Полет в Эгвекинот

Полина Михайловна Разницина (2024)

Книга, написанная в жанре художественной литературы по мотивам реальных событий со значимой долей приукрашивания, лжи, клеветы и прочих радостей жизни. Все имена персонажей вымышлены, все персонажи исковерканы. Книга будет интересна для узкого круга читателей, обучавшихся с автором или учащихся на данный момент в одном Лицее.

Глава 5. Первый день лицеиста.

«А вы бродили дворами тёмными.

Душа вином молодым бродила.

Я наизусть вас тогда запомнила.

На веки вечные полюбила.»

Марина Улыбышева.

В промежутках между общением с девочками, перепалками с Барсом и голодными набегами на столовую настал день лицеиста. Я полюбила Лицей и хорошо понимала, что никуда отсюда не уйду. Не могу. Николая Васильевича я все еще побаивалась. Видимо, красивые глазки казались этому чудаку недостаточно весомым аргументом в вопросе математической подкованности, и он упрямо требовал чего-то совершенно невообразимого — для начала, чтобы вместо рогато-хвостатых художеств на полях, в тетради по геометрии начали появляться какие-то скучные треугольники, а наспех нарисованные картофелины округлились по радиусу. Но картошка у меня произрастала исключительно без ГМО и форму имела натуральную, а, если уж домашка дошла до адресата, то какая разница, где она перед этим побывала?

Работать я не хотела и не собиралась. Учеба отнимала слишком много времени, а мне никогда не нравилось, когда у меня кто-то что-то отнимает. Я любила Лицей, хотя и сама этого еще не осознавала, за то уже, что здесь мир внезапно заметил мое существование. Я перестала быть пустым местом. Даже из любопытства «завела себе молодого человека» — не сильно ответственные люди так заводят собаку. Выводила я бедного и вовсе, как вшу… У меня появились друзья. Те, которые настоящие. И главное, никто не смотрел на меня сверху вниз, а ведь класс «Б» оказался одним из сильнейших в параллели…

Николаю Васильевичу я импонировала и отлично это осознавала, что, впрочем, от регулярных взбучек не спасало. Рассудив, что орал Барс, очевидно, от переизбытка чувств, я благоразумно свела контакты к минимуму. Самовар, ставший невольным свидетелем расправы жестокой и отличавшейся особой кровопролитностью, после того как разъяренный Барс опрометью кинулся из кабинета «мочить тряпку», однажды сказал: «Главная проблема Николая Васильевича в том, что он начинает кипеть до точки плавления.» Мне эта фраза понравилась ужасно и потому запомнилась. «Барс он, конечно, белый и пушистый,» — решила я, — но ушам перпендикулярно, какая симпатяжка удумала их отгрызть.»

Почти каждый день мы ругались с мамой. Ночами она чахла надо мной, как Царь Кощей над златом. Вот только Золотце попалось ретивое и того и гляди норовило сбежать, не дожидаясь похитителей. Отбирались телефоны, отключался интернет, в ход шли слезы, крики, уговоры:

— Варя, ну ты же взрослая девочка! Ты должна понимать сама: ты вылетишь! Кого ты обманываешь? Меня?! — Я молчала. Книжка лежала на полу: съехала с колен. Прятать под столом было, конечно, не лучшей идеей, но мама так внезапно оказалась за спиной, что ничего другого сделать уже не получалось, — Варя, мы отключили интернет, я могу отобрать у тебя все книжки и карандаши выкинуть к чертовой матери, только объясни — это что? Мне одной нужно? Тогда давай возвращаться в старую школу…

— Не надо в старую школу!

— Я не понимаю о чем ты думаешь! Не понимаю! Ты хочешь дальше в Лицее учиться?

— Хочу.

— Тебя выгонят.

— Меня — не выгонят.

— Выгонят! Твой любимый Николай Васильевич и выгонит! Знаешь, что Барсиков на последнем родительском собрании сказал? Сказал: «Варечка..? Нет.., вы знаете, Варечка у вас может учиться, только она совсем ничего для этого не делает!»

— Я буду учиться, — обещала из раза в раз, и, из раза в раз успокоив совесть, думала: «Вот завтра и начну… а пока… что мама еще не отобрала?»

Врунишка из меня никудышный, и никого, кроме себя, обмануть мне никогда не удавалось.

Я помню все наши ссоры, помню, как мы вместе мучили геометрию и даже помню задание, решенное, откровенно говоря, мамой, чахшей над моим рабочим местом уже четвертый час, ночью — это был первый номер из И. Д. З. Николая Васильевича.

Когда на следующий день я пришла сдавать работу, Барс с интересом изучил написанное:

— Очень необычно! — наконец воскликнул он. — Очень!..Но придется переделывать.

— Почему? Что-то неправильно? — заволновалась я.

— Нет, все верно, но по задумке вы должны были использовать формулы, которые мы проходили в классе, — пояснил Николай Васильевич, — хотя, конечно, оригинально! Так его еще никто не решал!

«Какие формулы?» — подумала я. А на следующий день мама нашла корявые записи с урока закинутыми за комод, среди рисунков и малоосмысленных каракуль. Задача, над которой она, ища обходные пути, билась несколько часов, решалась при помощи пройденного материала в четыре строчки.

Первый день Лицеиста для меня не был настоящим. И я все еще ничего не понимала, кроме того, что мне хорошо тут и с этими людьми. «День Лицеиста — ух ты ж елы-палы, сколько шумихи!» — думала я, со стороны наблюдая за тем, как все суетились, репетировали какие-то сценки: «Ну, ничего, я не набожна — весь этот кипишь — громкие слова, да и только. Нет, меня ваши глупости не касаются, сами пойте и пляшите, если уж вам неймется…»

Кто же знал, что пройдет несколько лет и вот этот подросший комочек скепсиса будет сидеть и дрожащими ручонками редактировать такие дорогие воспоминания: «Неидеально! Неидеально! Черт возьми, неидеально! Про Лицей нельзя неидеально! Это же — Лицей!» Кто же знал, что такая «ненабожная» я будет расплываться в глупой улыбке, заслышав заветное:

— Я в 1015 учился.

— В 1015! И я!!! — есть в этом что-то грузинское…

Кто же знал, что случится ровно то, чего я «никогда не…»

Для меня Лицеист — очень высокая планка. Идеализированный образ — что называется, тянись — не надорвись. Ах, как бы я посмеялась над этими «идеалами» в девятом классе. «Идеалы? Только дуракам нужны идеалы!» — сказала бы я: «Только тем, кто сам без „великой цели“ и шагу ступить не может. Кумиры — совершенства — чушь собачья!» А сейчас скажу лишь одно — не все ли равно из чего происходит жизнь — лишь бы происходила. С детства моей главной и единственной мечтой стал Хогвартс. Помню, как в свой одиннадцатый день рождения, ночью, уткнувшись лицом в подушку, рыдала навзрыд — мне не пришло письмо. Я с семи лет верила — будет сова, будет платформа 9 и 3/4, будет сказочный поезд и зеленые скалы и, конечно, Хогвартс.

Мечтам свойственно сбываться. Хотя сегодня я бы ни за одну волшебную палочку не променяла свой Лицей на какую-то «чародейскую шаражку». Мало ли в мире магии? А волшебников мало. Все в Лицее.

После выступлений, благополучно проспанных на Янином плече, лицеистов собрали в физкультурном зале. Первые 30 минут кружок «Разведчик» зазывал к себе новых ребят:

— Итак, сейчас мы вам покажем, что делать, если на вас напали…

— Уффф, скоты, — сердито зашептала я. Яны поблизости не было — она толклась среди Ашек и умильно подмигивала и махала руками, пытаясь привлечь мое внимание и всячески давая понять, что она бы лучше со мной потрепалась, чем пытаться спрятаться от Алеши и Тимофея за спиной Николая Васильевича, потому я вцепилась в Алису, — скоты!

— Угу…

— Чего угу-то! И не спросишь почему!?

— Почему? — я тяжело вздохнула и, сделав загадочное лицо, закусила губу. Помолчала. Тело предполагаемого «нападавшего» глухо ухнуло на пол.

Ладно, мы люди негордые!

— Нет, ну ты представляешь! Я шла туда — собирать и разбирать автомат, учиться всяким там боевым штучкам, типа этих, — кивнула в сторону непутевого «обидчика», который вот уже пятую минуту с обреченным стуком ритмично падал на пол, — в конце концов мне обещали, что летом я смогу с парашютом прыгнуть!…

— Так до лета еще жить и жить…

–…И под танк лечь!..Тьфу ты, Алиса! Да черт с ним с летом! Три раза сходила! Первые два — полтора часа бегала по залу — думала там и издохну, на третий дали подержать пластмассовый нож и посоветовали приобрести форму…

— А ты чего хотела? Чтоб тебя тоже вот так через плечо побросали?

— Нет, ну с какой это стати меня! Да я сама кого хочешь….И вообще — дали бы мне пулемет какой-нибудь — разобралась бы.., — я смущенно умолкла. «Разведчика» уже и след простыл. Зато голос в рупоре объявил: «Классные руководители — начинаем раздавать веревочки!»

Иронично, что первую веревочку выкинул мой отчим во время ремонта. Вторую я порвала и, положив в карман портфеля, чтобы не потерять, потеряла навсегда. И только с третьей начало получаться говорить.

Веревочки — они и есть — веревочки. Кисточки разного цвета — вытягиваешь ниточку и вяжешь близкому. Главное, скажи все, что должен. Я не умела говорить (до сих пор не умею). Мне проще писать. Я не умею смотреть в глаза, когда хочу сказать что-то важное, а само это «что-то» вечно застрянет в горле и — ни туда ни сюда. Могу обдумывать часами, порой обдумаю так, так напредставляю: «Это скажу, это и это! О, как хочу сказать! Как важно!» — а начну, и все: голова пустеет и остается только: «Господи, ну какого же рожна ты мне в глаза смотришь — невозможно!» — и отвожу взгляд, будто украла что, а легче не становится: «Зачем эти откровения нужны? А ну как сейчас ляпнешь глупость! А ну как и не надо это все никому, кроме тебя! Что ты знаешь о других, чтобы говорить? Не скажешь ты ничего нового, все всё и так знают… зачем слова! Говоришь много — делай лучше…» А меж тем слова — пускай и пустые звуки, их ведь наполнить можно, если есть чем. Слова — топливо действий. Слова растут из действий. Любишь — хочется делать — делаешь — хочется говорить — говоришь и делаешь все увереннее — говоришь другому человеку, а объясняешь себе.

В девятом классе я была слишком далека от действий. Важным казалось что-то другое — я пряталась от Яны и Алисы по углам Лицея, кокетливо бурчала: «Не настаивайте! Не хочу, чтобы мне кто-то завязывал веревочки! Это только для самых близких такое, а мы с вами пока просто..,» — набивала себе цену.

Очевидно, к вечеру «самыми близкими» стали все поголовно, начиная с Яны и заканчивая Алешей, который занимался теми же глупостями, что и я. Глядя на него, подумала: «Цирк!» — и тут же кольнуло: «А клоунов-то под одним куполом двое!»

Алеша многому научил меня на своем примере. В девятом классе я так часто узнавала в нем себя, что становилось страшно. Зрелище то еще — никому не рекомендую быть мной.

В конце дня, когда все веревочки были завязаны, а я сытая и довольная сидела за праздничным столом возле Алисы, та, вдруг побледнев, сорвалась с места и выбежала в коридор. Я уже давно подметила, что она вела себя как-то странно, но решила не обращать внимания. Теперь же не оставалось ничего, кроме как выйти следом.

Алису я нашла в пролете между вторым и третьим этажом. Рядом с ней уже стояла мама. Подруга плакала, уткнувшись в родительское плечо.

За спиной раздались шаги. Я обернулась. По лестнице бежал Ваня — мальчик из нашего класса — бежал уверенно так, пока я, открыв рот, стояла на месте.

— Алиса…

— Варя, иди к остальным — мягко ответила ее мама. Ваня меж тем спустился к Моей подруге и что-то зашептал. Алисина мама отошла в сторону.

Я еще с полминуты помялась в нерешительности, промямлила очередное:

— Алиса.., — и, получив в ответ:

— Иди, Варя, потом, — зашагала прочь.

На душе было тоскливо. Что-то я делала не так и не то, а что — не понимала. Почему какой-то Ваня мог помочь, а я не могла? Почему не Я? И главное, как могла плакать моя Алиса? Разве такие, как Алиса плачут? Разве им не все по плечу?