Город уходит в тень

Татьяна Перцева

Эта книга посвящена моему родному городу. Когда-то веселому, оживленному, в котором, казалось, царил вечный праздник. Ташкент – столица солнца и тепла. Именно тепло было главной особенностью Ташкента. Тепло человеческое. Тепло земли. Город, у которого было сердце. Тот город остался только в наших воспоминаниях. Очень хочется, чтобы нынешние жители и те, кто уехал, помнили наш Ташкент. Настоящий.

ВРЕМЯ ВСПЯТЬ

Умные люди говорят, что создать машину времени невозможно. Противоречит законам физики. А может, математики. А может, химии. Точно не знаю. Я вообще ничего в этом не смыслю. Плохо в школе училась.

Но все-таки надеюсь. А вдруг? Вот Лобачевский взял и создал свою геометрию наперекор евклидовой. Теперь поговаривают, что и теория относительности устарела. И теория Дарвина. А когда-то никто не сомневался.

Это я к тому, что моя молодость, не поверите, пришлась на эпоху патефонов. Потом как понеслось…

Проигрыватели, включающиеся через радиоприемник. Проигрыватели автономные. Радиолы. Магнитофоны пленочные. Магнитофоны кассетные. Плееры побольше. Плееры поменьше. Плееры, совсем не видные. Диски… Видеомагнитофоны. Видеоплееры. Компьютеры на целые залы. Компьютеры персональные с громоздкими системными блоками. Блоки величиной с коробку от конфет. Интернет. Интернет в телефонах…

КВН с линзой. «Рекорды». «Рубины». Черно-белые. Цветные. Ламповые. На микросхемах. Плоские. Плазменные панели…

Когда-то мне делали полостную операцию. После которой я ходила согнувшись и держалась за стену. Шрам от бедра до бедра. Через 10 лет мне делали еще одну операцию. Лапароскопия. Пять даже не шрамиков, а полосок. На второй день я встала и пошла. Теперь, говорят, стенты в сердце ставят, и вообще без общего наркоза. Через бедренную артерию…

И так далее, и тому подобное. Все это за прожитые мной 75 лет.

Это я к чему? Это я к тому, что, может быть, очень может быть, надеюсь, что вдруг Уэллс окажется прав и когда-нибудь изобретут и машину времени.

В конце концов, во времена Леонардо никто не верил, что летательные аппараты могут стать реальностью, верно? А во времена Жюля Верна считали, что подводная лодка — это исключительно фантазия автора. И продолжают же изобретать вечные двигатели, значит, надежда не потеряна.

Вряд ли я доживу, но при таком молниеносном развитии науки — а вдруг?

И тогда я приду к изобретателю и слезно взмолюсь: мол, я совсем дряхлая и старая и пусти ты меня, сыночек, без очереди. Пока я еще на ногах держусь.

И отправит он меня туда. Куда я все время рвусь. Нет, не в этот чужой город, где уничтожают все, что когда-то казалось незыблемым. Не в этот чужой город, где стоят чужие дома и правят инопланетяне. Не в этот чужой город, где люди еще остались прежними, родными, добрыми, гостеприимными, но их становится все меньше. Теперь они разбросаны по всему свету. Я одного даже в Танзании нашла. И что ташкентцу делать в Танзании?

Отправит он меня туда, где все еще живы. Родные живы. Мама. Папа. Сестра. Друзья живы. Леня. Саша. Олег. Аня. Адиба. Алик. Дина.

Где я совсем маленькая. Где растет живая изгородь. Где на Алайском кипит бурная деятельность. Где Энгельса — Энгельса. Где Урицкого и Малясова — Урицкого и Малясова. Где в тени родного Сквера стоят скамейки и дети едят мороженое из металлических креманок… Где мавританский магазинчик стоит и ничего ему не делается. Где сворачивают к курантам троллейбусы. Где на улицах цветут розы и канны с почти черными листьями. Где можно шлепать босиком по теплой пыли. Где подпрыгнешь — и вот тебе акация, и ты набираешь в горсть цветов и жуешь. И жалеешь, что маклюру, при всей ее красе, есть нельзя. Где у летнего кинотеатра продают соленые и сладкие косточки. Где осенью жгут костры из листьев и горьковатый дым стелется по улицам. Где цветут на крышах и дувалах красные маки. Где все просто, понятно и светит солнышко. Где нет алчных завоевателей. Где еще журчат арыки. Где на улице пахнет сладкой карамелью.

Туда, где счастье.

Хоть на день. На один день. Я успею обежать весь центр.

И можно спокойно умирать.