Тайна высокого дома

— Я завтра же еду в К.! — сказал Гладких Егору Никифорову (так мы снова будем называть его), когда они приближались к высокому дому.

Проходя двором мимо сада, они увидали Петра Иннокентьевича Толстых, задумчиво шедшего по аллее.

— Вон и Петр вышел подышать воздухом — это с ним случается очень редко… — сказал Иннокентий Антипович.

— Как сильно он постарел и с каждым днем все более и более горбится… — заметил Егор.

— Он быстро приближается к могиле… — печально отвечал Гладких. — Несчастный был бесжалостен к своей дочери и раскаяние снедает его… Если через несколько дней я привезу к нему Бориса — он выздоровеет от радости… Счастье ведь лучший доктор… Но для окончательного его успокоения необходимо разыскать Марию…

Они вошли в дом через кухню…

— Где Таня? — спросил Иннокентий Антипович у встретившейся горничной.

— Она у себя наверху…

Они оба поднялись наверх. Гладких вошел в комнату молодой девушки, попросив Егора подождать в смежной комнате.

— Подожди здесь и имей терпение… — сказал он ему. — Я буду краток.

— О, поберегите ее, Иннокентий Антипович, не говорите ей все сразу, она так слаба…

— Не беспокойся… Таня не из робких, да к тому же от радости не умирают…

— Это ты крестный?.. — спросила Татьяна Петровна, бывшая за драпировкой.

— Да.

Молодая девушка вышла с заплаканными глазами.

— Ты опять плакала… — ласково упрекнул ее Иннокентий Антипович.

— Не сердись, я буду умницей и не буду огорчать тебя…

— Сердиться на тебя?.. Разве я в силах.

— Добрый крестный… Я видела в окно — ты шел вместе с Иваном…

— Да, мы с ним долго говорили…

— Согласился он на твое предложение?

— Да…

— Как я рада, как я рада!

— Знаешь ли что, я, кажется, буду тебя ревновать…

— Ревновать?

— Ты уж что-то очень любишь этого старика?

— Это правда! Я сама не могу себе дать отчета в чувстве, которое меня влечет к Ивану…

Гладких улыбнулся.

— Не улыбайся… Я говорю правду… Я ведь никого на свете не люблю больше, чем тебя, но меня очень радует, что Иван не принужден будет сбирать милостыню…

— В этом ты можешь быть покойна…

— Он переедет в поселок?..

— Это еще не решено… Быть может, он совсем останется у нас…

Молодая девушка подняла голову, так как тон, каким сказал эту фразу Иннокентий Антипович, показался ей загадочным. На лице своего крестного отца она заметила тоже загадочно-счастливое выражение.

— С чего ты сегодня так весел?

— Я и весел, и счастлив.

— Счастлив?

— Поделиться с тобой моим счастьем или нет?

— Конечно, да!

— Ты уже не ребенок, и тебе можно поверить тайну.

— Тайну?

— Да, серьезную и страшную тайну…

— Боже мой, ты пугаешь меня… — побледнела Татьяна Петровна.

— Успокойся, это касается твоей будущности и твоего счастья… Когда ты узнаешь эту тайну, радость вернется в твое сердечко… Мое сегодняшнее счастье вместе и твое. Выслушай меня. Ты знаешь, что у Петра Иннокентьевича была дочь?

— Да, Марья Петровна.

— Верно… Эта-то Марья Петровна была любимицей, скажу больше, кумиром своего отца.

Иннокентий Антипович начал свой рассказ не торопясь, ровным голосом. Молодая девушка слушала его чуть дыша, со страхом, сменявшимся удивлением, со слезами на глазах, с радостной улыбкой на миниатюрных губках.

Он рассказал ей, что с пятилетнего возраста он обручил ее с сыном Марии — Борисом, и что этот сын оказался никто иной, как инженер Борис Иванович Сабиров.

В то время, когда Иннокентий Антипович, в конце-концов, сказал ей о том, что отец ее из чувства признательности, из-за великодушной благодарности, невинный, позволил осудить себя на каторгу, чтобы спасти имя Толстых от позора, он отворил дверь, и в комнату вошел Егор Никифоров.

— Вот он, твой отец, честнейший человек в мире! — сказал Гладких.

С криком восторга Татьяна Петровна бросилась в объятия своего рыдающего отца. Гладких вышел.

— Эти двое совсем счастливы! — думал он. — Теперь очередь за другим…

Он обошел весь сад и не нашел старика Толстых. Иннокентий Антипович вышел в поле и пришел в лес. Петр Иннокентьевич, оказалось, был у того самого колодца, который чуть было не сделался могилой Гладких.

— Наконец-то ты приказал засыпать этот старый колодец, — сказал Толстых, глядя на привезенный рабочими воз мусора. — Но откуда ты возишь мусор?

— Из поселка. Это мусор от перестройки избы Егора Никифорова.

Петр Иннокентьевич удивленно вскинул на него глаза.

— Ты перестраиваешь заново эту избу?..

— На днях она будет готова…

— Что это значит, Иннокентий? Не собирается ли Таня уехать от нас?

— И не думает.

— К чему же тогда ты строишь избу?

— Таня этого хочет…

— Зачем?

— Она надеется, что Егор Никифоров вернется…

— Бедная! — вздохнул Толстых, качая головой. — И я когда-то на это надеялся, но уже давно перестал об этом думать, как не надеюсь уже более увидеть свою бедную дочь… Справедливый Господь осуждает меня пить до дна чашу горечи… Я заслужил это, но это тяжело, Иннокентий, очень! Почему невинные должны страдать вместе с виновными? Сейчас, когда я шел сюда, коршун пролетел над моею головою и зловеще каркнул… Не предзнаменование ли это?

— Суеверие… — заметил Гладких.

— Нет, нет, у меня предчувствие, что скоро умру, не поцеловав своей дочери, не благословив ее ребенка. Как прекрасен Божий мир, и как мрачно на душе моей! У меня несметное богатство, а я найду один покой в могиле… В чьи руки попадет, Иннокентий, после нашей смерти это богатство, добытое, большей частью, твоим трудом?

— Надеюсь, в настоящие…

— Ты все еще надеешься?

— Теперь более, чем когда-либо…

— Что ты сказал? Ты так странно глядишь! Ты что-то знаешь?

Голос Толстых прерывался.

— Я завтра еду в К… — продолжая улыбаться, сказал Гладких.

— Моя дочь в К.?

— Она? Нет! Но там ее сын, Борис!

— А Мария?

— Для начала я нашел только ее сына. Довольствуйся и этим и благодари за это Бога!

— Ты прав! Боже, благодарю Тебя! Как хороши радость, надежда… Как сильно бьется мое сердце! Я как бы сразу помолодел на двадцать лет.

Гладких глядел на него и улыбался. Он не сказал ему всего — он умолчал об Егоре Никифорове и о том, что Татьяна Петровна знает все.

Вечером в тот же день Иннокентий Антипович, Егор Никифоров и Татьяна Петровна решили, что Егор Никифоров будет некоторое время продолжать играть роль нищего и поселится в старой сторожке за садом, в которой с тех пор, как прииск отошел в глубь тайги, не жил никто.

В этой сторожке он будет все же ближе к своей дочери во время отъезда Гладких в К.

На другой день утром Иннокентий Антипович сел в тарантас, который должен был отвезти его в К.

— Приезжай скорее, — крикнул ему из окна Петр Иннокентьевич, — и привези мне моего сына…

Этот внезапный отъезд Гладких и эти странные слова Петра Иннокентьевича не миновали ушей и языков прислуги, горячо обсуждавших это обстоятельство. Особенно волновалась прачка Софья. Она была из поселянок и слыла между прислугой за ученую. На самом деле она была грамотна и даже начитанна. Наружностью, впрочем, она похвастать не могла, хотя, как все дурнушки, считала себя красавицей и прихорашивалась по целым часам перед зеркалом.

Красно-рыжая, с приплюснутым носом и тонкими губами, с бельмом на глазу и с множеством веснушек и глубоких рябинок на лице, толстая и неуклюжая, — она имела прямо отталкивающий вид.

Это не помешало, однако, Семену Семеновичу уверять ее в своей любви и сделать преданной шпионкой в доме своего двоюродного дяди.

Он в ней приобрел любовницу-рабу, готовую на все для своего властелина.