей Федоровной Лопухиной. Она отказалась от всех удовольствий, посещала только одну графиню Бестужеву, родную сестру
графа Головкина, сосланного также в Сибирь, и, очень понятно, осуждала тогдашний порядок вещей. Этого
было достаточно. Лесток и князь Никита Трубецкой стали искать несуществующий заговор против императрицы в пользу младенца Иоанна.
«Первейший тогда, в особливой милости и доверенности у Ее Императорского Величества находящийся, господин обер-егермейстер
граф Алексей Григорьевич Разумовский, — говорит князь Яков Петрович Шаховской, — приятственно с духовными лицами обходился и в их особливых надобностях всегда представителем
был».
Императрица выехала из Москвы. Поезд государыни
был огромный. Ее сопровождали Разумовский, гофмейстер Шепелев,
граф Салтыков, Феодор Яковлевич Дубянский, два архиепископа, графиня Румянцева, князь Александр Михайлович Голицын,
граф Захар Григорьевич Чернышев, Брюммер, Берхгольц, Декен и другие. Вся свита состояла из 230 человек.
Особенною роскошью отличались два приятеля Алексея Григорьевича Разумовского: великий канцлер Бестужев, у которого
был погреб «столь великий, что сын его капитал составил, когда по смерти его
был продан
графам Орловым», у которого и палатки, ставившиеся на его загородном дворе, на Каменном острове, имели шелковые веревки. А второй — Степан Федорович Апраксин, «всегда имевший великий стол и гардероб, из многих сот разных богатых кафтанов состоявший».
Депутаты эти, конечно,
были своими людьми у
графа Алексея Григорьевича, где впервые увиделись и познакомились с
графом Кириллой Григорьевичем, к избранию которого в гетманы их стали исподволь подготовлять.
Форшнейдер
был камергер
граф Скавронский; шаферов, камергеров и камер-юнкеров 6 человек.
28 числа октября, поутру, обыкновенно, помянутые камергер
граф Разумовский с женою ее императорскому величеству всеподданнейшее благодарение приносили, также и их императорским высочествам, и того дня при столе их величеств уняты
были кушать.
30 числа октября пополудни ее императорское величество и их императорские высочества и все знатнейшие чужестранные лица
были в доме упомянутого
графа Разумовского;
был бал и кушали вечернее кушанье».
Наконец, 16 октября 1749 года подписан
был Елизаветой Петровной указ об отправке
графа Гендрикова для избрания гетмана и о передаче всех дел украинских из Сената в Коллегию иностранных дел. В это время
были отпущены и депутаты. Дело об избрании
графа Кирилла Григорьевича
было решено в Петербурге, теперь следовало исполнить обряд выбора его вольными голосами.
Когда
граф Гендриков приблизился к возвышению, внесены
были на него царская грамота и гетманские клейноды и положены
были на два стола. Государственное знамя держал Гамалей с двумя товарищами около стола, на котором лежала грамота. За ними поместилось духовенство в полном облачении. Около стола, где лежали клейноды, стояли генеральные старшины и бунчуковые товарищи, а вокруг возвышения все шляхетство. Посреди возвышения стал
граф Гендриков.
На это духовенство, генеральные старшины, бунчуковые и войсковые товарищи, полковники, старшины и шляхта объявили, что, так как самым верным и неутомимым ходатаем за них постоянно
был граф Алексей Григорьевич Разумовский, то они за правое полагают
быть в Малой России гетманом брату его, природному малороссиянину, ее императорского величества действительному камергеру, лейб-гвардии Измайловского полка подполковнику и Академии наук президенту, орденов Святого Александра Невского и Святой Анны кавалеру,
графу Кириллу Григорьевичу Разумовскому.
Один враг
был сломлен, но за Пруссию стоял еще
граф Лесток, которому государыня
была многим обязана, но которого терпеть не мог
граф Алексей Григорьевич и который сам открытым презрением ко всему русскому, бестактным поведением и необдуманными словами приготовил себе погибель. 22 декабря 1747 года Лестока схватили, допрашивали, пытали и сослали сперва в Углич, а потом в Устюг Великий.
Вскоре после ссылки Лестока двор снова переехал в Москву. Там государыня обедала и ужинала у Разумовского, в Горенках, а 17 марта в селе Петровском
было обеденное кушанье для тезоименитства его сиятельства
графа Алексея Григорьевича; кушала ее императорское величество и их высочества и первого и второго класса обоего пола персоны. Палили из пушек при питии здоровьев. Вслед за двором приехал в Москву и
граф Кирилл Григорьевич.
Придворные жадно следили за соперничеством между двумя новыми фаворитами — Иваном Ивановичем Шуваловым и Никитой Афанасьевичем Бекетовым. С любопытством ждал исхода этой борьбы и вновь избранный гетман малороссийский,
граф Кирилл Григорьевич Разумовский. Однако ему не довелось лично
быть свидетелем окончания этого придворного эпизода.
Летом 1751 года, когда
граф Кирилл
был уже в Малороссии, Никита Афанасьевич Бекетов, любивший литературу и занимавшийся вместе с другом своим Елагиным писанием стихотворений, стал перекладывать стихи свои на музыку. Песни, им сочиненные, певали у него молоденькие придворные певчие. Некоторых из них Бекетов полюбил за их прекрасные голоса и в простоте душевной иногда гулял с ними по Петергофским садам.
Кирилл Григорьевич между тем, несмотря на беспредельную, почти сыновнюю привязанность к брату,
был в весьма хороших и даже близких отношениях не только с Иваном Ивановичем Шуваловым, но даже с
графом Михаилом Илларионовичем Воронцовым.
То
был граф Алексей Григорьевич.
Граф Кирилл Григорьевич
был тоже охотник полакомиться. Его праздники, балы и банкеты не уступали праздникам его старшего брата, но, кроме того, утонченные блюда, приготовленные французскими поварами, и вкусные особливые рыбки предлагались всем, а не одним только избранным и знакомым приятелям. У Кирилла Григорьевича
был всегда открытый стол, куда могли являться и званые и незваные.
Оба
были андреевскими кавалерами и
графами.
Из них
граф Александр Иванович, по смерти
графа Ушакова, назначен
был начальником страшной Тайной канцелярии, а
граф Петр Иванович, настоящий глава всей шуваловской партии, в 1756 году получил место генерал-фельдцейхмейстера.
Австрийский посол
граф Эстергази, некогда лучший друг канцлера, стал требовать не только исполнения договора, но еще и того, чтобы Россия всеми своими силами помогала Марии-Терезии. Скоро понял он, что от Бестужева ожидать ему нечего, перешел на сторону Шувалова и Воронцова и из приятеля сделался злейшим врагом канцлера. Барона Черкасова, доброго помощника и советника, не
было уже в живых. На стороне Бестужева оставалась одна великая княгиня, но в настоящем ее положении она могла мало принести ему пользы.
Граф Шувалов своей нестерпимой гордостью успел нажить себе много недоброжелателей, потому всякий охотно смеялся и передавал знакомым колкости великой княгини. Кроме того, Екатерина более чем когда-нибудь ласкала Разумовских и этим досаждала Шуваловым, так как последние
были в описываемое нами время открытыми врагами
графа Алексея и Кирилла Григорьевичей. Императрица все продолжала хворать. Царедворцы ясно видели, что едва ли можно надеяться на ее выздоровление.
С трудом дознались, кто
был незваный гость
графа.
Князь остался в Зиновьеве обедать и
пить вечерний чай и только поздним вечером возвратился к себе в Луговое. Там ожидала его новая радость. К нему неожиданно приехал гость из Петербурга, друг его детства и товарищ по полку,
граф Петр Игнатьевич Свиридов.
Он невольно посмотрел в окно, выходящее в парк. На землю уже спустилась темная летняя ночь. В тенистых аллеях парка мрак
был еще гуще.
Граф Петр Игнатьевич заметил смущение князя Сергея Сергеевича и поймал этот взгляд.
Граф Свиридов, несмотря на охвативший его тоже почти панический страх, успел подхватить приятеля и не дать ему упасть. Когда он посмотрел снова на дверь беседки, внутри последней никого не
было.
— Не может
быть! — возразил
граф Петр Игнатьевич.
Князю Сергею Сергеевичу Луговому и
графу Петру Игнатьевичу Свиридову, когда они вернулись в дом,
было, конечно, не до сна. Они уселись в уютном кабинете князя Сергея Сергеевича, мягко освещенном восковыми свечами, горевшими на письменном столе и в двух стенных бра.
— Гм, — промычал
граф Свиридов, — тебе и книги в руки. Но бросим этот разговор. Успокойся только, если ты даже настоишь на том, чтобы я поехал к твоей невесте и познакомился с ней, я за ней ухаживать не
буду.
— Не исполни ты ее каприза, мы бы сегодня не
были свидетелями всех этих ужасных вещей и давно бы спокойно спали. А теперь посмотри, ведь светает, — заметил
граф Петр Игнатьевич.
Княгиня Васса Семеновна с истинно русским радушием встретила товарища будущего мужа своей дочери. Княжна Людмила грациозно присела
графу Свиридову. Он, глядя на нее, не мог внутренне не сознаться, что князь Сергей Сергеевич отнюдь не
пел ей вчера особенно преувеличенных дифирамбов.
— Но, княгиня… — начал
было граф.
Для
графа Петра Игнатьевича, не говоря уже о князе Луговом, день, проведенный в Зиновьеве, показался часом. Освоившаяся быстро с другом своего жениха, княжна
была обворожительно любезна, оживлена и остроумна. Она рассказывала приезжему петербуржцу о деревенском житье-бытье, в лицах представляла провинциальных кавалеров и заставляла своих собеседников хохотать до упаду. Их свежие молодые голоса и раскатистый смех доносились в открытые окна княжеского дома и радовали материнский слух княгини Вассы Семеновны.
Наступило 6 августа, день Спаса Преображения — престольный праздник в Зиновьевской церкви. Весело провели князь Луговой и
граф Свиридов этот день в доме княгини Вассы Семеновны. Дворовые девушки
были освобождены на этот день от работы и водили хороводы, причем их угощали брагой и наливкой. На деревне шло тоже веселье. В застольной стоял пир горой.