В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь

Николай Лейкин, 1897

Глафира Семеновна и Николай Иванович Ивановы уже в статусе бывалых путешественников отправились в Константинополь. В пути им было уже не так сложно. После цыганского царства – Венгрии – маршрут пролегал через славянские земли, и общие братские корни облегчали понимание. Однако наши соотечественники смогли отличиться – чуть не попали в криминальные новости. Глафира Семеновна метнула в сербского таможенного офицера кусок ветчины, а Николай Иванович выступил самозванцем, раздавая интервью об отсутствии самоваров в Софии и их влиянии на российско-болгарские отношения.

Зачем войник на козлах?

Таможенный осмотр был окончен. Глафира Семеновна, как говорится, и рвала и метала на таможенного чиновника.

— Носатый черт! Вообрази, он мне всю шляпку измял своими ручищами. Прелестную шляпку с розами и незабудками, которую я вчера купила в Вене у мадам Обермиллер на Роттурмштрассе, — говорила она Николаю Ивановичу. — Послушай… Ведь можно, я думаю, на него нашему консулу жаловаться? Ты, Николай, пожалуйся.

— Хорошо, хорошо, душечка, но прежде всего нужно разыскать наш паспорт, который взяли в прописку.

А носатые войники схватили уже их подушки и саквояжи и потащили к выходу, спрашивая Николая Ивановича:

— Какова гостионица, господине?

— Стойте, стойте, братушки! Прежде всего нужно паспорт… — останавливал он их.

Но паспорт уже нес еще один войник, потрясая им в воздухе и радостно восклицая:

— Овдзе^[3] пасс!

— Ну, слава богу! — вырвалось у Николая Ивановича. — Пойдем, Глаша.

Он схватил паспорт и направился на подъезд в сопровождении войников и бараньих шапок. Бараньи шапки переругивались с войниками и отнимали у них подушки и саквояжи, но войники не отдавали. Глафира Семеновна следовала сзади. Один из войников, стоя на подъезде, звал экипаж:

— Бре, агояти!^[4] — кричал он, махая руками.

Подъехала карета, дребезжа и остовом, и колесами. На козлах сидела баранья шапка с такими громадными черными усами, что Глафира Семеновна воскликнула:

— Николай Иванович, посмотри, и здесь такие же венгерские цыгане! Взгляни на козлы.

— Нет, друг мой, это братья-славяне.

Между тем войники со словами «молимо, седите» усаживали их в карету и впихивали туда подушки и саквояжи. Большой сундук их две бараньи шапки поднимали на козлы. Глафира Семеновна тщательно пересчитывала свои вещи.

— Семь вещей, — сказала она.

— Седам…^[5] — подтвердил один из войников и протянул к ней руку пригоршней.

Протянул руку и другой войник, и третий, и четвертый, и две бараньи шапки. Послышалось турецкое слово «бакшиш», то есть «на чай».

— Боже мой, сколько рук! — проговорил Николай Иванович, невольно улыбаясь. — Точь-в-точь у нас на паперти в кладбищенской церкви.

Он достал всю имевшуюся при нем мелочь в австрийских крейцерах и принялся наделять, распихивая по рукам. Послышались благодарности и приветствия.

— Захвалюем^[6], господине! — сказал один.

— Захвалюем… Видетьсмо^[7], — проговорил другой.

— С Богом остайте!^[8]

Извозчик с козел спрашивал, куда ехать.

— В гостиницу престолонаследника! — сказал Николай Иванович.

— Добре! Айде! — крикнули войники и бараньи шапки, и карета поехала по темному пустырю.

Пустырь направо, пустырь налево. Кое-где в потемках виднелся слабый свет. Мостовая была убийственная, из крупного булыжника, карета подпрыгивала и дребезжала гайками, стеклами, шалнерами.

— Боже мой! Да какая же это маленькая Вена! — удивлялась Глафира Семеновна, смотря в окно кареты на проезжаемые места. — Давеча в вагоне брюнет в очках сказал, что Белград — это маленькая Вена. Вот уж на Вену-то вовсе не похоже! Даже и на нашу Тверь их Белград не смахивает.

— Погоди. Ведь мы только еще от станции отъехали. А вон вдали электрический свет виднеется, так, может быть, там и есть маленькая Вена, — указал Николай Иванович.

И действительно, вдали мелькало электричество.

Начались двухэтажные каменные дома, но они чередовались с пустырями. Свернули за угол, и показался первый электрический фонарь, осветивший дома и тротуары, но прохожих на улице ни души. Дома, однако, стали попадаться всплошную, но дома какой-то казенной архитектуры и сплошь окрашенные в белую краску.

— Где же Вена-то? — повторила свой вопрос Глафира Семеновна. — Вот уж и электричество, а Вены я не вижу.

— Матушка, да почем же я-то знаю! — раздраженно отвечал Николай Иванович.

— В Вене оживленные улицы, толпы народа, а здесь никого и на улицах не видать.

— Может быть, оттого, что уж поздно. Десять часов.

— В Вене и в двенадцать часов ночи публика движется вереницами.

— Далась тебе эта Вена! Ну, человек так сказал. Любит он свой город — ну и хвалит его.

— Хорошую ли он нам гостиницу рекомендовал — вот что я думаю. Если у него этот Белград за маленькую Вену идет, так, может быть, и гостиница…

— Гостиница престолонаследника-то? Да он нам вовсе не рекомендовал ее, а только назвал несколько лучших гостиниц, а я и выбрал престолонаследника.

— Зачем же ты выбрал именно ее?

— Слово хорошее… Из-за слова… Кроме того, остальные гостиницы были с французскими названиями. Позволь, позволь… Да ты даже сама решила, что в разных Готель де Пари мы уж и так много раз во всех городах останавливались.

Карета ехала по бульвару с деревьями, красующимися весенними голыми прутьями. Дома выросли в трехэтажные. Навстречу карете по бульвару пробежал вагон электрической конки, вспыхивая огоньками по проволокам.

— Ну, вот тебе и электрическая конка. Может быть, из — за этого-то наш сосед по вагону и сказал, что Белград — маленькая Вена, — проговорил Николай Иванович.

— А в Вене даже и электрической конки-то нет, — отвечала Глафира Семеновна.

В домах попадались лавки и магазины, но они были сплошь заперты. Виднелись незатейливые вывески на сербском и изредка на немецком языках. Глафира Семеновна читала вывески и говорила:

— Какой сербский язык-то легкий! Даже с нашими русскими буквами и совсем как по-русски… Коста Полтанои… Милаи Иованои… Петко Петкович… — произносила она прочитанное. — Вон у них есть буквы, которых у нас нет. Какое-то «ч» кверху ногами и «н» с «ериком» у правой палки, — рассматривала Глафира Семеновна буквы на вывесках.

Показалось большое здание с полосатыми будками и бродившими около него караульными солдатами с ружьями.

— Это что такое за здание? — задал себе вопрос Николай Иванович. — Дворец — не дворец, казармы — не казармы. Для острога — уж очень роскошно. Надо извозчика спросить.

Он высунулся из окна кареты и, указывая на здание пальцем, крикнул:

— Эй, братушка! Извозчик, что это такое? Чей это дом?

С козел отвечали два голоса. Что они говорили, Николай Иванович ничего не понял, но, к немалому своему удивлению, взглянув на козлы, увидал, кроме извозчика, войника, сидевшего рядом с извозчиком. Николай Иванович недоумевал, когда и зачем вскочил на козлы войник, и, подняв стекло у кареты, дрожащим голосом сказал жене:

— Глафира Семеновна! Вообрази, у нас на козлах сидит полицейский солдат.

— Как полицейский солдат? Что ему нужно? — тревожно спросила Глафира Семеновна.

— Ума не приложу. Удивительно, как мы не заметили, что он вскочил к нам на станции железной дороги, потому что иначе ему неоткуда взяться.

— Так прогони его. Я боюсь его, — произнесла Глафира Семеновна.

— Да и я побаиваюсь. Черт его знает, зачем он тут! Что ему нужно?

У Николая Ивановича уже тряслись руки. Он опять опустил стекло у кареты, выглянул в окошко и крикнул извозчику:

— Стой! Стой, извозчик! Остановись!

Но извозчик, очевидно, не понял и не останавливался, а только пробормотал что-то в ответ.

— Остановись, мерзавец! — закричал Николай Иванович еще раз, но тщетно. — Не останавливается, — сообщил он жене, которая уж крестилась и была бледна как полотно. — Войник! Братушка! Зачем ты на козлы влез? Ступай прочь! — обратился он к полицейскому солдату и сделал ему пояснительный жест, чтобы он сходил с козел.

Войник пробормотал что-то с козел, но слезать и не думал. Извозчик усиленно погонял лошадей, махая на них руками. Николай Иванович, тоже уже побледневший, опустился в карете на подушки и прошептал жене:

— Вот что ты наделала своим строптивым характером в таможне! Ты кинула в лицо таможенному чиновнику куском ветчины, и за это нас теперь в полицию везут.

— Врешь… Врешь… Я вовсе и не думала ему в лицо кидать… Я перекинула только через голову… через голову… и ветчина упала на пол… Но ведь и он не имеет права…

Глафира Семеновна дрожала, как в лихорадке.

— Да почем ты знаешь, что в полицию? — спросила она мужа. — Разве он тебе сказал?

— Черт его разберет, что он мне сказал! Но куда же нас иначе могут везти, ежели полицейский с козел не сходит? Конечно же в полицию. О, братья-славяне, братья — славяне! — роптал Николай Иванович, скрежеща зубами и сжимая кулаки. — Хорошо же вы принимаете у себя своих соплеменников, которые вас освобождали и за вас кровь проливали!

Глафира Семеновна была в полном отчаянии и бормотала:

— Но ведь мы можем жаловаться нашему консулу… Так нельзя же оставаться. Скажи, крикни ему, что мы будем жаловаться русскому консулу. Выгляни в окошко и крикни! Что ж ты сидишь как истукан! — закричала она на мужа.

Карета свернула в улицу и остановилась у ворот белого двухэтажного дома. С козел соскочил войник и отворил дверцу кареты.

Примечания

3

Здесь (серб.).

4

Эй, извозчик! (серб.)

5

Семь (серб.).

6

Благодарю! (серб.)

7

До свидания! (серб.)

8

Прощайте! (серб.)