В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь

Николай Лейкин, 1897

Глафира Семеновна и Николай Иванович Ивановы уже в статусе бывалых путешественников отправились в Константинополь. В пути им было уже не так сложно. После цыганского царства – Венгрии – маршрут пролегал через славянские земли, и общие братские корни облегчали понимание. Однако наши соотечественники смогли отличиться – чуть не попали в криминальные новости. Глафира Семеновна метнула в сербского таможенного офицера кусок ветчины, а Николай Иванович выступил самозванцем, раздавая интервью об отсутствии самоваров в Софии и их влиянии на российско-болгарские отношения.

Ну, прощай Белград!

Было под вечер. Осмотрев немногочисленные храмы Белграда и не найдя в них ни особенных древностей, ни великолепия, присущего даже некоторым русским богатым сельским церквам, супруги Ивановы возвратились к себе в гостиницу, но лишь только стали подниматься по лестнице домой, как на площадке столкнулись с евреем — менялой. На двух имеющихся на площадке стульях меняла расположился с каким-то линючим тряпьем и, вытащив из кучи что-то рыжевато-красное, потряс им перед Николаем Ивановичем и воскликнул:

— Самова древнего желетка от самого древнего сербский царь! От девятой столетий! Купите, ваше превосходительство!

— Ничего нам не надо! Ничего. Пропустите, пожалуйста! — оттолкнул его тот, проходя в коридор гостиницы, но еврей бежал за ним сзади, совал Глафире Семеновне в руки кинжал в бархатных ножнах и предлагал:

— Купите, мадам, супругу для кабинет! Дамаскова сталь ятаган от янычар. Янычарскова кинжал — и всего только сорок динаров бумажками.

— Зачем нам такая дрянь? Этой дряни у нас и в Петербурге на толкучке много, — сказала Глафира Семеновна, сторонясь от еврея, и вошла в отворенную мужем дверь своего номера. — Вот неотвязный-то! Сюда прилез, — прибавила она.

А еврей кричал из-за двери:

— Таково янычарсково кинжал в Петербурге на толкучке? Пхе… Приедут господа англичане — мне сто динаров дадут, но я хотел услужить для хорошего русского соотечественник. Мадам! Хотите самова лучшего турчанский головной убор?

Супруги ничего не отвечали, и еврей умолк.

— Как он мог узнать, где мы остановились? — удивился Николай Иванович. — Ведь мы не говорили ему своего адреса.

— А у извозчика. Помнишь, он вышел нас провожать на улицу и стал что-то по-сербски расспрашивать извозчика, — догадалась Глафира Семеновна. — Ну, надо укладываться, — сказала она, снимая с себя пальто и шляпку. — И для кого я наряжалась сегодня, спрашивается? Кто меня видел? Нет, я от братьев-славян уезжаю с радостью. Совсем я разочарована в них. Ни сами они не интересны, и ничего интересного у них нет.

— А вот болгары, может быть, будут интереснее сербов. Ведь в сущности настоящие-то нам братья те, а не эти. Эти больше как-то к немцам льнут. Почти все они знают немецкий язык, мебель и постели у них на венский немецкий манер, — указал Николай Иванович на обстановку в комнате. — И даже давешний самый лучший их ресторан немецкий. Ведь белобрысый-то давешний буфетчик, что за стойкой стоял, немец. Нет, я уверен, что болгары будут совсем на другой покрой.

— Ну, прощай Белград!

Глафира Семеновна сняла с себя шелковое платье и принялась его укладывать в дорожный сундук. Николай Иванович, помня наставление звонить три раза, чтобы вызвать кельнера и потребовать от него счет, позвонил три раза, но явилась косматая «собарица».

— А где же кельнер ваш? Я три раза звонил, — спросил он. — Ну, да все равно. Счет нам, умница, мы уезжаем часа через два.

«Собарица» таращила глаза и не понимала.

— Счет, счет… — повторил Николай Иванович, показывая на ладони, как пишут. — Счет за соба^[34], за еду, за чай, за кофе… Поняла?

— А! Мастило и перо! Добре, господине, — кивнула она, убегая за дверь, и через минуту явилась с чернильницей и пером.

— Да разве я у тебя это спрашивал? Ступай вон! — крикнул Николай Иванович на «собарицу» и отправился вниз к швейцару за счетом.

Через несколько времени он явился, потрясая листиком бумажки.

— Рачун — вот как счет называется по-сербски, — проговорил он, показывая жене. — Вот тут напечатано.

— Ну что, сильно ограбили? — спросила жена.

— Нет, ничего. За свечи и лампу два динара поставили, за вчерашнюю еду и чай восемь динаров, а за прислугу и постели ничего не поставили.

— Еще бы за эдакую прислугу да что-нибудь ставить!

— Но зато за отопление целый динар поставлен.

— Как за отопление? Мы даже и не топили.

— А давеча утром-то малец в опанках связку дров притащил — вот за это и поставлено. «Ложенье» по-ихнему. Тут в счете по-сербски и по-немецки. «Хицунг — ложенье». Ну да черт с ними! Только бы поскорее выбраться отсюда. Я через час заказал карету, поедем на железную дорогу пораньше и поужинаем там в буфете. Авось хоть в железнодорожном-то буфете нас получше покормят!

Поезд, отправляющийся в Софию и Константинополь, приходил в Белград в девять часов с половиной, а супруги в семь часов уезжали уж на железную дорогу. Вытаскивать в карету их багаж явился весь штат гостиничной прислуги, и, что удивительно, даже тот «кельнер», которого Николай Иванович не мог к себе дозвониться, суетился на этот раз больше всех. Он оттолкнул «собарицу» от Глафиры Семеновны, стал ей надевать калоши, вырвал из рук у Николая Ивановича трость и зонтик и потащил их с лестницы. Карета была что вчера и сегодня днем, на козлах сидел тот же длинноусый возница в бараньей шапке. Прислуга от усердия буквально впихивала супругов в карету. Наконец, все протянули руки пригоршнями и стали просить бакшиш. Виднелись с протянутыми руками лица, совершенно незнакомые супругам. Николай Иванович, наменявший уже в дорогу никелевых монеток по десяти пара, стал раздавать по три, четыре монетки в руку, а швейцару сунул динар, за что тот наградил его превосходительством, сказав:

— Захвалюем, екселенц!

— Гайда! — крикнул вознице кельнер, когда раздача кончилась, и лошади помчались.

Карета ехала по знакомым со вчерашнего дня улицам. Было всего только семь часов, а уж магазины и лавки были все заперты. В окнах обывательских домов была почти повсюду темнота, и только открытые кафаны^[35] светились огнями.

Вот и станция железной дороги. Карета остановилась. Дверцу ее отворили, и перед супругами предстал носатый полицейский войник, сопровождавший их вчера на козлах от станции до гостиницы.

— Помози Бог! — приветствовал он их улыбаясь и протянул в карету руки за багажом.

Примечания

34

Комната (серб.).

35

Кофейни (серб.).