Миллениум

Казимир Туровский, 2022

Начало века знаменуется коренными переменами не только в одной из стран бывшего Союза, но и в будничном течении дней главных героев. ОН и ОНА встретились на этом перепутье – как будто случайно, но разве бывает в этом мире и в этой жизни хоть что-то действительно произвольное? Покинутые, брошенные и потерянные, ОНИ стремятся найти нечто цельное на этих печальных руинах разрушенного прошлого. И сколько бы времени ни занимал поиск, финальной точкой будет одно-единственное чувство – любовь. Смогут ли герои вовремя понять это и сохранить то хрупкое и вечное, что осталось нетленным на этих страшных обломках туманной будущности? Или же смертоносная волна грядущих изменений поглотит все на своем пути?

Природа

Работающий мотор и дыхание пассажиров нагрели и без того жаркий воздух юга. Сидящие обмякли, расплылись по креслам, как перестоявшее тесто, не замечая неудобных поз и затекших конечностей. Веселая парочка, и без того разгоряченная, все больше теряла сплочение с действительностью, то уходя из нее, то вновь возвращаясь. Их живой поначалу и полный смысловых галлюцинаций диалог медленно затухал, затем преобразился в несвязанные никакими цепочками фразы, как-то: «куриные ножки», «всех оболванили», «маточное молочко» и «Угу и Ага и Ого». Затем они ограничились иногда брошенными словами; наконец затихли вовсе, повесив подбородки на грудь.

ОНА поняла из разговора, что эти двое — давние знакомцы, вполне вероятно живут неподалеку или даже трудятся вместе; и тот, что был толще, — и, по всем признакам, более ответственный, — взял на себя нелегкие тяготы опекуна и няньки, чтобы приятель, в каком бы виде и состоянии не находился, был непременно доставлен домой. Это было заметно по тому, как опекун, время от времени, не открывая глаз, клал руку на колено соседа и спрашивал: «Дружище, ты здесь?»

Пусть не каждый раз, но через два-три, дружище отзывался и с трудом выговаривал: «Угу».

Пестрый клубок свалившихся на нее проблем, похожий на тот, что бабушка держала в плетеной ивовой корзине, когда распускала старый свитер, лениво разматывала дальняя дорога; будто конец его привязали на станции отправления, и шерстяная нить тянулась и тянулась по горячей асфальтовой стезе, пока огромный клубок не уменьшился до размеров горошины. Черные мысли, что грозовые тучи, неспешно покидали небо и поплыли куда-то дальше за горизонт. Монотонный шум колес и сопение двух приятелей успокаивали и убаюкивали; лишь изредка, будто старая скрипящая запись из трубы допотопного патефона, звучала неизменная фраза «дружище, ты здесь».

Где-то на пол пути случилось то, что случается, в конечном счете, всегда после обильного возлияния, поскольку природа человека устроена так, что выпитая жидкость, даже в небольшом количестве, — а уж тем более в том, которое было выпито пчеловодом и слесарем, — должна быть частично выведена вовне, ввиду того, что некоторые органы не имеют свойства расширяться безгранично. Уже с первого взгляда было очевидно — один из двух, а именно тот, что именовал себя слесарем, употребил алкоголь свыше той меры, после которой личность отказывается брать на себя всякую ответственность за дальнейшее бытие. Голос природы не заставил себя долго ждать. Именно это обстоятельство вынудило его привстать, моргая сонными глазами, и искать дорогу к ближайшему кусту. Минуту бедолага соображал о своем месте в пространстве и времени. Под конец, картина стала проясняться, но впереди, впрочем, как и сзади, не предвиделось никаких кустов — только узкий просвет между сиденьями, колышущаяся масса безбилетных вояжеров и непролазный частокол спин. Задача преодолеть этот частокол была не из легких. Помотав неодобрительно головой, несчастный решил потерпеть до станции, одобрительно кивнул в унисон своим думам и засопел дальше.

Сосед слева в свой положенный срок изрек привычное «дружище, ты здесь», сопровождая реплику, как положено, прощупыванием колена. Убедившись, что ситуация под контролем, — пусть не визуально, но тактильно, (что не менее надежно), — тоже спокойно уснул.

Спустя некоторое время властный зов разбудил слесаря снова. Приподнявшись и с трудом открывая непослушные глаза, пассажир повторно оценил шансы добраться до выхода и снова покачал от безысходности головой. Вариантов не было никаких! но уснуть повторно уже не удалось. Страх позорной развязки стал понемногу рассеивать хмельной туман, оттесняя его ближе к краю. Все яснее вырисовывалась та постыдная ситуация, которую никак нельзя было допустить даже в его, в некоторой степени, безответственном положении.

Наконец, понукаемый естеством, слесарь не выдержал и сделал то, что должен сделать каждый уважающий себя человек, а именно: твердо решил больше не садиться, пока проблема не будет решена, и ринулся сквозь стоявших вплотную, как карандаши в коробке, людей, икая и извиняясь на том языке, которого нет ни в одном справочнике.

Вероятно, не будь этих спин и животов, о которые можно было опереть непослушное обмякшее тело, ему пришлось бы ползти, но в нашей среде никакое зло не может быть рассмотрено категорически; и во всех ситуациях, даже тех, что кажутся без сомнения черными, при более пристальном рассмотрении одну-две белых черточки всегда возможно отыскать. Протискиваясь, продираясь и проскальзывая всеми доступными методами ему все же удалось добраться до водителя.

Погруженная в свои мысли, летавшие где-то очень высоко, ОНА не заметила, когда автобус, по просьбе вышеописанного гражданина, остановился. Хотя слово «просьба» было бы и не совсем уместно в данном случае, поскольку та — состояла ни столько из слов, сколько из жестов.

Дверь открылась. Пассажир вышел. Дверь захлопнулась снова, и автобус двинулся дальше.

За окном была ночь, бескрайние яблоневые сады и полная луна, похожая на переспелую тыкву.

Придя в себя и обнаружив перед собой свободное сидение, ОНА, — как, впрочем, и полусонный водитель, — решила, что человек доехал до пункта назначения и даже подумала про себя: как здорово жить среди садов и гор и наслаждаться природой в безлюдном уголке. Недолго думая, ОНА села на его кресло и уже через секунду забылась тяжелым сном.

Спустя записанный в подсознании промежуток времени, сосед слева положил руку на ее колено и произнес знакомое «дружище, ты здесь». Однако, отметив непривычную мягкость и деликатность ощупываемого места, открыл глаза, повернулся и удивленно добавил: «О! А где дружище?»

Последний же, не менее как полчаса, стоял в растерянности возле куста барбариса, одной рукой поддерживал штаны и непонимающим взглядом окидывал беспредельные дали, позолоченные луной-тыквой. Размышлял ли путешественник в полудреме о том, «как здорово жить среди садов и гор, наслаждаясь природой в безлюдном уголке» или его больше беспокоили неприветливые объятия жены в случае, если ему каким-то чудом посчастливится добраться домой, — сейчас уже никто достоверно не скажет; как и постройка пирамид, этот секрет навсегда останется тайной за семью печатями.