Тайна высокого дома

Очнувшись через несколько минут, Борис Иванович вышел через буфетные залы в швейцарскую собрания, не заглянув даже в танцевальную залу.

Швейцар подал ему шубу и фуражку.

Сабиров вышел во двор, затем из ворот и пошел, сам не зная куда, без цели, без мысли. Машинально пройдя некоторое расстояние, он повернул вправо.

Надо заметить, что город К. расположен на горе и к реке ведут крутые спуски, застроенные домиками, образующими несколько переулков. На самом же берегу, ближе к главному центральному спуску — Покровскому — находится масса построек: покосившихся деревянных домишек, лачуг и даже землянок, образующих затейливые переулки и составляющих Кузнечную слободу, получившую свое название от нескольких кузниц, из отворенных дверей которых с утра до вечера раздается стук ударов молота о наковальню.

Кузнечная свобода сплошь зеселена поселенцами. Борис Иванович очутился в этой слободе и пошел по направлению к Покровскому спуску. Кругом все было тихо — слобода спала мертвым сном.

Но, чу!.. В одной из слободских землянок скрипнула дверь, отворилась, и на пороге появилась человеческая фигура. Заметив проходившего Сабирова, фигура пропустила его мимо себя и как тень последовала за ним.

Борис Иванович не заметил этого провожатого. Он достиг спуска и пошел вниз к реке.

Вот он уже у самой реки, вот вступает на лед и идет медленно к проруби. Он подходит к проруби, замедляя шаг, останавливается у самого края, как бы в раздумьи, и вдруг в изнеможении опускается на один из ледяных выступов реки и низко-низко наклоняет голову.

Вдруг кто-то дотронулся до его плеча. Сабиров вскочил и сделал шаг к проруби, но две сильные руки схватили его поперек тела и отбросили снова на ледяной выступ.

Борис Иванович удивленно посмотрел на своего непрошеного спасителя.

Перед ним стоял тот же, встреченный им в городском саду, старый нищий.

— Эге, барин, не дело вы затеяли… Оттуда, куда вы хотели отправиться, не выстроена еще, как и из Сибири, железная дорога…

Борис Иванович смотрел на него помутившимся взглядом.

— Что заставило вас решиться на это? Вы говорили с Гладких?

— Да… и он сказал мне то же, что и ты, там, в саду… — простонал молодой человек.

— Так вы обещали ему, что больше с ней не увидитесь?

— Да.

— Что же вы намерены делать?

— Умереть… Зачем вы помешали мне, зачем мне влачить мое жалкое существование? Умереть — самое лучшее.

Старый нищий положил ему руку на плечо.

— Сколько вам лет?

— Двадвать три года.

— И вы хотите умереть… Вы с ума сошли!

— Может быть…

Нищий пожал плечами.

— Вы, видно, еще не страдали…

— К чему мне жить?.. Что меня ожидает?.. Чем я без нее буду? — проговорил Сабиров, не слыхав его замечания.

— Мужайтесь… — коротко отвечал нищий. — Жизнь для всякого приносит свое горе и свои слезы; в жизни, как и у нас, больше ненастных, нежели солнечных дней. Жизнь — борьба. Счастье очень дорого покупается, и надо много выстрадать, чтобы найти не только счастье, но даже только спокойствие. Только люди сильные достигают своей цели — надо бороться до конца. Этот закон одинаков для богачей и бедняков… Вы молоды, образованы, у вас впереди все, и вы в отчаянии… Разве это мужество, разве это сила, разве так верят в Бога!.. Вера прежде всего, молодой человек, понимаете вы меня?..

— Вера… во что?..

— В Бога и в собственные силы, — торжественно произнес нищий. — Вы считаете себя несчастным. Взгляните внимательно вокруг себя и вы повсюду найдете еще большее горе. Я не умею ни читать, ни писать, но жизнь выучила меня всему тому, что я говорю вам. Меня посетило страшное, невыразимое словами, несчастье, и вера, вера в Бога помогла мне перенести его… Я был несчастнее, чем вы когда-нибудь можете быть… Но теперь дело не во мне, я уже стою на краю могилы, а в вас, которого я оттащил от края проруби… Мне бы хотелось вдохнуть в вас мужество и надежду…

— Увы, это невозможно… — вздохнул Борис Иванович.

— Как вас зовут?

— Борис Иванович Сабиров.

— Борис… Борис… — повторил задумчиво нищий.

Егор Никифоров — это был он — не мог забыть это имя в течении почти четверти века.

— Вы из России?

— Да, я из Петербурга, но моя родина здесь, в Сибири…

— Здесь?..

— Да, это странная, таинственная история… Мой приемный отец Иван Афанасьевич Звегинцев занимает в Петербурге очень важный пост. Лет около двадцати тому назад, он служил в Сибири и, получив перевод в Петербург, ехал с женой по Иркутскому тракту. Была страшная вьюга. Вдруг они услыхали крик ребенка… На дороге оказалась лежавшая полузамерзшая женщина с мальчиком четырех-пяти лет, кричавшим благим матом… Этот мальчик был я… Мой приемный отец положил мою мать и меня в повозку, довез до ближайшей станции, где моя мать была вынута из возка в бесчувственном состоянии и долго не приходила в себя. По всему было видно, что она не встанет… Иван Афанасьевич дал на лечение, или на похороны денег почтосодержателю, а меня, по совету своей жены, Надежды Андреевны, они взяли с собой и привезли в Петербург… Один из петербургских купцов, некто Сабиров, усыновил меня и передал свою фамилию — жить я остался у Звегинцевых… Им, таким образом, я обязан всем: и жизнью, и воспитанием. Тотчас по окончании курса я попросился на службу в Сибирь и получил сперва место на екатеринбургско-тюменской железной дороге, а при начале изысканий здесь, был командирован сюда в составе комиссии… Мне хотелось найти какие-нибудь следы моей несчастной матери, конечно случайно, так как у меня нет никакой руководящей нити.

— Вы не помните ничего? — спросил нищий, весь обратившийся в слух при рассказе Сабирова.

— Очень мало… Я знаю, что мы с матерью были в К.

— Почему вы это знаете?..

— Я вспомнил поразившую меня длинную галерею в гостинице Разборова, с разноцветными стеклами, с нарисованным на задней стенке медведем, стоящим на задних лапах под грандиозной пальмой… Кроме того, и место, где нашли меня и мою мать на трактовой дороге, всего в полутораста верстах от К.

— А-а… — протянул нищий.

— Затем я помню, хотя смутно, мою мать… Она была высока ростом, очень хороша собой, бледная, без малейшей улыбки на губах, с задумчивым, грустным взглядом.

— С чудными черными волосами, — добавил нищий.

Борис Иванович вскинул на нищего удивленный взгляд, но не сказал ничего. Он недаром так откровенно беседовал с ним, он с первого взгляда внушил ему такое странное, безграничное доверие, что у Сабирова сложилось какое-то внутреннее безотчетное убеждение, что этот нищий должен сыграть большую роль в его судьбе.

Появление его в минуту, когда Борис Иванович хотел покончить свои расчеты с жизнью — еще более укрепило его в этой мысли.

— Я припоминаю еще приходившего к моей матери старика, который брал меня на руки и целовал… Когда сегодня я говорил с Гладких… мне вдруг показалось, что это был именно он, что я его видел в далекое время моего детства… Это, конечно, вздор… Игра воображения.

Егор Никифоров дрожал от волнения. В его уме не оставалось никакого сомнения, что перед ним сын Марии Толстых. И он — спас ему жизнь. Он понял теперь совершенно причину убийства Бориса Петровича Ильяшевича Петром Толстых, убийства, за которое он, Егор, провел пятнадцать лет на каторге, лишился жены и должен издали любоваться на свою дочь, не смея прижать ее к своей отцовской груди. Он понял также, что Гладких обручил его Таню с сыном Марии, когда видел их последний раз в К. Срок совпадал. Он не знал никаких подробностей, но он догадался, чутьем отца, что дело было именно так.

Он положил теперь обе руки на плечи Сабирова.

— Молодой человек, — сказал он дрожащим голосом. — Поднимите ваши глаза к небу. Та звезда, о которой вы говорили когда-то в саду Татьяне Петровне, привела вас сюда не напрасно.

— Боже мой, что ты хочешь этим сказать? — воскликнул Борис Иванович.

— То, что Татьяна Петровна Толстых будет вашею женою…

— Ты насмехаешься надо мной, старик… Это бесчеловечно.

— Грех даже думать так… Я говорю совершенно серьезно.

— Но кто же ты такой?

— Я старый нищий и, пожалуй, теперь… ваш друг… — сказал Егор.

— Если эту надежду ты даешь мне серьезно, то ты на самом деле мой лучший друг…

— Повторяю, я говорю серьезно… Вы можете отпроситься в отпуск?

— В отпуск… Зачем? — упавшим голосом спросил Сабиров.

— Чтобы уехать…

— Уехать…

— Да, в Петербург и спросить у вашего отца, не нашел ли он у вашей умирающей матери какой-либо бумаги о вашем рождении. Он, быть может, скрыл ее, чтобы оградить вас от несчастья, а она-то и составит ваше счастье…

— Я не понимаю… — начал было Борис Иванович.

— Вам нечего и понимать… Надо слушаться… Через несколько месяцев вы вернетесь… с бумагой ли или без нее, если, быть может, я ошибаюсь в своих предположениях — Татьяна Петровна, наверное, будет вашей женой.

— О, ты мне возвращаешь жизнь… Но нельзя ли таки объяснить мне…

— После… когда наступит время, а теперь я больше ничего не могу сказать вам… Идите домой… я провожу вас…

Сабиров послушно встал и пошел по льду реки к берегу. Егор Никифоров проводил его до гостиницы.

— Поезжайте и возвращайтесь скорее… — было его последнее слово.

Растроганный Борис Иванович бросился на шею старому нищему.

Более месяца потребовалось, чтобы устроить все формальности для получения отпуска. Наконец, Борис Иванович получил желанную бумагу и на другой же день выехал из К. с единственною мыслью поскорее доскакать до Петербурга и тотчас же вернуться обратно в «страну изгнания», которая стала для него теперь «обетованной землей».

«Вернетесь с бумагой или без нее — Татьяна Петровна наверное будет вашей женой!» — райской мелодией звучали в его ушах слова старого нищего.