Полет в Эгвекинот

Полина Михайловна Разницина (2024)

Книга, написанная в жанре художественной литературы по мотивам реальных событий со значимой долей приукрашивания, лжи, клеветы и прочих радостей жизни. Все имена персонажей вымышлены, все персонажи исковерканы. Книга будет интересна для узкого круга читателей, обучавшихся с автором или учащихся на данный момент в одном Лицее.

Глава 3. Свита

«Она была так прекрасна, что у меня нет слов»

Александр Васильев, группа «Сплин»

В Лицее было все, хотя не было ничего. Но это я поняла позже. Пока же, перенесемся в начало девятого класса, когда на моем пути уже плотно уселся Барс, на морде которого черным по белому значилось:

Оставь надежду всяк сюда поперший,

Покуда не доучишься, дурак.

И если ты не сдашь мне все домашки,

То к маме не вернешься. Просто факт.

Задавал Барс много. Слишком, — решила я. Очевидно, кому-то стоило пересмотреть отношение к детям — дети нужны для радости — вот пусть и радуется, и нечего морочить светлые головы!

Долго переживать послеконтрольный испуг я не стала. В конце концов жизнь одна, а Барс перебесится. Да и что Барс? Громкий — да. Страшный — да. Но определенно не злой. Не будет мерзкий, агрессивно настроенный дядька, пришедший в школу мучить детей, распинаться у доски. Не будет устраивать шоу непослушания посреди урока. Шоу — единственное, что способно удержать интерес любого ребенка, а наше скромное шапито имени Николая Васильевича функционировало исправно… Вот только интересоваться чем-то не значит любить.

Пока Барс оставался необычной фигурой, не сильно-то и нужной в этой партии, «забавным чудиком», про которого здорово было говорить Тяпе, попавшему в класс «В» и незнакомому с местной «легендой»: «Ой, да он — зверюга! На прошлом уроке такое устроил…!» — и пересказывать все «ужасы» произошедшего, конечно, несколько приукрашая картину и собственное «бесстрашие» перед лицом опасности.

Однако, раз мой интерес к персоне Николая Васильевича оставался только лишь интересом, подобным тому, какой испытываешь, встречаясь с чем-то новым, то причин напрягаться и что-либо делать я не видела. Это кто-то другой «не проскочит», Николай Васильевич! А я, если мне будет хотеться, проскочу везде и всюду и в последний момент (не рычите, я до сих пор так считаю. Резкий выброс адреналина в кровь творит чудеса)! Вы думаете, для чего нужны последние вагоны? Только затем, что не быть их не может? Ошибаетесь! Почему бы не сделать вместо поезда огромное стальное кольцо с купе, опоясывающее всю железную дорогу? Нет, не потому, что это глупо, неудобно, дорого, не-воз-мож-но! Нет! Не просто так эксплуатируют труд машинистов! Последние вагоны — для гурманов по части экстрима, для опаздывающих влет для души, для тех, кто приходит на перрон ради последнего вагона, чтобы заскочить в него на ходу, желательно с коляской и девятимесячным ребенком в ней (из жизни моих бабушки и дедушки), оглянуться и с удивлением обнаружить, что еще бы минута… Так о чем я?

В моей жизни всегда был только один «двигатель». Единственная причина, приводящая меня в состояние работы — желание получить. Впрочем, именно этот несложный механизм, как по мне, движет каждым. На тот момент желание учиться или просто знать «лишнее» отсутствовало напрочь. Потому Изостудию я сочла достойной заменой гранитному булыжнику науки.

Изостудия стала вторым, а может, и первым домом моего девятого класса. Я проводила там все понедельники и вторники — дни ее работы, вне зависимости от того, кто, что и на когда задавал. В первую очередь — личная жизнь, во вторую — все остальное, в третью — учеба.

По идее, в Изостудии мы должны были заниматься творчеством, но приходили туда потрепаться. Кто «мы»? Вопрос интересный, а главное, своевременный, потому как пришла пора познакомить читателя с нескончаемым списком ухажеров моей красавицы Яны.

Не успела Яна переступить порог Лицея, как за ней увязалась длинная и, к несчастью, довольно зловредная свита воздыхателей. Надо сказать, эта свита, по началу меня забавлявшая, доставляла немало проблем. Куда бы мы с Яной ни шли, они оказывались повсюду. Спасением можно было считать разве что женский туалет, но проводить большие перемены там не хотелось. Как они нас находили, я не знаю, но находили непременно. Первое время подруга пребывала на седьмом небе от счастья. Ей доставляло удовольствие повышенное внимание к своей персоне, и она с наигранной наивностью отвергала все мои пересуды о недвусмысленном интересе новоявленных «друзей»:

— Ну что ты, Варя! Они просто хотят с нами дружить!

— Ты, главное, им это не говори, а то если наше бандар-ложье племя, узнает, что и со мной «дружить» хочет, то сильно огорчится.

— Не понимаю, к чему ты клонишь? Я никогда не нравилась мальчикам…

— Поздравляю! Все рано или поздно случается впервые! А теперь давай — ка сматывать удочки, пока твои мымрики не вышли на след!

Подобные разговоры были нередкими. Яна радостно «не понимала», я, для порядка, раздражалась, кавалеры множились весенними зайцами.

На обеденных переменах коридор в Лицейскую столовую напоминал стремнину горной реки. Толпы учащихся вливались в него, образовывался мощный поток, заключенный в довольно узкое русло, все время куда-то несущийся, булькающий, выбрасывающий в воздух брызги ругательных изысков, не щадящий никого и лишь иногда расходившийся при виде учителей. Порой он не щадил и их, но тут надо понимать, что как валуны бывают разного размера, так учителя разного «уважения». И если представить Барса, которого вслед за собой уносит толпа голодных подростков, непросто, то Веру Павловну Шахову — невозможно. При виде нее «поток» разбивался в две тонкие аккуратные струйки, мирно переползающие по стеночке, гладь его выравнивалась, и если один неосторожный «бульк» вырывался на поверхность, то, казалось, затихал навсегда.

В отличие от Николая Васильевича, Вера Павловна никогда не повышала голос. Ей это было и не надо. Хватало взгляда. В народе Веру Павловну ласково окрестили ВПШ, на мой взгляд, довольно неудачно. Если «сократить» Николая Васильевича до Барса или даже Барсика я могла, то Вера Павловна оставалась только Верой Павловной, и никакие «примочки» тут не годились.

Впервые я увидела Веру Павловну, когда нас с Яной проносила мимо нее ученическая стремнина. Одного взгляда хватило, чтобы понять: тут шутки плохи. Впрочем, тогда зов желудка мгновенно заглушил распри разума.

По левую руку на пути в столовую располагался дворик. Его держали открытым до первого снега. В тот день в рюкзаке оказались японские роллы — остатки вчерашнего пиршества и просто невиданное богатство для ребенка, «карманных» денег в глаза не видавшего и потому привыкшего, что экзотичное блюдо — это если мама в котлету добавила сыр. В планах было угостить Яну и погреться на солнце. Вцепившись друг в дружку мертвой хваткой, мы кое-как выгребли против течения и вывалились во дворик. (Позднее пришлось все же дойти до столовой за тем лишь, чтобы украсть пару вилок).

— Господи, Яна, ты нравишься ему, и это очевидно.

— Нет…

— Да! И Тяпе, и Славе, и Тимофею, кстати, тоже, разуй глаза!

— Ты неправа, им просто со мной интересно…

— Ну, начнем с того, что не с тобой, а друг с другом, и продолжим: за тебя не дружить, а воевать.

Моя «слепая и наивная» не сдавалась до конца. А тем временем враги наступали. Суши были съедены, а на горизонте уже маячила голова Алеши, значит скоро, как пчелы на мед, слетятся и Слава, и Тяпа, и Тимофей…

— Пожалуйста, давай уйдем, пока непоздно… Я тебя молю, Яна…

Поздно.

Алеша любил «эффектные» появления и выбирал «образ антагониста», чем напоминал мне саму себя и сильно раздражал. Ласковых слов он не говорил принципиально, придерживаясь собственной гениальной идеи, что любовь выражается через уничижение человеческого достоинства. Схема его «ухаживаний» выглядела примерно так: он «совершенно непреднамеренно» возникал рядом с нами, носился по дворику и обзывал Яну ровно до тех пор, пока не приходил Тимофей, и Алеша не переключался на него. Разворачивался бой гладиаторов, где оба вояки мерились всем тем, что попадало под руку, попутно «подшучивая» над Яной. Далее подтягивались более дружелюбные Тяпа и Слава, все больше витавшие вдалеке и боявшиеся приближаться к бранящимся Алеше и Тимофею. Проще говоря, в лучших традициях подростковой «идиотии».

Алеша и Тимофей были везде, куда бы мы с Яной ни пошли, и соревновались друг с другом так ожесточенно, что порой начинало казаться, будто подруга — лишь мячик в их увлекательном пинпонге. Иногда, к моему ужасу, метафорический образ «Яны-снаряда» становился вполне реальным. Ее согласие на эту роль, конечно, не требовалось. Кончалось, обыкновенно, травмами…

— Прыгай! — вопил Тимофей.

— Не хочу… страшно, — канючила та.

— Чего ты ломаешься? Думаешь, я тебя могу уронить?

— Может, все-таки не надо..?

— Давай, прыгай уже!

Тогда Яна прыгнула. Тимофей сделал несколько шагов, держа подругу на закорках, а затем пошатнулся и внезапно разжал руки. Яна повалилась спиной на пол.

— Извини…

Высокие чувства половозрелых детей.

Изостудия встретила нас чаем и хлебом с вареньем. Ирина Васильевна, преподавательница, оказалась говорливой женщиной, которая очень обрадовалась нашему приходу, тут же усадила всех за стол, и начались бесконечные разговоры. Выбор тем никто не ограничивал. Но мы говорили об одном — о том, кто круче. Алеша постоянно пытался доказать, что он сильнее всех. Это злило и Тимофея, и меня. Я тоже хотела быть самой сильной. До недавнего времени так и получалось. Но после того как девочки начали превращаться в девушек, а мальчики в юношей, все совсем разладилось. Стало ясно, что мое тело почему-то слабее, чем мужское, и мне это категорически не нравилось. Хотелось казаться самой сильной, самой умной, самой… и, желательно, ничего не делать.

— Ты думаешь, что сильнее меня?

— Я тебя умоляю, Алеша! Ты себя видел?

— Цыц, лилипут!

— Гулливер недоделанный…

— Армреслинг?

Конечно, о победе не могло быть и речи. Физически я уступала противнику и прекрасно это знала. Но другие должны были считать меня непобедимой. Перевести стрелки в самый ответственный момент неизменно помогала Яна.

— Алеша, Варя…

Нашла коса на камень. Если Яна говорит что-то Алеше, не съязвить он не может. Тут же налетит и Тимофей. Значит, и я за компанию.., тогда прошлый разговор прервется и мне не придется проигрывать… Но хорошо ли я поступаю? Ведь не просто же так меня раздражает Алеша? Не слишком ли я сама на него похожа?