Тайна высокого дома

Через несколько дней после встречи в городском саду с Сабировым, Татьяна Петровна, в сопровождении Иннокентия Антиповича, возвратилась в высокий дом.

Прислуга встретила их известием, что незадолго перед ними приехал на заимку Семен Порфирьевич Толстых.

Иннокентий Антипович поморщился. Он не любил этого родственника своего хозяина — двоюродного брата Петра Иннокентьевича.

Семен Порфирьевич был небогатый к-ский купец-барахольщик, то есть занимавшийся скупкою старья, которое по-сибирски называется «барахло». С этой торговлей в Сибири связаны темные операции покупки заведомо краденого, особенно чаю, часто по несколько цибиков обрезаемого с обозов.

Пользуясь довольно близким родством с богачом-золотопромышленником, Семен Порфирьевич обделывал свои делишки удачно и главное — безопасно. Ни характером, ни наружностью он не был похож на своего двоюродного брата. Суетливый, любопытный, льстивый, небольшого роста, с кругленьким брюшком и с чисто выбритою плутоватою, лоснящеюся от жира физиономиею он производил своей фигурой и манерой обращения с людьми отталкивающее впечатление.

— Что с тобой, крестный? — спросила Татьяна Петровна, увидав нахмуренное лицо Гладких.

— Когда я не только вижу этого человека, но даже слышу о нем, у меня переворачивает все нутро, вся желчь поднимается во мне… Отец и сын — одного поля ягоды…

— Что же они тебе сделали?

— Пока ничего, но я уверен, что они еще принесут к нам в дом много несчастья и горя.

— Ты думаешь?

— Это мое предчувствие неспроста… Я, как хорошая собака — чую волка издали. Этот сладенький, вечно улыбающийся, тихо подползающий Семен Порфирьевич имеет вид отъявленного жигана… Ты увидишь, что я буду прав… К счастью, я всегда настороже.

— Ты, крестный, видишь все в черном цвете.

— Исключая тебя, моя дорогая, — пошутил Гладких, насильственно улыбаясь.

Они разошлись по своим комнатам переодеться после дороги.

Наступило время обеда, когда Татьяна Петровна, уже побывавшая у отца в кабинете и поздоровавшаяся с ним, вышла в столовую, где за столом сидел Семен Порфирьевич, его сын Семен Семенович, Толстых и Гладких.

— А, племянница… дорогая племянница! — вскочил из-за стола и своей скользящей походкой подлетел к молодой девушке Семен Порфирьевич. — Хорошеет день ото дня.

Он без церемонии поцеловал ее в обе щеки. Семен Семенович даже облизнулся от зависти.

Гладких нахмурился.

Все уселись за стол.

Семен Порфирьевич то и дело прикладывался к рюмочке и болтал без умолку о городских новостях, пересыпая эти рассказы плоскими шуточками, над которыми смеялся, впрочем, только вдвоем со своим сыном.

Между прочим он обратился к Петру Иннокентьевичу и сказал:

— Посмотри-ка на Татьяну и Семена — вот пара не пара, а дорогой марьяж. Ему двадцать восемь, ей скоро двадцать два…

Он расхохотался.

Гладких даже вздрогнул от охватившей его злобы.

После обеда Татьяна Петровна пошла наверх в свою комнату — бывшую комнату Марьи Петровны. Ей хотелось остаться наедине со своими мыслями. За время ее последнего пребывания в К. она сильно изменилась. В ней пропала беззаботность ребенка, ее сердце наполнилось каким-то неведомым ей доселе ощущением — ей чего-то недоставало, она стала ощущать внутри и около себя какую-то страшную пустоту.

Она задумалась о последней встрече с Сабировым в городском саду.

Семен Порфирьевич отправился с Петром Иннокентьевичем в кабинет.

— Мне надо поговорить с тобою, брат, об одном деле, — сказал он, когда они оба уселись в креслах.

— Говори… Я догадался и ранее, что ты не ради одного свидания с сыном приехал сюда… Быть может, тебе нужны деньги?

— Кому они не нужны!.. — визгливо захохотал Семен Порфирьевич. — Я тебе и так порядочно должен, хотя, если ты мне дашь тысченки три на оборот, я буду тебе благодарен… Дела идут из рук вон плохо… Не беспокойся, я отдам, и притом: свои люди — сочтемся.

— Хорошо, я дам тебе их…

— За это спасибо, но это еще не все, что мне запало в ум… относительно Семена…

— Что же это такое?

— Ты доволен им?

— Об этом надо спросить у Иннокентия.

Семен Порфирьевич поморщился.

— Незачем и спрашивать… Я знаю моего сына… За что он примется, так уже сделает на отличку… Что заберет себе в голову, того достигнет… Он и теперь все твои дела знает, как свои пять пальцев, и может прекрасно заменить старика Гладких…

— Никто не может заменить такого человека, как Иннокентий! — резко сказал Толстых.

— Конечно нет, конечно нет! — залебезил Семен Порфирьевич. — Но мы все смертны.

— Успокойся, Иннокентий здоровее и сильнее любого из молодых… Он переживет меня на много лет…

— Это все так, но все же он уже стар и молодой помощник ему бы не помешал…

— Иннокентий не нуждается ни в ком…

— Но Семен со временем должен же сделаться чем-нибудь больше простого конторщика… Он все-таки твой родственник, Петр, и как таковой, должен хоть немного присматривать за твоими делами.

— Иннокентий на это никогда не согласится, а за ним право долголетней службы… Я, таким образом, не вижу средств сделать это.

— А, между тем, одно средство есть.

— Какое?

— Весьма простое. Таня уже невеста, а Семен влюбился в нее по уши.

— Вот что!

— Веселым пирком, да и за свадебку, — вот и все.

— Да, но захочет ли Таня?

— Всякой девушке, которой перевалило за двадцать, хочется замуж…

— Прибавь за того, кто ей нравится…

— Семен — красивый малый.

— Этого не всегда достаточно. Впрочем, я не могу говорить за Таню. Во всяком случае, в таком важном деле надо спросить совета Иннокентия.

— Иннокентий, опять Иннокентий! — вышел из себя Семен Порфирьевич. — Разве он здесь хозяин?

— Мой старый друг здесь — все.

— Но ведь хозяин все-таки ты? — злобно крикнул Семен Порфирьевич.

— Я? — отвечал Толстых. — Я здесь — ничто!

«Дурак! — подумал Семен Порфирьевич, сверкнув глазами. — С каким бы удовольствием я свернул тебе шею».

— Но ты, конечно, не хочешь умирать, — начал он сладким голосом, — не увидав внучат, которых бы ты сделал своими наследниками по завещанию.

— Я не сделаю никакого завещания.

В глазах Семена Порфирьевича блестнул луч радости.

— Это умно, это я одобряю… Твое богатство останется твоим родственникам по прямой линии… Это в порядке вещей. Один из этих родственников я, Петр, и если Таня выйдет за Семена, тебе не надо будет более заботиться об этой девочке; ты можешь, конечно, ее наградить деньгами… Семен же будет вести твое дело…

Лицо Петра Иннокентьевича омрачилось.

— Это уж я сам знаю, что мне сделать для Тани. Но ты, Семен, кажется, очень рано думаешь о наследстве после меня.

— Не думай, пожалуйста, что я желаю твоей смерти…

— Моя смерть очень мало принесет тебе пользы, Семен…

Последний с удивлением посмотрел на говорившего.

— Ты, значит, уже сделал завещание? — растерянно пробормотал он.

— Нет! Но ты забываешь мою дочь.

— Марию?

— Да, Марию Толстых.

— Она уже давно умерла…

Петр Иннокентьевич вскочил, весь дрожа от волнения.

— Откуда ты это знаешь? — каким-то стоном вырвалось у него из груди.

Он снова скорее упал, чем сел в кресло.

— Умерла, говорите вы, — продолжал он с дрожью в голосе. — Где доказательство тому?.. Я еще ожидаю ее, я ее буду ждать, я не смею умереть…

Злая улыбка играла на губах Семена Порфирьевича.

«Старик впадает в детство!» — думал он.

Петр Иннокентьевич полулежал в кресле неподвижно.

— Прости меня, дорогой брат, — жалобным тоном начал Семен Порфирьевич, — что я произнес имя, которое в тебе пробудило столько тяжелых воспоминаний. Ты знаешь, как я всегда сочувствовал твоему горю! Я тоже долго надеялся, что твоя дочка вернется, но прошло уже более двадцати лет… Едва ли теперь можно надеяться…

— Увы, ты прав, надежды нет! — простонал Петр Иннокентьевич и тряхнул головой, как бы желая отогнать тяжелую мысль. — Хорошо, не будем об этом говорить… С моим горем я справлюсь один… Ты сделал предложение и имеешь полное право требовать ответа. Будь так добр, вели позвать Иннокентия.

Семен Порфирьевич медлил. Он знал, что его игра проиграна, как только Гладких войдет сюда. Он ненавидел его от всей души, но все же не терял надежды. Он, как и сын, был настойчив и упрям. Наконец, он вышел сделать распоряжение и снова вернулся в кабинет. Через несколько минут туда же вошел Гладких.

— Иннокентий! — сказал ему Толстых. — Семен сказал мне сейчас, что его сын влюблен в Таню и хочет на ней жениться. Что ты скажешь на это?

— На это я отвечу, — с нескрываемым презрением отвечал Гладких, — что Семен Порфирьевич даром потратил и время, и слова.

— Я думал, что мой сын… — весь дрожа от гнева, начал было Семен Порфирьевич.

— Ваш сын, — перебил его Гладких с той же презрительной улыбкой, — может искать себе невесту, где ему будет угодно, Таня же никогда не будет его женой, слышите, никогда!

— Берегитесь, Иннокентий Антипович! — с нескрываемой злобой воскликнул Семен Порфирьевич.

— Меня не пугают никакие угрозы, Семен Порфирьевич! — вызывающе, скрестив на груди руки, сказал Гладких.

Семен Порфирьевич, казалось, хотел броситься и разорвать его, но сдержался и сказал вкрадчивым голосом:

— Таня уже взрослая девушка, и если вы не хотите оставить ее старой девой, то мне бы хотелось знать причину вашего отказа.

Гладких молчал.

— Во всяком случае, она может иметь право, надеюсь, выразить свое желание и нежелание.

— Вы хотите услыхать ответ от нее лично?.. — сказал Гладких. — Извольте. Ваше желание будет исполнено.

Он торопливо вышел из комнаты и закричал:

— Таня, Таня!

Затем он снова вернулся в кабинет. Молодая девушка не замедлила явиться. Она застала Семена Порфирьевича и Гладких, стоящих друг против друга, а Петра Иннокентьевича, полулежащим в кресле.

— Папа, папа, что с тобой? — подбежала она к последнему.

— Ничего, дитя мое! — улыбаясь, сказал старик. Он привлек ее к себе и поцеловал в лоб.

— Ты вся дрожишь?

— Я очень испугалась. Я подумала, что ты заболел… Зачем меня звал крестный?

— Спроси его.

Молодая девушка вопросительно посмотрела на Гладких.

— Таня, — сказал тот с расстановкой. — Дело идет о твоем замужестве. Семен Порфирьевич просит твоей руки для своего сына. Согласна ты или нет?

— Но я не хочу совсем замуж!.. Ни за что!.. — воскликнула она, бросаясь к Гладких со слезами на глазах.

— Вот вам ответ! — обратился последний к Семену Порфирьевичу.

Затем он довел Таню до двери.

— Иди в свою комнату, моя голубка… Нам не о чем больше тебя расспрашивать.

Таня удалилась. Следом за ней ушел из кабинета и Гладких. Семен Порфирьевич проводил его злобным взглядом.

— Погоди-ж ты! — сквозь зубы, чуть слышно, проворчал он.